Винкельштейн. Телемахида Дмитрия Олеринского

— Как ты себя чувствуешь? — спросил меня Хольгер, позвав в первый же день посередине какой-то практики в отдельную комнату.
— Мне интересно, почему я здесь, — честно признался я, не поняв, к чему конкретно относится вопрос и удивившись неожиданному повороту событий.

Мы сидели в кабинете, больше всего похожем на рабочий или терапевтический. Удобные кресла у окна, не по-гостиничному правдоподобно наполненный книгами стеллаж по одной из стен. Стол, который с одинаковым успехом мог быть рабочим или обеденным. Все располагало к какому-то длинному разговору, но в тот момент было совершенно не ясно, о чем.

— Может быть потому что ты чем-то особенный? — Хольгер смотрел на меня с соседнего кресла и казался абсолютно серьезным. Совершенно лысый, невозмутимо плавный в своих движениях, заземленный и размеренный, он производил впечатление шаолиньского монаха, временно сменившего шелковое кимоно на белую рубашку и свитер. Мы говорили на неродном для обоих английском, были знакомы “без года неделю” и было очень трудно понять степень иронии в вопросе собеседника.
— Сомневаюсь, — честно ответил я, решив, что это было бы слишком просто для Процесса Хоффмана. Он улыбнулся.
— Можешь помочь мне понять, что ты имел ввиду, когда писал в подготовительной папке про сепарацию? — спросил он, уточнив, какой именно ответ в моей домашней работе вызвал вопросы.

Заполненная подготовительная папка — за пятьдесят страниц печатного текста на русском языке. Нас в группе больше двадцати. Тренеров двое. Ну еще два помощника на группу. Хотелось спросить что-то вроде “вы что, правда все это всерьез читаете?”

Тщательность подготовки, которая требовалась для вопроса Хольгера, здорово меня впечатлила, хотя была не первым проявлением невероятной дотошности, с которой был устроен Процесс.

Музыка, какие-то детали обстановки, задающие настроение, до мелочей продуманный инвентарь под разные практики, возникающий из ниоткуда строго вовремя. Коробки одноразовых платков, в промышленных масштабах штабелями уложенные в одном из углов зала. Все говорило о том, что происходящее не случайно. Одни элементы подготовки — вроде поражающих своей толщиной папок с тренерскими материалами — внушали уважение. Другие — вроде маленького листочка на столе ведущих, где полукругом, убористым почерком от руки были написаны имена всех участников строго в соответствии с тем, как мы сидели этим же полукругом в зале — трогали и вызывали улыбку своей человечностью. Даже ботинки тренеров, казалось, играли отдельную, аккуратно отведенную им роль. Каждый день разные, непохожие между собой, но прекрасно рифмующиеся друг с другом, балансирующие на грани эпатажа, но мастерски остающиеся “в рамках” и “в теме”, они как будто постоянно напоминали нам, что даже в очень серьезных вопросах есть место ребячеству и легкости.

Процесс начался с места в карьер и разворачивался так динамично, что часто захватывало дух.

Где-то к концу второго или середине третьего дня время внутри окончательно рассинхронизировалось с временем снаружи и стало казаться, что в обычные астрономические сутки помещается как минимум двое, а то и вся неделя целиком.

Все происходило в каком-то потоке. Ночью во сне переваривалось происходившее предыдущим днем, пробуждение перетекало в утреннюю медитацию, и сознание и тело плавно разгонялись, чтобы после завтрака войти в новый день.

Эмоциональной и физической нагрузки было через край, и зарядку, зацепившую меня в начале, я толком не делал ни разу.

Первые несколько дней я спрашивал себя утром, хочу ли я делать что-то перед практикой, и наблюдал за откликом. Желание потянуться — это честный запрос тела или форма бунта, которую и зарядкой назвать нельзя, но все же упражнения не внутри общего Процесса? Я правда не хочу делать зарядку, или это проявляется моя выученная послушность?

Пару раз организм просил потянуться. Где-то во второй половине Процесса я заметил, что перестал задавать себе вопросы и просто шел с утра на медитацию. Что бы там ни было у меня внутри, оно, похоже, окончательно расслабилось.

#пх #сепарация

Отложить спорт на неделю. Положа руку на сердце, я и сам не буду заниматься спортом, без всяких дополнительных условий, если Процесс будет таким интенсивным, как про него рассказывают. Но в ответ на внешнюю попытку запрета заниматься спортом, внутри падает забрало. Речь уже не про рациональное отношение к собственным силам, а про независимость и свободу воли, на которую вдруг покушаются снаружи.

“Покушаются — очень сильное слово,” — подумал я. Внутри, как будто отвечая на мое наблюдение, стали всплывать обрывки ситуаций, где я чувствовал, что меня заставляют что-то делать без оглядки на мои желания. Все дальше и дальше в прошлое, до самого детства, где мама рассказывала мне, что родителей надо слушать с первого слова и прочие заклинания советской школы воспитания. Какой интересный короткий мостик из простого вроде бы диалога в самые глубины бессознательного. 

Годы внимания и часы терапии в попытках разобраться, почему я реагирую так, как я реагирую, помогли проявить механизмы, которые когда-то работали совершенно в тени. Мои первые попытки их различить натыкались на тщательно отстроенные защиты: “Твои границы никто не нарушал, ты просто опять не хочешь делать, как надо.” Голос этой фигуры внутри было невозможно игнорировать, перекричать или переспорить. Созданная в моем глубоком детстве из какого-то родительского страха, она всеми правдами и неправдами мешала мне соединиться с гневом и защитить себя. Была абсолютно убеждена, что спасает меня от беды и мастерски перенаправляла мою агрессию на меня самого, превращая в чувство вины. Скольких трудов стоило это распознать и постепенно научиться жить по-другому. И до сих пор жизнь периодически предлагала возможности проверить мои изменения на практике.

— Но почему именно отказ от спорта? — вел я диалог сам с собой.
— Ну ты же просил проработки сепарации, какая разница на какой фактуре этим заниматься…
— Ой.

Послушный ребенок — это бесконечно удобно. При этом слепое следование правилам — очевидная зависимость. Ведь чтобы сделать, как сказали, не нужно думать и формулировать собственное мнение. И детям рано или поздно необходимо научиться делать по-своему.

Интересно, что и безусловное отрицание правил — такая же зависимость, просто с противоположным знаком. “Выслушаю, что сказали и сделаю ровно наоборот”. Кажется, что очень много собственного мнения, но на самом деле — абсолютная предопределенность чужой волей.

Что остается, если множество и отрицание множества — суть одна и та же несвобода? “Всегда делать по-своему!” — гордо заявляет подросток, и попадает прямиком в бунт, за творческим поиском способов “не так, как просят, но и не наоборот” упуская, что это тоже зависимость. Ведь в основе все еще лежит исходное правило, от которого ведется отсчет в поиске решений.

А в чем же тогда независимость? Может быть в том, чтобы осознать себя больше любой отдельной ситуации? Увидеть, что в обычной жизни бесконечно редко возникают вопросы “жизни и смерти”, когда одно решение определяет всю дальнейшую жизнь. Или в том, чтобы осознать, что мы можем принимать разные решения? Даже если сейчас я отказался, я могу в следующей ситуации на подобное предложение ответить согласием и наоборот. Обстоятельства меняются, интересы и приоритеты тоже. Все эти рассуждения казались верными и тут же ощущались мельче полноценного ответа.

“В тот момент, когда я следую, сопротивляюсь или бунтую,” — вдруг подумал я, рассматривая свой тапок, — “мое внимание направлено на того, кто говорит “как надо”. Что если я переключу внимание оттуда на свое “как хочу” и позволю себе полностью освободиться от ожидания оценки снаружи?”

Вдох, выдох, попытка тут же применить пришедшую идею, и у меня возникает очень определенное ощущение какой-то необъяснимой легкости — я могу сделать как угодно мне. Похоже, что вот это независимость. “По цене ответственности,” — привычно ворчит мой внутренний взрослый. “Все так,” — соглашаюсь и захожу в Процесс, думая, что мне еще никогда не было так интересно, что будет с моим желанием делать зарядку по утрам ближайшей недели.

#пх #сепарация

Кранцбихльхофф. Кранц-бихль-хофф. Изумительное место на самой границе Австрии с Германией встретило нас непроизносимым с первой (со второй и даже с третьей) попытки названием, образцовыми в своей пасторальной красоте пейзажами, последними днями яркой альпийской осени и тренинговым залом, где нам предстояло провести следующую неделю, больше похожим на сказочный аквариум, благодаря своим полностью стеклянным стенам, смотрящим на лес и горы.

Всю неделю через эти огромные окна в пол природа участвовала в происходящем с нами, как по сценарию идеально вовремя меняя погоду и целые сезоны. Бабье лето, солнце, иней, листопад, дождь и снег, штормы, ветры и затишья казались заранее срежиссированными специально для того, чтобы двадцать четыре человека, договорившихся не рассказывать друг другу ничего про себя кроме имен, смогли как можно более полно погрузиться в происходящее и в течение недели прожить каждый свою собственную трансформацию внутри общего для всех Процесса.

