Замятин

Очередное наблюдение к тезису о конъюнктурной природе конституционного дизайна

В ходе I Съезда народных депутатов СССР в мае-июне 1989 года зарождающаяся демократическая оппозиция выступает за приоритет Съезда над формируемым им Верховным Советом*. «Демократы» понимают, что у них будет очень слабая позиция в ВС, а на Съезде у них больше возможностей проявить себя (в т.ч. благодаря популярным прямым трансляциям). Сахаров, например, настаивает на том, чтобы Съезд принимал все законы, а ВС был лишь подчинённым рабочим органом.

(*см. напр. Многотысячный митинг // Московские новости от 28.5.1989)

Спустя всего год, когда «демократы» смогут занять доминирующую позицию в Верховном Совете РСФСР при отсутствии большинства на Съезде РСФСР, их позиция развернётся на 180 градусов: теперь они всячески оттесняют Съезд в пользу ВС. В новой политической конъюнктуре Съезд становится для них слишком неудобным, на фоне чего развивается аргументация о нежизнеспособности больших Советов в пользу компактного профессионального парламента. Нечто очень похожее, но со своей спецификой, происходит в Моссовете, где «демократы» выносят всю содержательную работу в президиум подальше от большого Моссовета.

Перед нами здесь две конфликтующие версии конституционного дизайна, которые отстаивает одна и та же политическая сила в двух разных конъюнктурах. Это ещё одна иллюстрация моего тезиса о том, что конституционный дизайн (и его интерпретации) является существенно инструментальной и конъюнктурно-обусловленной вещью.

Этот тезис направлен против конституционалистских претензий на априорную разработку рецептов «хорошей» конституции. Конституционализм со своими идеями о разделении властей, сдержках и противовесах, гарантиях прав и прочим абстрактным хламом затемняет их конкретно-политическую природу. Он претендует на то, что может априорно задать «правильную» рамку для политической борьбы, тогда как на деле всякая конституционная рамка всегда сама является предметом политической борьбы.

Думаю, что 2024 год стал рубежным для российской публичной политики, потому что в нём завершилась та политическая игра, которая родилась из «болотных» протестов 2011-2012 годов и которую я бы назвал оппозиционной. При этом новая игра ещё не родилась, и вот какой она будет — это сейчас самый интересный для меня вопрос нашего политического будущего.

Сразу подчеркну, что речь не про завершение проектов или уход людей (такая ротация происходила постоянно), а именно про саму игру — то есть смыслообразующую рамку, которая состоит из правил и пространства ходов. Игра* задаёт репертуары действия, модели поведения и схемы восприятия.

Чем определялась оппозиционная политическая игра? Тут нужен более серьёзный анализ, я набросаю лишь контурно некоторые её характеристики.

1) Эта игра была именно оппозиционной: главной ставкой в ней была власть в существующей системе. Оппозиционные игроки открыто претендовали на власть и видели эту претензию легальной, а сопротивление этому элит — нелегальным. В этом она наследовала предыдущей игре нулевых, где власть ещё казалась сменяемой.

Как может быть иначе? Например, игра аполитичного гражданского общества (такая существовала и существует, кстати), которое хочет влиять на решения власти, не претендуя на саму власть. Или революционная игра, в которой завоевание власти равнозначно демонтажу всего режима. Оба момента были в оппозиционной игре, но скорее как её альтернативы.

2) Её репертуары действий были связаны с влиянием на общественное мнение: уличные акции, общественные кампании, медиа — всё это было направлено на то, чтобы пробудить общество, открыть ему глаза. Модель роста в ней строилась на наборе сторонников, число которых в какой-то момент должно стать достаточным для прихода к власти.

3) Центральным мотивом этой игры было обличение коррумпированных элит. Её мишенью были конкретные люди, а не система. Она не предполагала поиски новых оснований и правил совместной жизни. Реформы (например, судебная) виделись в ней способом восстановления нормальности, испорченной порочными людьми во власти. Преимущество в ней можно было получить за счёт демонстрации персональных добродетелей.

4) Гегемония прозападной либеральной идеологии. Её идейные ориентиры ограничивались либеральной демократией западного типа, которая считалась проверенным временем образцом. Любые попытки переизобретения страны вне этого образца маргинализировались. В этом она задана постпостсоветским комплексом неудавшегося возвращения на «столбовую дорогу цивилизации».

Эта игра не была единственной в российской публичной политике, но была преобладающей. Главным образом потому, что после «Болотной» в неё пришлось играть и власти. В 2022 году власть вышла из неё и окончательно лишила её легальности. После этого были попытки переизобрести её, но они провалились.