— Простите, но я не могу отказаться от спорта на целую неделю, это важная часть меня, — поднял я руку в самом начале, когда обсуждались общие правила.
— Тогда ты не сможешь пройти дальше, — очень просто сказала Даша.
— Я понимаю, но что мне делать с сопротивлением? — не унимался я в надежде, что проговаривание совершит чудо и неприятное состояние поскорее пройдет. Было понятно, что правила придуманы не зря, но раздражение никуда не уходило и мешало сидеть спокойно.
— Пока просто наблюдай, дальше будем с этим работать.

“Легко сказать!” — подумал я, но вслух сказал “спасибо” и пошел наблюдать.

Просторы моего бессознательного всегда были излюбленным местом уединения, а разнообразная терапия, тантра и теория внутренних семей за годы практики помогли мне научиться значительно лучше выстраивать отношения с жителями моего «Дима-парка». Населяющие его гротески определенных ролей или поведений отлично умели прятаться от внимания, но, однажды признанные, открывались для диалога и становились бесценным источником инсайтов.

Моя внутренняя еврейская бабушка, например, возникшая из целого набора гиперопекающих и тревожно-заботливых частей и не существовавшая в моем реальном детстве, сейчас занимает настолько гармоничное место в моем внутреннем мире, что хорошо известна моим близким и большинству друзей, благодаря ее комментариям о необходимости поесть и надеть шапку.

Знакомство часто начиналось с какой-то гипертрофированной, чрезмерной реакции на внешнее событие. Вспышка эмоции, как сигнальная ракета показывала, куда именно в чаще внутреннего мира надо посветить фонариком внимания.

Та осень пролетела быстро. Вторая релокация за два года, жизнь сразу на несколько стран, новый дом, работа с новым офисом и новыми коллегами создали отличный круговорот событий, в котором время неслось с удивительной скоростью. Добавим туда генеалогических начало работ с Никитой, первые открытия и общение с новыми родственниками, и станет совершенно не удивительно, что долгожданный Процесс Хоффмана в моей жизни наступил абсолютно внезапно. Просто в какой-то момент оказалось, что уже конец ноября и пора ехать в Австрию.

Внося перед отправкой организаторам последние правки в свою домашнюю работу, которую я почти полностью закончил задолго до сдачи, было неожиданно и удивительно замечать, насколько изменилась моя жизнь с момента получения подготовительной папки чуть более полугода назад. География, статус, мироощущение, цели. Жизнь, лежащая в руинах в момент записи на Процесс, с тех пор обрела новые очертания. Была все еще далеко не полностью организованной, но уже гораздо более складной.

Перечитывая, местами не без удивления, свои ответы на вопросы домашней работы, написанные считанные месяцы назад, меняя форму отдельных глаголов на завершенную, удаляя целые куски и добавляя новые то тут, то там, я все яснее видел, что за прошедшие месяцы сильно изменился и мой запрос на Процесс.

На фоне успехов в поиске предков все сильнее обнажалась необходимость как-то совместить в одну непротиворечивую картину мира мои настойчивые исследования и никуда не девшийся категорический мамин отказ рассказывать про отца. Иначе я снова и снова обнаруживал себя мечущимся между чувством гордости за результаты поиска и чувством вины за нарушение родительского запрета. В каждом из этих состояний в голове звучали очень убедительные аргументы, и постоянный внутренний спор между двумя противоположными точками зрения был крайне утомительным. Было совершенно ясно, что обе эти позиции никуда не исчезнут сами, и хотелось их как-то подружить, интегрировать друг с другом.

Так я вдруг обнаружил, что из довольно абстрактного “мне сказали, что мне к вам надо” запрос на Процесс эволюционировал в нечто, слишком сильно похожее на желание завершить сепарацию от родителей.

Звучало очень естественно внутри и крайне странно, когда я произносил это вслух. Сепарация — процесс, который “по методичке” заканчивается с пубертатом. Когда, взрослея, мы окончательно выходим из-под родительской опеки, начинаем с полной ответственностью выбирать траекторию своей жизни сами. Принимать свои решения с опорой на себя, без оглядки на мнение и оценку родителей.

Мне сорок три, пубертат формально закончился не только у меня, но уже даже у большинства моих детей. Как это возможно, что я еще не сдал все “лабораторные работы”?

Удивление легко переходило в негодование и обратно, но было невозможно не видеть “хвостов по теме”. Эмиграция издевательски точно подсветила достаточно деталей моего личного “дна”, всплыть откуда стоило многих часов терапии. Отмахнуться тем, что с тех пор я уже успел поменяться тоже не получалось — слишком свежими были многие примеры. Разница между представлением о себе и наблюдениями была настолько большой, что потребовалось заметное усилие, чтобы принять реальность.

Постепенно, к моменту, когда подготовительная папка была окончательно готова к отправке, мое удивление изменением запроса и негодование новым открытиям постепенно сменилось благодарностью очередному невероятному совпадению — тому, как вовремя по факту должен был начаться Процесс Хоффмана в моей жизни.

#пх #сепарация

Почтовый адрес и домашний телефон. Как много вдруг стало информации, и какой бесполезной она показалась. Кто читает бумажные письма в наши дни? Кто пользуется домашним телефоном?

— Хэрриет, огромное спасибо за контакты, но может быть у Акивы есть емейл? — набравшись смелости, написал я, ссылаясь на опасения, что бумажное письмо может просто не дойти.

Емейла не оказалось, и я пошел спрашивать у знающих людей, как вообще выстраивать общение с хасидами. Никита посочувствовал, рассказав, что на наличие мобильного телефона рассчитывать тем более не стоит. Мотл объяснил, что идея зайти через общину не рабочая, и такие вопросы лучше решать через членов семьи или близких друзей — слишком личный повод.

Выбор в итоге у меня оказался небольшой: написать бумажное письмо, поехать на другой конец света самому или уговорить Хэрриет начать разговор с Акивой вместо меня. Посредничество кузины мне нравилось заметно больше остальных вариантов — казалось бесспорным, что давно знакомой родственнице бывший Кент согласится помочь скорее, чем неизвестному мужчине, внезапно возникшему у него на пороге.

— Хэрриет, я собрал советы знающих людей, и все они сходятся на том, что шансы на понимание будут выше, если общение с Акивой начнет кто-то давно ему знакомый. Родственник или друг семьи. Я помню, что вы очень давно не общаетесь, но может быть есть какие-то другие родственники, которых можно было бы попросить об участии? — продолжал я мягко настаивать в переписке.

Без особого успеха — Хэрриет не отказывала мне явно, но обходила тему стороной, рассказывая про свои поездки и прочие дела. Издалека было сложно понять, то ли кузине чего-то не хватает для принятия решения, то ли мне уже отказали, и надо садиться и самому писать «на деревню дедушке».

— Мы обсудили твой отчет с Джессикой, там собраны действительно интересные факты, — вдруг написала Хэрриет. — Мы решили, что будет лучше, если я напишу Кенту сама. Несмотря на то, что он подался в хасиды, он все же танцевал со мной на своей свадьбе. Хочу распечатать отдельные части и приложить к письму. Рассуждения про мужскую линию родства, думаю, могут помочь. Мне хотелось собрать побольше фактуры, и, кажется, теперь у меня есть все необходимое. Напишу ему на следующей неделе.

“Отлично!” — подумал я. Осталось дождаться, пока письмо дойдет, и на него ответят. Хотя Хэрриет и называла бумажную почту “улиточной” (на английском snail mail смешно рифмуется), хотелось верить, что вопрос решится в течение условных пары недель.

Помощь, уже оказанная мне Хэрриет, и нынешнее предложение посредничества вызывали огромную благодарность, при этом я никак не мог совместить их с уходом от ответов в остальной переписке. От этого парадокса внутри сидела тревога, не дающая полноценно радоваться развитию событий. Поломав какое-то время над этим голову, я решил в очередной раз довериться Вселенной — ДНК-тест Акивы казался настолько важным следующим шагом, что вполне заслуживал немного терпения.

Ни через неделю, ни через две никаких новостей у меня не было. Я начал осторожно интересоваться состоянием дел, и постепенно выяснил, что письмо Кенту не было отправлено. Переписка снова затянулась. “Напишу на следующей неделе,” — всякий раз уверяла меня кузина, добавляя каких-то деталей. Висящее обещание не давало мне написать письмо самому. Снять обещание казалось импульсивным и недальновидным. В итоге я на какое-то время завис в ожидании.

За годы моего поиска собралось достаточное количество ситуаций, когда кажущийся самым логичным ход оказывался миражом, его так и не удавалось сделать. Сначала натыкаться на такие обманки было обидно, но постепенно я усвоил, что процесс идет все равно. Если одна дверь оказывается нарисованной мелом на стене, где-то неподалеку становится заметна другая. Дающая новую возможность сделать шаг или несколько в нужном направлении.