Унылые попытки играть в оппозиционную игру в 2024 году (например, на президентских выборах) продемонстрировали, что она исчерпана. Хотя многие ещё отрицают это, цепляясь за неё и на глазах превращаясь в её рудименты. Пожалуй, символическую точку в истории оппозиционной игры поставило убийство Навального.

Дальше вопрос, какой будет новая ведущая в российской публичной политике игра. Пока это игра самой власти, но неизбежно возникнет и что-то оппонирующее ей. Сейчас мы оказались в неприятном положении, когда старая игра завершена, а новая ещё не изобретена. Отсюда, кстати, известные пароксизмы оппозиционной публичной сферы. Как писал Грамши, между отмиранием старого и рождением нового располагается время чудовищ.

Вполне вероятно, что новая игра многим (и мне самому) не понравится, но я всё равно чувствую интригующее предвкушение.

*про источник концепции игры напишу отдельно.

В копилку примеров головокружительных карьер новой элиты, которые помогают понять политэкономическую сущность постсоветской революционной эпохи в России:

Василий Шахновский 1957 года рождения
— в 1989 году скромный инженер из МИЭМ, активист партклуба при райкоме,
— в 1990 году избирается депутатом Моссовета от Москворецкого района по списку «Демократической России», активно поддерживает Попова,
— в 1991 году в 33 года становится управделами мэрии Москвы при Лужкове,
— в 1993-1995 годах активно участвует в разработке новой политической системы города, пишет первый Устав Москвы,
— в 1996 году работает в штабе Ельцина и переходит из мэрии к Ходорковскому в «Юкос» и МЕНАТЕП на топовые позиции,
— в 2000 году президент «ЮКОС-Москва»,
— в 2003 году миллиардер из списка Форбс.

Рассказал просветительскому проекту «Факультатив» про возникновение и эволюцию президентства в России.

Генеалогия президентской власти помогает лучше понять природу самого российского государства. Я бы даже сказал, что судьба Российской Федерации это судьба её президента.

При этом в дискуссиях о судьбах России я почти не вижу этого сюжета, он остаётся уделом узкого интереса историков и конституционалистов. Круто, что «Факультатив» решил исправить эту ситуацию.

Подписывайтесь на соцсети «Факультатива», ребята делают качественные просветительские ролики. С удовольствием смотрел их первый сезон.

https://www.youtube.com/watch?v=8uE8-Ak1NJ0

Перечитывая к семинару тексты про новый муниципализм, остро ощутил, какой мощный этатистский поворот всё-таки произошёл в мире за последние годы. Ещё несколько лет назад в городской политике тут и там возникали и брали власть новые многообещающие демократические движения — а теперь от них почти ничего не осталось.

Мне казалось, что утрата привлекательности муниципалистского проекта — это только моё сугубо провинциальное ощущение. Понятно, что драматическое перерождение режима в России в 2022 году задушило среди прочего и едва зародившийся в конце 2010-х муниципалистский проект. Но в других местах муниципализм ведь продолжался?

А сейчас я смотрю на «новые муниципализмы» в Европе, Северной и Южной Америках и прочих местах, где они появились и имели некоторые успехи с 2015 по начало 2020-х, и вижу, что почти ничего от этого не осталось и там.

Ещё в 2017-2021 годах городская политика шла в гору: на карте Fearless Cities постоянно появлялись новые точки, тут и там зарождались новые муниципалистские движения, выходили исследования и публикации — нарастало ощущение того, что человечество наконец-то нащупывает новый демократический проект после провала левых движений в прошлом веке.

И вот к концу 2024 года вся наша политическая повестка снова состоит из региональных войн глобального значения между реакционерами и фундаменталистами. Геополитика опять завладела миром и умами с помощью брутальной силы оружия.

На этом фоне тексты о демократической городской политике двух-трёхлетней давности совершенно утратили свой субверсивный потенциал. От них больше не веет той альтернативной энергией, которая могла бы питать демократию. Тот же Букчин всё ещё богат отличными фрагментами — но смотришь за окошко и думаешь: «Да кому это нафиг уже нужно?».

Наткнулся на внезапное упоминание жеребьёвки в проекте закона РСФСР «О выборах народных депутатов».

Осенью 1989 года шли общественные обсуждения конституционной реформы и нового избирательного законодательства под первые альтернативные выборы Съезда народных депутатов и всех советов в РСФСР. Межрегиональная депутатская группа, Московское объединение избирателей и клуб избирателей АН СССР разработали альтернативный законопроект о выборах*. В нём-то я и обнаружил этот пункт.

Альтернативный законопроект официально не рассматривали в Верховном Совете, но некоторые его пункты были учтены в принятом законе.

Знатоки постсоветского избирательного законодательства, подскажите, были ли в нём упоминания жеребьёвки для формирования комиссий?

*опубликован в газете «Смена» (№244 от 24.10.1989) — органе Ленинградского обкома ВЛКСМ, захваченном вольнодумцами.