— Попробуй все-таки достать фотографию памятника, раз с Акивой пока все повисло, — в какой-то момент написал мне Никита, выслушав мои страдания по поводу посредничества Хэрриет, все больше похожего на кота Шредингера.

#акива #днк

Хэрриет отвечала куда менее регулярно. Отчет не тронул ее так сильно, как Дэна, было впечатление, что она посмотрела его по диагонали, не углубляясь. Кузина выразила сдержанный восторг по поводу моей настойчивости в поиске и таланта Никиты, но наша переписка по сути пока развивалась вокруг темы, возникшей раньше — возможности получить ДНК-тест ее двоюродного брата Кента, который мог одним махом значительно уточнить мое положение к роду Винкельштейнов.

Кент, ушедший в хасиды и переименовавшийся в Акиву, был единственным известным на тот момент прямым потомком Абрахама Винкельштейна — отца Гарри и Мэри — с непрерывной мужской линией наследования. У них была одна и та же Y-хромосома, и поскольку Абрахам был и моим предком, ДНК-тест Кента мог показать, что между нами тоже только мужские предки. Вероятность такого расклада хоть и была невысокой, количество поколений все равно еще надо было бы выяснить, но сам факт мог стать заметным прогрессом в поиске.

Получив решительный и категоричный отказ от Хэрриет на первое предложение проверить вероятность прямого родства с Кентом, я вел аккуратную переписку, в которой старался всеми возможными способами показать свою добронамеренность, а Хэрриет, очевидно хорошо понимая, что мне нужно, но не видя пока достаточных оснований для изменения своей позиции, внимательно меня слушала и присылала в ответ необязательные подробности своей жизни.

Так продолжалось до тех пор, пока мне не понадобилось снять жилье в Голландии, и я не узнал, что в Королевстве Н. очень необычный протокол аренды. Мало найти жилье и отправить предложение, надо еще понравиться хозяевам. Для этого положено писать письма-представления. С фотографиями счастливой семьи и трогательными деталями о том, какой вы хороший человек, добросовестный арендатор, и насколько качественно вы умеете заботиться о доме. Рынок жилья такой активный, что просмотров часто не бывает вовсе, и решения о том, кому достанется квартира, принимаются именно по совокупности финансового предложения и трогательного письма.

“Культурные особенности,” — вспомнил я мемуары Макконахи, написал подробный промпт для ChatGPT и, получив со второго раза письмо, от которого чуть не прослезился сам, меня вдруг осенило. Во-первых, американцы культурально тоже любят письма-представления, почему я не подумал об этом раньше! Во-вторых, чертов искусственный интеллект явно писал значительно более бессовестные в своей трогательности письма, чем я.

Собрав все тезисы будущего обращения в детальный промпт и скормив его машине, я получил совершенно прекрасный результат. Развернутое, написанное по всем правилам дипломатической переписки письмо, подробно поясняющее суть моего интереса и чистоту намерений. Включающее отдельный текст, обращенный к Акиве, чтобы Хэрриет было как можно проще передать подробную суть моей просьбы родственнику, с которым она давно не общалась.

Я все еще размышлял, как его лучше оформить и отправить, когда очередное письмо кузины значительно упростило мне задачу:
— Я говорила со своим племянником Джо. Он переезжает, и я дала ему твой емейл, чтобы вы могли поговорить. Надеюсь, ты не против, — писала она.

Как удивительно вовремя возник этот племянник! Он так и не написал мне с тех пор ни строчки, но подарил отличную возможность разместить мою просьбу в нашем с Хэрриет общении наилучшим образом.

— Конечно я не против, буду очень рад познакомиться и пообщаться с Джо. Я и сам хотел попросить Вас о подобной услуге, но по поводу другого родственника, Акивы, — написал я в ответ, приложив в продолжение творчество искусственного интеллекта, лишь слегка поправив стиль и дописав связку между двумя частями письма.

В глубине души переживая, что мне снова откажут, я уговаривал себя тем, что терять мне нечего, и в крайнем случае я просто останусь при своих.

— Твое письмо великолепно, — написала Хэрриет всего через пару дней, прислав в коротком ответе почтовый адрес Акивы и его домашний телефон.

#генеалогия #акива

Генеалогические сервисы сегодня — очень интересное явление. Давая возможность всем желающим опубликовать историю своего рода и отрисовать семейное дерево настолько подробно, насколько хватает знаний, сервисы внимательно следят за безопасностью персональных данных. Вы можете предоставить достаточно деталей для «подключения» к общему мировому дереву (такое существует, это отдельный, совершенно потрясший меня в свое время факт), но при этом не открывать подробностей вашего дерева никому, кроме лично вами одобренных людей.

Джофри Рабинович оказался предсказуемо осторожным, и из всех возможных способов связи оставил только внутренний мессенджер Ancestry, которым, к сожалению, не пользовался. Мое сообщение повисло без ответа. Сначала я периодически проверял, не появилось ли хотя бы отметки о прочтении, но постепенно отвлекся, тем более, что другие родственники отвечали быстрее и охотнее.

— В документе, что ты прислал, столько потрясающих деталей! — писал Дэн. — Первое, что бросилось в глаза — брат Абрахама Соломон. Мой отец назвался Доном, когда ушел в шоу бизнес, но я всегда знал, что его настоящее имя было не случайным. Теперь совершенно понятно, что моего отца назвали Соломоном в честь брата его деда, в полном соответствии с еврейскими традициями. Я всегда подозревал это, а теперь точно знаю, благодаря твоему отчету!

— Или тот факт, что Абрахам Винкельштейн был раввином — это же прекрасно! Это может повышать шансы найти хоть какие-то записи о нем в Бессарабии, — продолжал Дэн. — Я все еще изучаю присланный тобой документ, но даже то, что я уже из него узнал, очень много для меня значит, я очень тебе благодарен.

Отчет произвел даже большее впечатление, чем я мог ожидать. Мне было очень приятно, что результаты поисков не только вызывают интерес и сопереживание, но и помогают моим далеким родственникам узнать что-то про них самих. В каждом восклицании мне виделось маленькое подтверждение правильности пути. Много лет я думал о своем поиске, как о работе по восстановлению связей моего рода. И даже представить не мог, что у меня получится по ходу дела восполнить пробелы между родственниками соседних ветвей. Это поддерживало больше, чем что бы то ни было еще, укрепляло надежды и придавало сил.

— Да, это точно памятник той самой Мэри, — Дэн перешел к ответам на вопросы, которыми заканчивался отчет. — Он такой новый, потому что его относительно недавно менял мой дядя Абрахам. Тот самый, что потом сменил имя на Альфреда и стал дядюшкой Элом.

Вот же кутерьма с именами, — думал я, обращая внимание на то, как часто среди моих родственников начинает встречаться замена одного имени на другое и насколько вне времени распространен оказывается этот феномен. Мое придуманное мамой отчество на этом фоне внезапно, но все более явно обретало какую-то совершенно отдельную иронию жизни. Словно важно было не само имя, а манера обращения с ним. И факт подмены в угоду перипетиям жизни оказывается отличительным признаком, порой даже более важным, чем само имя. Там, в моменте я не стал развивать эту мысль слишком далеко — очень уж не хотелось впасть в откровенный мистицизм, а оснований для каких-то твердых выводов было еще не достаточно. Но улыбка Вселенной не прошла мимо, я решил, что понаблюдаю за этим дальше, и вернулся к письму.

— Дядюшка Эл не дружил с датами, так что и документы верные, и памятник на сто процентов наш, — продолжал Дэн. — Дядя сам заказывал памятник, и сам же придумал надпись на нем. Слова, правда, не имеют ничего общего с отношениями моей бабушки с моим дедушкой, который ушел из семьи к другой женщине. Ту женщину звали Клара, я нашел недавно ее внучку. Милейшая женщина, живет в Лонг Айленде. Заехал к ней в одну из командировок, и она подарила мне фотографии моего деда с ее бабушкой.

— Да, по поводу камня Гарри — он далеко от меня, но я нашел какое-то сообщество в интернете, где люди пишут, что могут прислать фото, если нужно, — писал Дэн в завершение, добросовестно проходя по всем открытым вопросам. — Написал им просьбу и сразу перешлю, если что-то ответят.

#генеалогия #имена

С наступающим Новым годом, дорогие подписчики! 🎄

Уходящий год принёс огромное количество открытий. В результате появился этот канал, который читает уже 257 человек. Открывая канал для всех я мог только надеяться, что моя история вызовет такой живой отклик.

Огромная благодарность всем и каждому за ваш интерес, сопереживание, вопросы, реакции и слова поддержки.

История продолжается, в новом году здесь будут новые части моей телемахиды, а пока я хочу пожелать всем читателям удачи на вашем пути! 🎉

Пусть задуманное получается наилучшим образом, а ваша интуиция ведет вас самым подходящим для вас путем! 🎅

Не очень толстый документ поражал в первую очередь тем, что давал возможность посмотреть на всю известную картину целиком. Сосредоточившись на известных американских родственниках, Никита собрал воедино все детали. Вырезки из архивов, сопоставления имен, дат и мест с культурными традициями, имеющимися фактами биографий и ДНК-аналитикой на глазах превращали красивый образ из калейдоскопа во все лучше различимые очертания карты сокровищ. Неполной, с большим количеством белых пятен и допущений, но уже дающей в руки несколько основных гипотез вместе со способами их проверки.

Отчет убедительно давал понять, что мое появление от какого-то заблудшего американского военного непосредственно из ветки Хэрриет наименее вероятно, и есть куда более перспективные гипотезы для дальнейшей разработки. Помня, как решительно Хэрриет среагировала на эту идею и как категорично отказывалась обсуждать ее с детьми своего дяди, я выдохнул. Мне все еще мог помочь ДНК-тест хасида Акивы, и теперь я мог к нему прийти с куда более простой историей, чем «давай проверим, вдруг я твой сводный брат». Ветка Хэрриет была первой, которую я нашел, сама Хэрриет поделилась многими ценными знаниями и помогла мне сдвинуться с мертвой точки — мне было очень приятно думать, что одна из возможных точек напряжения снялась, и мои шансы выстроить общение с другими представителями ее части рода возросли.

И да, в отчете были Рабиновичи. Покрывающая несколько поколений ветка была аккуратно отрисована неким Джофри Рабиновичем на Ancestry и, в сочетании с заметным пересечением наших геномов, позволяла предположить, что Джофри — пусть и более далекий, но тоже родственник. Открытие было тем интереснее, что, исходя из процентов пересечения ДНК, наше родство начиналось на одно поколение раньше, чем с Дэном и Хэрриет. Это косвенно подтверждало гипотезу, что семья Винкельштейнов была куда шире, чем Мэри и Гарри, и пусть немного, но увеличивало шансы найти родню по нашу сторону океана.

Перечисляя другие шаги, необходимые для продолжения исследования, Никита предлагал все таки разобраться в путанице с датой рождения на надгробии Мэри, а также найти способ получить фотографию камня Гарри.

Наиболее перспективные гипотезы строились на том, что семья в момент эмиграции в Штаты разделилась, и «на родине» остались какие-то родственники, от которых через несколько поколений и произошел я. Оставалось только установить поконкретнее, где эта «родина». В найденных документах неразборчивый почерк сочетался с широким разбросом географических названий. «Россия» чередовалась с намеком на Подольскую губернию и рукописными каракулями, в которых очень хотелось угадать Бессарабию, но по-честному была различима только первая заглавная «Б». Очевидно, мои дальние родственники совершенно не предавали этой информации значения, и не готовились к тому, что больше чем через век после их приключений группе товарищей с другого конца света вдруг потребуется прочитать их почерк.

— Отсюда и потребность в фотографиях надгробий, — объяснял Никита, — если искать «всех Винкельштейнов везде», то без настоящих имен задача вообще не выглядит реалистичной.

Когда-то давно мне попалась в руки книжка про расшифровку Розеттского камня. Авторы там очень качественно передавали наэлектризованное, непоседливое состояние, когда ты начинаешь видеть первые ключи. Разгадка кажется буквально за поворотом, хотя на самом деле до нее еще абослютно неизвестно, сколько, но вот эта кажущаяся близость совершенно лишает покоя и все внимание фокусируется на рассматривании всех известных деталей в надежде увидеть там следующий ключ.

Перечитав отчет несколько раз, созвонившись с Никитой и послушав его развернутые комментарии, мне потребовалось побегать и подышать в пакетик, чтобы мысли встали на место. Немедленно написав Джофри в интерфейсе Ancestry, я перевел отчет на английский и отправил его остальным американцам, как мог передавая бурю эмоций от систематизированных открытий и деликатно повторяя, что все следующие шаги ведут к надгробиям и ДНК-тестам, и что в этом деле мне очень нужна их помощь.

#генеалогия #никита

— Кто-нибудь из ДНК-родственников живет в Нью-Йорке? Надо сходить на кладбище и сделать фото надгробия Гарри. Он был захоронен, когда на камнях еще писали настоящие имена на иврите. Он же никакой не Гарри на самом деле, нам это может очень помочь, — в какой-то момент написал Никита.

В начале его погружения в «дело» мы переписывались мало, он собирал первый объем информации сам и лишь иногда приходил ко мне с вопросами. Вопросы были очень конкретные и один другого прекраснее. 

— Родственники Мэри уверены, что это ее памятник? Он отличный, свежий и очень ухоженный, но дата рождения на нем не бьется ни с какими другими документами.

— Что нибудь известно про Якоба Риппса? У меня получился какой-то мутный тип, которого то ли выгнали из семьи, то ли он сам ушел.

— В дереве Беньямина указан сын. Он нам очень нужен и девочкой его не заменить. С ним есть контакт? Есть вероятность, что у вас может быть общая У-хромосома, и этого может быть достаточно, чтобы решить задачу с документами.

— Тебе не встречались среди совпаденцев по ДНК Рабиновичи? Нет? Ладно, еще проверю и запишем в находки, если что.

Лишь изредка получалось ответить сразу. Большинство вопросов меня удивляло, озадачивало и просто подогревало азарт. Я аккуратно упаковывал их в новые и новые письма за океан, всякий раз стараясь не увлекаться попытками представить, как это вообще выглядит с той стороны.

Родственники на мое счастье реагировали довольно дисциплинированно, но объяснимо не хотели лишних беспокойств. Им было очень интересно, что это за чудо обнаружилось на другой стороне земли и теперь с таким пристрастием копается в их истории. При этом все, что слишком далеко выходило за рамки рассказа на основании уже существующих сведений, предсказуемо встречало очень по-американски деликатное, но непреодолимое сопротивление.

— Так странно, что фото надгробия Гарри нет в базах. Что бы это в самом деле значило?.. Кладбище Маунт Хеврон на другом краю штата, мои восьмидесятилетние ноги просят пощады от одной мысли об этой прогулке! — писала мне в ответ Хэрриет, вежливо давая понять, что такие пешие путешествия в ее возрасте совсем не входят в ее планы.

— Если нужно написание имени Гарри на иврите, я попросила помощи в библиотеке, и вот что предложили мне переводчики, — продолжала она, прикладывая простую транслитерацию имени на иврит. Совершенно, к сожалению, бесполезную, но вызывающую смесь щемящего чувства благодарности за желание помочь и легкой растерянности от совершенно нетипичной задачи «найти и сфоткать конкретное надгробие на другом краю земли», оказавшейся на моем столе.

— Да, это точно памятник Мэри. Дата смерти точно соответствует всем документам, которые у меня есть, — писал мне в ответ на уточнения Дэн, похоже все еще иногда сомневаясь, в своем ли я уме. «Конечно совпадает, это дата рождения ни на что не похожа» — думал я, читая ответ и заходя на новый круг переписки.

— У дядюшки Бена две дочери и сын, они все в полном порядке. Сына звали Кент, но он подался в хасиды, взял имя Акива, и контакт с ним по сути потерян. Мы виделись последний раз много лет назад на семейном празднике, но с тех пор не общались, — продолжала череду писем Хэрриет, на этот раз даже не давая надежды на общение с конкретным родственником.

Переписка напоминала собой калейдоскоп — при каждом повороте трубки кристаллики складывались в новый узор, достаточный для игры воображения, но слишком неконкретный для формирования реального образа. Красиво — дух захватывает, но сплошная абстракция, как ни крути.

Меня переполняли эмоции, я путался в новых деталях, силясь удержать в голове все разнообразие новых людей, фактов и связей. Так продолжалось до тех пор, пока Никита не прислал первый отчет, собрав все имеющиеся кусочки мозаики в единый документ, отрисовав имеющиеся части генеалогических деревьев и подведя промежуточные итоги.

#генеалогия #проводники #никита

В какой-то момент Дэн прислал фотографию могильного камня:
— Смотри, что нашел. Тови Винкельштейн, сын Абрама. Интересно, может ли это быть тот же самый Абрам, от которого произошли наши предки? Хотя этот Тови родился на 20 лет позже, чем Мэри и Гарри — сходится с натяжкой. Кладбище в Молдове. Пишут, раньше это была Бессарабия. Можешь перевести, что там написано по-русски?

С камня без фотографии на меня смотрели надписи на трех языках. Больше всего — по-русски: “Тойва Абрамович Винкельштейн, человек большой души и светлого ума, навсегда в наших сердцах.” На иврите и того меньше. Предсказуемо ничего, за что можно было бы зацепиться. Поразительно, как красноречивы и одновременно абсолютно немы надгробные надписи.

Дэн нашел камень на сайте JewishGen, и какое-то время после нашей переписки я тоже провел там в попытках найти что-нибудь еще. Меня то заваливало длинными списками однофамильцев, рассредоточенных по всему миру, то показывало пустую страницу в ответ на попытки более строго отсортировать информацию. Винкельштейны терялись среди Финкельштейнов, я смотрел в экран, тыкал наугад в имена и тщетно пытался угадать, это одна и та же фамилия или все таки разные?..

Интересное ощущение, оно, кажется, окончательно оформилось примерно тогда — ты знаешь, что что-то здесь твое, но вообще не понятно, что конкретно. Скроллишь выдачу вверх и вниз и в какой-то момент признаешь, что вот сейчас ничего не найдется. Недостаточно вводных. «Будем искать».

Большая часть моих поисков представляла собой внимательное ожидание. Не явное, как ждут нового фильма или начала продаж, а какое-то тихое, больше похожее на надежду. Когда живешь “как обычно”, но внимательно смотришь по сторонам, потому что где-то внутри точно знаешь, что в какой-то момент придет следующая подсказка. Ирония жизни в случае моего поиска оказалась в том, что подсказки можно было только дождаться и почти никогда — проактивно попросить.

Найдя, например, американских родственников и убедившись, что все мое еврейство от отца, я в какой-то момент снова пошел к Мотлу за советом. Дескать, отца пока не нашел, но нашел его род. Там есть живые люди, они отвечают на письма, говорят добрые слова и готовы сотрудничать — скажи, что можно сделать дальше?

— В таком случае нам нужен Х, расскажи ему свою историю, посмотрим, что он скажет, — сказал Мотл и выдал мне контакт.

Х отозвался быстро, внимательно выслушал, задал несколько вопросов и решительно заключил, что в моем случае без найденных ближайших родственников делать нечего, а все ДНК тесты до тех пор совершенно бесполезны.

«Не может быть, чтобы все было так однозначно», — думал я про себя, вспоминая, откуда я пришел и где сейчас нахожусь в своих поисках. Меня не покидало ощущение, что, несмотря на все тупики, мозаика потихоньку собирается, и почва под ногами становится все более твердой. «Будем искать».

— Давай я тебе дам Никиту, и он тебе поможет? — сказал мне совершенно неожиданно старый знакомый, выслушав сжатый пересказ моих приключений, включая полное фиаско с профильными агентствами.

Мы сидели на веранде ресторана на берегу Иссык-Куля, где проходило индустриальное мероприятие, и куда я заехал из своей пустыни, соскучившись по знакомым лицам. Одна глава моей жизни успела закончиться, следующая еще только собиралась начаться, и тем летом я путешествовал по миру, собирал впечатления и учился говорить жизни «да».

— Конечно давай, — кивнул я, не обращая внимания на исключительную категоричность предложения.

Никита оказался жизнерадостным энтузиастом-самоучкой и в наш первый созвон рассказывал, как он самыми невероятными способами разыскивал своих родственников, также разбросанных по всему миру. Мы легко нашли общий язык, договорились по цене, он попросил прислать ему все, что у меня есть и ушел изучать.

— Этот камень я тоже сразу нашел, — написал Никита в ответ на фотографию надгробия Тойвы. — Никуда пока не прицепляется, но пусть будет, посмотрим, что еще всплывет.

«Оптимистичное начало» — подумал я, и, пока Никита смотрел на материалы, занялся очередным переездом.

#генеалогия #проводники

— Дим, привет! Пришел ДНК тест. Ни капли еврейской крови, — написала в какой-то момент мама. — Может ты остановишь работу агентства, если они еще работают? Денег сэкономишь.

Агентство в какой-то момент окончательно перешло в режим нерадивого сотрудника, делающего строго то, что ему скажут и ни шагу больше. Я долго отказывался признавать, что этому упражнению пришел конец. Мучал выданных мне исследователей вопросами и предложениями, но безрезультатно — никакой мотивации заниматься исключительно сложным случаем у сотрудников не осталось.

Мама при этом живо интересовалась процессом и просила переслать ей найденные подробности жизни дедушки — оказалось, что и для нее там было что-то новое. Я отправлял ей немногочисленные отчеты, и, благодаря этим поискам мы несколько раз говорили про историю ее приемных родителей. Мама напомнила имена братьев и сестер дедушки с бабушкой, их детей и внуков, и я добавил их в дерево. Несмотря на неизменную позицию «по ключевому вопросу», было приятно видеть, что маме не все равно. На фоне многолетнего радикального отрицания всего, что касалось исследования прошлого, каждый случай такого небезразличия отзывался внутри простодушной улыбкой и теплом.

В завершение работы агентство распечатало и прислало в очень красивой упаковке описание результатов поиска. Запомнилось генеалогическое дерево, отрисованное на ватмановском листе, поверх растянутой сверх всякой меры растровой виньетки, похожей на дешевую плитку в ванной. Ни одного нового человека, только те, кто уже были в моем дереве на MyHeritage. «Интересно, что хочет сказать мне Вселенная?» — думал я, смотря на этот вопиюще некачественный по исполнению и формальный по сути артефакт, невольно ставший точкой в работе конкретных исследователей.

Результаты ДНК-теста мамы оказались на удивление красноречивыми. Теперь, вне всяких сомнений, каких бы родственников я ни нашел дальше «по Американской линии», это будут однозначно родственники по отцу. Определенность ставила в тупик — я совершенно не привык к такой однозначности и какое-то время искренне недоумевал. Состояние колебалось от «что с этим теперь делать» до «а так можно было?»

— Хэрриет, Дэн, мне удалось договориться с мамой, чтобы она сдала тест, и теперь я знаю, что мы с вами пересекаемся через моего отца, все мои еврейские гены от него, — в какой-то момент написал я скорее из желания поделиться прогрессом, чем в надежде на какие-то новости.

Хэрриет ответила на удивление быстро и развернуто. Писала, что помнила наши разговоры и ходила в архивы поискать новых данных про своего дядю. Того самого, который участвовал во Второй мировой. Что нашла документы, которые подтверждали, что дядя не был даже близко к России, был ранен и после восстановления на фронт не возвращался. Она высказывала все эти мысли и раньше, но меня поразил тот факт, что после нашей прошлой переписки, она потратила время на внимательное изучение документов.

— Спасибо за разговор, — писала Хэрриет, — у нас в семье было гораздо больше памяти про итальянский род моего отца. Винкельштейны, предки матери с еврейскими корнями, почему-то никогда не удостаивались такого внимания. Я с большим удовольствием посидела в архивах и теперь вижу, как мало про эту часть семьи знала раньше.

— Сожалею, что не могу подсказать тебе ничего определенного. Попробуй поискать в бывшей Бессарабии, — в заключение предлагала кузина так, как будто это была до сих пор сохранившаяся крошечная деревня, где все всех знают и помнят.

Бессарабия… А можно хоть какую-нибудь подсказку, пожалуйста, что там искать?

#кристиан #генеалогия

Как-то после ретрита, посвященного детско-родительским отношениям, мне очень захотелось погулять по улицам, где прошло мое детство. Я попросил маму съездить со мной, она была удивлена, но согласилась, позвала за компанию мою сестру, та взяла собаку, мы загрузили полную машину вещей «давно пора отвезти на дачу» и поехали в Рязань.

Приехать в город, где ты вырос, а после не был двадцать лет — то еще приключение. Помнить, как выглядит каждый закоулок и не находить почти ничего в том самом виде вполне предсказуемо, но от этого ничуть не менее шокирующе. Несколько часов прогулок по улицам прошли с полным ощущением картинки в картинке — глаза видели реальность, а память накладывала поверх очень точно синхронизированные образы из давно ушедшего времени. Закрываешь глаза — очень четкая картинка из детства, цветная и с запахами. Открываешь глаза — не понимаешь, почему тебе показывают все то же самое, но безвозвратно изменившееся. Другие двери на знакомых подъездах. Совсем новые дома на месте пустырей, где мы жгли костры и строили шалаши. Машины на месте качелей, с которых мы прыгали, раскачиваясь посильнее, а самые дерзкие крутили «солнышко», пока сердобольные бабушки не доканали ЖЭК, и какой-то рабочий не приварил сверху перекладину. Застроенная площадь перед Домом Культуры, где был фонтан, в котором я запускал подводную лодку на батарейках, подаренную дедушкой. Время прошло, все изменилось и стало чужим. Сначала было удивительно, потом отчаянно тоскливо, а потом вдруг пришло осознание, что я сам изменился тоже. Нет не только того города, меня того тоже больше нет. Вдруг стало спокойнее — это не меня не пускают в детство, это время прошло, все выросли, и теплые образы остались лишь в памяти. Мы побродили по городу и поехали на кладбище.

Дедушка с бабушкой похоронены порознь — нежданная возможность побыть с каждым из них по отдельности. На могиле дедушки меня поразило количество цветов. Простых, полевых и неприметных. Они росли повсюду, стараясь заполнить каждый кусочек земли вокруг могилы. Пока я сидел, рассматривая памятник и ведя какой-то мысленный диалог, меня переполняли любовь и благодарность. Каково же было мое удивление, когда на могиле бабушки я встретил совсем другую атмосферу. Строгим, казалось, был сам воздух, участок выглядел по-степному сухим, а внутри место откликалось неожиданными оттенками обиды и вины. Это никак не согласовывалось с отношением ко мне бабушки, от чего еще сильнее привлекало внимание.

— Мам, кажется, бабушке тут не нравится, — в какой-то момент поделился я. — Почему ее похоронили отдельно?
— Жетон от дедушкиного участка куда-то пропал, а без него, как я ни билась, так и не разрешили похоронить с ним вместе, — ответила мама историей, которую я раньше не слышал.

Мы сели в машину, и мама вдруг попросила завезти ее на соседнее кладбище: «давай заедем к Андрею, если хочешь, подожди нас в машине».

Отчим умер, когда я уже уехал в Москву, и на его могиле я оказался впервые. Смотря на небольшой памятник, я с удивлением обнаружил, что тот, кто запомнился мне ребенку абьюзивным алкоголиком, мной взрослым воспринимался, как повеса, навсегда застрявший в угаре подросткового бунта. «Мне очень жаль», — думал я, уходя с могилы.

Мы развезли все вещи, ритуально пожарили шашлык на даче и на следующий день поехали в Москву. Я спросил маму что-то про ее детство, и она начала рассказывать, что помнит про дедушку с бабушкой. Про взросление и какие-то совершенно невероятные приключения из ее студенческой жизни. Я слушал, раскрыв рот, регулярно узнавая в маминых историях себя. Не по фактическим совпадениям, конечно, по духу. По шилу, которое никак не умещается в кармане, не дает сидеть на месте, вопреки всем предостережениям толкая навстречу приключениям, тем более манящим, чем более диким и неожиданным. По вот этому вот «мам, я завтра уезжаю в поход на выходные, ты не против?», сказанному по телефону в одиннадцать лет. «Спасибо, мама, за эту неугомонность и жажду странствий», — думал я, затаив дыхание слушая очередную историю, — «мне с ними отлично живется».

#городдетства #работагоря #принятие

Мы сидели с Машей на берегу залива, вопреки возражениям официанта заняв один из самых ближних к воде навесов. Туда не носили еду, мы посмеялись, что на ночь есть в любом случае вредно, а вино мы можем донести сами. И вот мы сидели, смотрели в прибой, слушали убегающие в темноту волны и болтали обо всем подряд, не обращая внимания на пляжные вечеринки за нами и циклопическое колесо обозрения Дубая, навечно застывшее на фоне неба в неподвижности из-за ошибок при строительстве и ставшее моим личным символом абсурдности этого города изобилия в пустыне, где есть все, кроме умеренности.

— В какой-то момент я подумала-подумала, да и отправила разные части своей семьи в общий отпуск. На остров. Чтобы не разбежались. Они там отлично отдохнули и с тех пор прекрасно ладят, — поделилась Маша в ответ на мои рассказы о давних и на тот момент безуспешных попытках наладить отношения между разными родственниками.
— Мне очень нравится идея про острова! Я бы тоже с радостью отправил туда маму с папой. Вдруг, они бы тоже не разбежались и поладили, — мечтательно признался я.
— А что у тебя в отношениях с родителями? — осторожно спросила Маша.

На тот момент я уже перестал удивляться тому, как регулярно мне в жизни встречаются небезразличные люди, общение с которыми дарит новые идеи и двигает меня вперед в поиске.

— Бразильский сериал, тебе понравится, — начал я.

Рассказывая замысловатую свою истории, я сначала удивлялся искреннему интересу собеседницы, а потом, слушая ее комментарии, тому, как много в ее окружении, оказывается, людей с похожими задачами.

— Ты что-нибудь слышал про Процесс Хоффмана? — неожиданно спросила Маша.
— Ничего. Расскажи.

Дальше все было похоже на известную присказку про Вегас, который не покидает все, что там происходит — никаких подробностей про то, что именно творится внутри Процесса, я не узнал. Зато Маша рассказала, что это выездной терапевтический процесс, занимающий неделю, после которого у людей происходят очень глубокие и порой удивительные изменения в жизни. Что по масштабу влияния на личность Процесс сопоставим со стапятидесятью часами личной терапии. (А это правда много — очень грубо, три года по часу каждую неделю.) Что Процесс важно проходить на том языке, на котором тебя воспитывали, потому что там много внимания уделяется именно детству. Что Процесс ведет невероятно сильная пара терапевтов и что его, в угоду времени, стали проводить на русском и за пределами России — в Австрии.

— Судя по тому, что ты рассказываешь, тебе туда точно надо, — закончила Маша на удивление настойчивой рекомендацией.

Я был очень удивлен категоричности заявления, но весь разговор был таким открытым и настоящим, что я запомнил название и решил вернуться к Процессу на свежую голову.

Сайт Процесса нашелся быстро. Как и история Боба Хоффмана, этот процесс создавшего давным-давно. Правда ничего конкретного о том, что происходит внутри, на сайте тоже не было. Зато я узнал, что следующий Процесс в Австрии планируется почти через год. Внимательно послушав себя и признав, что это приглашение звучит слишком интригующе, чтобы от него отказываться, я записался на интервью.

Интервью я помню довольно смутно, по ощущениям это было похоже на что-то из Гарри Поттера, вида:
— Какой у вас запрос?
— Хочу найти отца.
— Подходит, добро пожаловать на Процесс.

На самом деле все было, конечно, не так. Мне задавали какие-то непростые вопросы про смысл и ожидания, а под конец пообещали объемное домашнее задание и прислали папку из тридцати с чем-то листов с очень глубокими вопросами на рефлексию своего детства. В полной мере оценив проработанность вопросов и решительно прогнав от себя призрак фильма “Игра”, в тот момент я искренне порадовался, что у меня есть целых десять месяцев на заполнение.

Оглядываясь назад, надо признать, что за те десять месяцев моя жизнь поменялась настолько сильно, что большую часть заранее написанных ответов мне пришлось спешно корректировать перед самым Процессом. Но само решение поехать на Процесс оказалось одним из самых важных в моем поиске.

#проводники #процессхоффмана #пх

В общем и целом, в России есть оцифрованные базы данных ЗАГСов, архивы переписей населения и прочих ценных источников. Их много. К ним можно получить доступ. Заметную часть бумаг можно просто заказать через МФЦ.

Отлично, думал я, слушая рассказы агентства про возможные источники. У меня есть конкретный живой человек. Известны имя, дата и город рождения. Паспортные данные, наконец. И пусть МФЦ появились сравнительно недавно. Я же помню клеенчатые бирочки на ручках своих новорожденных детей и бумажную волокиту с получением свидетельств их рождения — учет велся и раньше. Похоже, тут есть все шансы что-то найти.

— Вы знаете, в свидетельстве о рождении вашей мамы, доступном через МФЦ, никакой информации об удочерении нет, — прилетело одной из первых новостей. — А еще у нее там текущая фамилия. Не та, что, вы говорите, была в девичестве. Похоже, в базу был добавлен не оригинал свидетельства, а какой-то дубликат. Или вообще документ не оцифровывали, в просто скопировали детали из более поздних, “для галочки”.

— Но вы не переживайте, так иногда бывает, будем писать обращения в архивы, — утешили меня опытные исследователи.

Время шло, агентство добросовестно отчитывалось о проделанной работе, но постепенно становилось понятно, что простые способы получения информации в моем случае не работают и с мамой. Недели и месяцы методичного обращения в один архив за другим больше всего были похожи на хождение по заколдованному кругу.

ЗАГСы? Нашли более похожее на оригинальное свидетельство о рождении. Уже с девичьей фамилией, но все еще без какого-либо упоминания удочерения.
Детский дом? Был создан незадолго до и расформирован довольно быстро после присутствия там моей мамы.
Архив документов детского дома? Сгорел. Когда и при каких обстоятельствах — не уточнялось, но никаких документов якобы не сохранилось.
Поиск по имени биологической матери в ЗАГСах? Никаких результатов не только по городу, но и по всей области.
Личное дело дедушки? Частично засекречено. В открытой подробной публичной биографии, написанной уже после увольнения со службы для гражданского работодателя, куча трогательных деталей его жизни, но ни слова о происхождении моей мамы.

Всякий раз получая пустой по сути отчет я перечитывал его снова и снова и не мог поверить, что при совершенно понятных вводных возможно такое обескураживающее отсутствие фактического результата. Как будто кто-то специально прятал все детали от любопытных глаз.

В какой-то момент, еще ожидая новостей от агентства и в глубине души надеясь, что хоть что-нибудь им удастся разузнать, я вдруг отчетливо осознал, что если мама никогда не хотела знать подробностей, то в общем не удивительно, что мне они тоже не открываются. Это же история моего родителя, иерархию родовой системы никто не отменял, все закономерно, думал я, удивляясь тому, что не сообразил этого раньше. Но мама же согласилась помочь мне найти еврейского дедушку и для этого поучаствовать в поиске своих предков, тут же возражал я сам себе, сквозь этот внутренний диалог постепенно начиная различать лежащее на поверхности решение.

— Мам, пока ничего толком не удается найти, можно тебя попросить сдать ДНК-тест? Там надо плюнуть в пробирку, ничего замороченного, но так будет хотя бы понятно, есть ли повод настаивать и пытаться дальше искать твоих предков.

Мама согласилась, и, пока лаборатория обрабатывала результаты теста, агентство исчерпало все возможные ходы и окончательно уперлось в стену.

#кристиан #днк #сепарация #генеология #работагоря #принятие

Взявшись за работу, агентство поначалу как-будто присматривалось к задаче. Мне представили менеджера. Он представил исследователя. Помню, как удивился аватаркам специалистов в мессенджерах — их очень характерному и нетипичному фону в виде кабинета библиофила в вычурно классическом, если не сказать старомодном стиле. Мы договорились созвониться обсудить детали и наметить первые шаги.

На созвоне вдруг оказалось, что кабинетный фон не был придуман специально для съемки корпоративных портретов — так на самом деле оформлена переговорная, из которой коллеги со мной разговаривали. Рассматривая эту гипертрофированную классику из насквозь ненастоящего Дубая, умеющего представать каким угодно по первому требованию и начисто лишенного какой-то исторической глубины, было очень трудно воспринимать происходящее всерьез. Было не по себе от мысли, что все может оказаться миражом, сказкой Шахерезады, которая рассеется с наступлением утра, оставив после себя в воздухе эхо издевательского смеха — “что, поверил?”

— Ваша мама готова выписать доверенность на исследователя, чтобы мы могли представлять ее интересы при обращении в архивы и прочие учреждения? — вопрос отвлек меня от разглядывания подзорной трубы на столе в переговорке по ту сторону экрана и выдернул в реальность.
— Да, думаю да, — ответил я, с трудом скрывая нахлынувшее волнение от мысли, что после стольких лет безрезультатных попыток найти общий язык, мама наконец-то готова помочь мне в поисках нашей общей истории. Очень непривычное и бесконечно важное чувство — мама не пытается меня остановить, она со мной заодно.

На днях перечитывал нашу с мамой переписку того времени. Память обманчива, и мессенджеры, с их вечно по сути хранимой историей оказывают неоценимую услугу, давая возможность окунуться в диалоги прошлого без искажений. У тела уникальная память, и в ответ на реплики на экране внутри легко поднимаются эмоции, которые я переживал когда-то.

Читая по-телеграфному краткие наши диалоги потоком, все сразу за долгий период, легко увидеть, как менялось общение со временем. Постепенно становилось все меньше агрессии. Стихая, она уступала место безразличию, в котором постепенно начинало проблескивать смирение. По капле, по слову, медленно на место противостоянию и отчаянию просачивалось принятие. Осторожная готовность поверить в то, что собеседник никогда не изменится, но и не требует больше изменений от меня. Когда непостижимость мотивов вдруг перестает казаться неправотой и превращается в обычную непохожесть. Разность. Мы не сиамские близнецы, имеем право. И в этой свободе собственного выбора в сочетании с признанием права выбора другого каким-то чудом возникает пространство для общего, совместного. Созидания.

Мама и правда выписала доверенность на исследователя, и агентство пошло работать по плану. Общение с гос учреждениями оказалось делом еще более медленным, чем я ожидал, и наше сотрудничество по факту растянулось почти на полгода. В какой-то момент редкие новости от агентства начали переплетаться с новостями ДНК исследований, оттеняя друг друга и постепенно складываясь в неожиданный узор.

#генеалогия #кристиан #работагоря #принятие

История, разворачивающаяся в этом канале, была бы неполной без описания длинного и витиеватого сюжета, сыгравшего одну из ключевых ролей в самой развязке, но начавшегося за многие месяцы до нее и связанного в первую очередь с моими попытками найти родителей моей мамы.

С объявлением мобилизации осенью 2022 года мои регулярные поездки в Россию закончились. Несмотря на огромную психологическую нагрузку, которую создавала та ситуация, она смогла неожиданным образом продвинуть вперед мои поиски. Вдруг оказалось, что разговор про второе гражданство не вызывает такого сопротивления у моей мамы, как разговоры про корни, на основании которых это гражданство может быть получено. Тем более, что вполне могло оказаться, что маминых корней, если я смогу их найти, окажется достаточно. Мама выслушала мои рассуждения и на удивление легко согласилась помочь.

Мне с трудом верилось в такой поворот — я внутренне готовился и тут встретить категорический отказ. Согласие же мамы помогать мне в моем поиске казалось огромным подарком и каким-то тектоническим сдвигом. Внутреннее ликование при этом смешивалось с очень явным ощущением тревоги и безнадежности, когда я пытался представить, из каких данных я буду собирать задачу агентству генеалогических исследований, которое я рассчитывал привлечь к этой работе.

— Мам, а ты знаешь хоть что-нибудь про свою историю?
— Почти ничего. Имя и фамилию биологической матери. Дедушка как-то рассказывал, что в его личном деле это было записано.
— А у тебя сохранились хоть какие-то документы дедушки, чтобы можно было это личное дело найти? — со слабой надеждой спросил я, вспоминая количество и географию переездов нашей семьи.
— Что-то есть точно, я посмотрю и пришлю, что найду.

Спустя некоторое время мама и правда прислала какое-то количество документов. Нашелся даже дедушкин военный билет, что было огромной удачей, поскольку по нему можно было выяснить номер того самого личного дела наиболее прямым способом. Казалось, что история начинает постепенно разворачиваться, что очень поддерживало и поднимало настроение.

Заметно воспряв духом и подняв контакты агентств по восстановлению семейной истории, которые мне любезно давали мои знакомые, успешно прошедшие этот квест, я стал писать всем по порядку в надежде, что мне повезет, и найдутся энтузиасты, которых заинтересует мой исключительный случай поиска черной кошки Шредингера в его же темной комнате.

В агентствах поначалу на меня смотрели с интересом и нескрываемым удивлением. Браться за проект с абсолютно непрогнозируемым результатом, очень далеко выходящий за рамки традиционного интервьюирования живых родственников и рисования красивых диаграмм на основании их рассказов, никто не хотел. В какой-то момент я поймал себя на том, что начинаю в голове представлять первые шаги поиска гораздо лучше, чем мои собеседники, что придавало мне сил и уверенности, но вместе с этим снова и снова оставляло один на один с задачей.

Так продолжалось до тех пор, пока в одном из агентств мне не повезло созвониться сразу с владельцем. Мужчина оказался увлеченным исследователем генеалогии и отнесся к моему случаю с неожиданным сочувствием. Честно обрисовав мне довольно безрадостные перспективы проекта на основании своего опыта, он все же согласился попробовать, судя по всему искренне проникнувшись тем, что другой альтернативы у меня просто нет.

#генеалогия #кристиан

Добравшись через все тернии до Ancestry, я был потрясен объемом информации, собранной, структурированной, тщательно оцифрованной и доступной по подписке. От переписей населения за несколько веков до газетных заметок, упоминающих жителей страны. Записи актов гражданского состояния, наградные ведомости и прочие мыслимые и немыслимые упоминания.

Дэн Риппс, как и говорила Хэрриет, нашелся легко и ответил быстро. Он оказался увлеченным исследователем истории своей семьи и был в полном восторге от того, что нашелся новый дальний родственник, пусть пока и не понятно, с чьей стороны. Рассказал мне в новых подробностях историю их общения с Хэрриет, и прислал отдельные фотографии предков, снятые где-то в начале 20 века.

Много ли можно разглядеть на пожелтевших, не всегда резких отпечатках, сделанных больше столетия назад… На меня смотрели симпатичные, хорошо одетые люди в платьях, сюртуках и накрахмаленных манишках. Замершие в заранее продуманных позах, окруженные аккуратно расставленными, тщательно подобранными и очевидно не случайными предметами. Парадные, по сути, групповые портреты, к которым люди готовились, собирались и наряжались, как на праздник.

У Марии Степановой в “Памяти памяти” есть прекрасное эссе о том, как изменилась со временем не просто практика, а как будто сама философия фотографии. Исключительные в своей продуманности, ни в какое сравнение не идущие с современными на бегу сделанными селфи, отпечатки начала эпохи удивляют своей картинностью, подчеркнуто художественным отношением даже к простейшим вещам в кадре. Поразительно, насколько в них невозможно высмотреть отдельный момент, пресловутое “здесь и сейчас” — они будто созданы для того, чтобы быть метафорой, передавать собирательный образ жизни целиком.

С удовольствием рассматривая картинки, присланные Дэном, и вполне осознавая, что вероятность всерьез узнать кого-то ничтожна, я все равно каждый раз ловил себя на переживании какого-то особого терпета надежды — ну писала же мне Хэрриет, что в Дэне она с огромным удивлением узнала своего деда Гарри. Почему бы нет, в самом деле, вдруг мне повезет…

Наше общение с Дэном развивалось гораздо более живо, чем моя переписка с Харриет. Выгрузив мне какую-то базовую информацию о результатах своих исследований и выслушав мою нетривиальную, почти полностью лишенную фактических деталей историю, Дэн с большим интересом продолжил диалог, и в какой-то момент мы переключились на настоящее. Дети, внуки, работа, места жительства и прочие такие обычные, казалось бы, подробности, из которых складывается жизнь.

— Я понимаю, что у тебя нет фотографий твоего отца, а можешь прислать какие-то картинки себя и своих детей? — в какой-то момент написал Дэн, как-то очень до смешного по-американски оформив свою просьбу в максимально тактичную форму.
— Почему нет, — подумал я, и отправил ему каких то не паспортных фотографий из семейного альбома.
— Ух ты, а ты похож на моего сына, смотри, — написал Дэн в ответ и прислал фотографию.

С крупного портрета совсем даже не на меня, а куда-то в сторону смотрел небритый молодой человек лет тридцати, действительно похожий на меня значительно больше, чем добрая половина моих сестер.

— Ого, — только и смог подумать я. — Какая крутота!..

#риппс

Ancestry.com — интересный сервис, доступный, как потом выяснилось, и в Европе, но сначала представший мне ориентированным исключительно на Америку. Зарегистрироваться получилось, а вот для оплаты, казалось, подходила исключительно американская карта. Служба поддержки в тот раз только подтвердила мои грустные предположения — да, мы такие, оплатить наш сервис можно только американской картой. Спустя год оказалось, что это не совсем так — Anestry отлично принимает и европейские карты. Но тогда поддержка была категорична, на сайте я ничего не нашел, и в итоге мне на выручку пришел знакомый, любезной согласившись предоставить свою карту для оплаты (спасибо, Саша!). Но на этом приключения с Ancestry не закончились.

Расшифровка ДНК — дело, безусловно, непростое, но хорошо отработанное. Один раз расшифровав свой геном в крупной лаборатории, расшифровывать его снова тут же в другом месте нет большого смысла — почти наверняка вы получите тот же самый результат. И MyHeritage, например, позволяет не только сдать тест у них, но и загрузить расшифровку генома, сделанную другой лабораторией. То же самое позволяет сделать наш Генотек, кстати. Очень удобно, особенно учитывая не маленькую стоимость ДНК-тестов.

К моему удивлению оказалось, что Ancestry не только не принимает иностранных карт, но и в работу берет только результаты собственных исследований. А значит надо дождаться теста из Штатов, а затем отправить его туда же и еще подождать, пока его обработают — несколько месяцев на все про все. Невероятный тренажер терпения и принятия!

Подобную позицию занимают, кстати, и две другие крупные международные лаборатории — 23andMe и FTDNA, но тест первой я уже сдавал пятнадцать лет назад, а вторая предлагает настолько более глубокий хромосомный анализ и детализацию данных на выходе, что вопросов о целесообразности отдельного теста у меня не возникло. Да и сложностей с оплатой там не было — FamilyTreeDNA запросто съел мою дубайскую карту и к моменту головоломок с Ancestry уже прислал мне тест.

Cмотря на распакованную коробочку, я очень явно ощущал, что вместе с предвкушением от возможности приблизиться к разгадке, я чувствую тревогу от мысли, что сданные мной тесты могут запросто потеряться при обратной пересылке из Дубая в Штаты. Слишком длинные сроки доставки и обработки, чтобы можно было отмахнуться и решить, что, в крайнем случае, я запросто закажу новые тесты и зайду на новый круг совершенно технического ожидания в несколько месяцев.

В тот момент я как раз запустил процесс оформления очередной американской визы, решив, что, если все сложится, поеду на давно задуманную учебу. Визу дали, два интересных мне курса оказались в двух с половиной неделях друг от друга, между ними совершенно идеально вписался давно задуманный поход по Аппалачской тропе — все складывалось как нельзя лучше.

“Так почему бы мне не отвезти тесты в Штаты с собой?” — подумал я. “А почему бы не заказать тест от Ancestry сразу в Штаты?” — прозвучало в голове следом. Сказано — сделано. Приятель, учившийся в Стэнфорде, с которым мы договорились пересечься в мой приезд, любезно согласился “принять и сохранить несколько коробочек” и дал мне свой адрес.

Надо ли говорить, что по адресу без проблем доходили любые посылки, включая походную еду в пластиковом ведре формата “еда мужская, десять килограмм”, кроме крошечной коробочки с ДНК-тестом? Сначала ее принесли буквально не в ту дверь (тогда это еще не было мейнстримом), не приняли и просто отправили обратно. Затем приемщик уже за нужной дверью не узнал моего имени среди студентов, и снова отправил коробочку обратно. И только на третий раз, после подробных объяснений от моего приятеля, и уже после моего приезда к нему на кампус, коробочку таки перестали отфутболивать, и она оказалась у меня в руках.

Американские ДНК-тесты в американский же почтовый ящик я бросал ощущая почти священный трепет, снимая это на всякий случай на видео и очень надеясь, что все сложится, и посылки дойдут до лаборатории без проблем. Мне повезло, коробочки дошли.

#днк

Оглядываясь назад я очень ясно вижу, что многие годы я жил в убеждении, что возможно если не выпросить, то вынудить маму рассказать мне про отца. Само мое право знать родителей виделось мне безусловным, разглядеть права моей мамы на свои тайны мне не хватало зрелости, а увидеть альтернативные пути достижения своей цели — мудрости.

По собственному опыту и по общению с другими людьми не могу не отметить, что жить в претензии к родителям и ближайшим родственникам проще простого. За редким исключением несмотря на обиду все равно ощущается, что мы где-то рядом. Ну да, злимся, не можем простить, отказываемся принимать отличия друг друга, и в итоге не общаемся, но в любом случае — мы были, есть и будем жить одновременно и параллельно.

Безусловность этой одновременности как будто убирает срочность и притупляет важность примирения. Ниже пола не упасть, мы же все равно «тут». В масштабах Вселенной — рядом. В этом времени. Вместе. Ну и что, что не общаемся, «я его люблю, но он первый начал, пусть сначала извинится».

В какой-то момент опыта споров и попыток подкупа, шантажа и уговоров накопилось достаточно, чтобы признать, что так не работает. Свободу воли никто не отменял, и что бы я ни делал, мамина позиция не менялась.

Отчетливо помню, как пропало желание искать правильный подход и аргументы. Пытаясь так или иначе решить головоломку из маминых и своих интересов, я в какой-то момент обнаружил, что больше не могу ни о чем разговаривать. Не хочу. Самому делиться не хочется. В ответ на вопросы ничего не чувствую и говорить нечего. Пустота.

Спустя заметное время я смог, наконец, вслух сформулировать, что произошло:
— Если на самую важную для меня тему разговор невозможен, попытки поговорить о чем угодно еще кажутся не настоящими, не честными и бессмысленными.

Было удивительно чувствовать, что если раньше при каждом разговоре внутри меня раскрывалась и цвела обида, то сейчас она исчезла. Я перестал хотеть общаться, как перестают хотеть летать, взмахивая руками, поняв, что это вне человеческой природы. Внутри наступила тишина, в центре которой сидело отчаяние.

Как-то мне в руки попала книга с громким названием «Нелюбимая дочь». В ней автор рассуждает о том, что делать, если не получается выстроить взаимопонимания с родителями. Дьявол в деталях, автор честно старается сделать все нужные оговорки про «открытую дверь» и отличия между принятием и всеми предыдущими стадиями горя, но по факту книжка получается одним огромным окном Овертона, на крайних и исключительных примерах закладывающим идею того, что с родителями можно прервать общение, если оно разрушительно для человека, и исправить это не получается.

Я не могу вспомнить книги по теме, оставившей у меня более тяжелое, гнетущее впечатление.

Тишина, приходящая на смену обиде и претензиям, убивает своей пустотой. Тщетность предыдущих усилий накапливается и превращается в какую-то извращенную форму принятия. Я не понимаю, я не согласен, но я признаю, что я не знаю, что еще сделать и не хочу ничего больше пробовать. В этом апатичном отчаянии иногда даже кажется, что больше не больно. До тех пор, пока не вспоминаешь, что если раньше у тебя не было контакта с одним родителем, то сейчас контакт пропал и со вторым. Так себе гармония, мягко говоря.

Берт Хеллингер в своем методе семейных расстановок сформулировал базовые законы родовых систем, которые в свое время произвели на меня огромное впечатление. Один из них — система не терпит пустоты. В том смысле, что нельзя просто так взять и забыть родственника, тем более родителя. На место каждого такого исключенного родственника будет снова и снова приходить заместитель, играющий чужую роль и возвращающий тем самым систему в равновесие до тех пор, пока подмена не станет слишком очевидной, и процесс не пойдет по кругу.

«Нелюбимая дочь», по сути мягко продвигающая разрыв с родителями, удачно попав поверх всех моих переживаний и многочисленных попыток притянуть на роль родителей других людей, помогла мне осознать, насколько сильно я хочу найти здоровое решение.

#работагоря #отчаяние