После критики конституционного проекта Юдина-Магуна-Рощина следует воздать ему должное и подчеркнуть, что он положительно отличается от стандартных программных наработок для России будущего.

Если вынести за скобку всю конкретику (тем более что реальный конституционный выбор перед нами в обозримом будущем не встанет), то я вижу три полезных посыла этого проекта.

Во-первых, радикальна сама мысль о принятии принципально новой конституции и переучреждении государства. По понятным причинам это невозможно публично обсуждать в России. Но многие об этом даже не задумывались.

Во-вторых, авторы справедливо подчёркивают всем своим проектом, что существующие конституционные модели западных буржуазных республик не должны быть нашим единственным ориентиром. Конституцию 1993 года обосновывали как попытку построить «нормальную европейскую демократию», и весь наш дальнейший опыт показал, что это ошибка. К тому же сами эти «нормальные демократии» входят в кризис смыслов и самообоснования.

В-третьих, прогрессивным является посыл о максимальном вовлечении граждан в политическое участие. Хотя авторы здесь руководствовались скорее республиканским аргументом о том, что участие граждан предотвращает узурпацию власти. Мы же можем повернуть это в демократическую сторону и сказать, что участие ценно само по себе, потому что является смыслом политической жизни человека как такового (хотя тогда мы мгновенно войдём в противоречие с этой конституцией).

Долго искал ёмкую формулировку для своего скепсиса в отношении кабинетной разработки проектов будущего для России, особенно проектов конституции. И нашёл наконец у Негри.

Как я уже писал, это прогрессивное занятие по сравнению с болезненным самоедством оппозиционной общественности, но в своей вынужденной априорности эти разработки слишком недооценивают значение политической борьбы. В таком виде эта мысль не удовлетворяет своей расплывчатостью, хочется более концентрированного её выражения.

А оно всё это время лежало на поверхности у Негри: проблема априорных проектов конституции на будущее в том, что это конституции без учреждающей власти.

Негри показывает противоречие между учреждающей властью, которая несёт демократический заряд, и учреждённой властью, которая пытается ограничить первую, избавиться от неё, зафиксировав пределы власти в конституции. Учреждающая власть это стихия абсолютной демократии, а конституция это её укрощение и подавление. Демократия заканчивается там, где начинается конституция, обозначающая её пределы. Поэтому конституционализм это реакционное и антидемократическое учение.

Так вот попытки изобрести конституцию вне (или до) революционно-демократического процесса работают не на подготовку к построению демократии, а на превентивное обуздание будущего возвращения учреждающей власти и на противодействие её демократическому потенциалу.

Ловушка сервисности

Среди того немногого, что ещё долетает до меня из оппозиционной публичной сферы, снова появился знакомый мотив: «оказалось, что оппозиция не делает жизнь россиян лучше, поэтому я её больше не поддерживаю».

Помню времена, когда его прописывали в апэшных методичках по информационной борьбе с оппозицией. Как я понимаю, сейчас это центральная идея очередной антинавальнистской кампании — разогнать настроения разочарования, апеллируя к фрустрации аудитории и общему «здравому смысл» личной выгоды.

Как и любая пиар-кампания, эта сделает своё грязное дело и забудется. Однако стоит заметить, что она ложится на подготовленную почву. Оппозиция действительно оказалась в ловушке сервисной концепции политики, которую полезно отрефлексировать.

Уже больше двух лет в России практически невозможно проводить какие-либо публичные оппозиционные кампании. Организации и лидеры не могут предложить сторонникам никакого осмысленного участия в коллективных действиях. (Подчеркну: первопричина тому новый уровень репрессивности, а не недостатки этих политиков.)
Медиаполитика стала суррогатом участия, заняв аудиторию инфотейнментом и создав у неё ощущение участия через просмотры и реакции.

В таком положении естественным образом процветает сервисная концепция политики. В ней от сторонников требуется поддерживать политиков лайками и пожертвованиями в обмен на некое метафизическое представительство и защиту их интересов. В нашем деполитизированном и репрессированном обществе это очень заманчивая схема: вы как бы и гражданский долг выполняете (не то что аполитичные «овощи»!), но и особо ничем не жертвуете. «Клиент» такого политического сервиса может продолжать жить свою частную жизнь, заниматься своими проблемами и благополучием, отдавая излишки своего времени и денег за аутсорсинг политической активности.

Эта схема не просто комфортна, она хорошо встроена в гегемонную индивидуалистическую идеологию нашего общества. (Кстати, об истоках этой идеологии есть блестящая книга Кроуфорда Макферсона «The Political Theory of Possessive Individualism».)

Какое-то время можно неплохо выезжать на эксплуатации этой схемы. Но рано или поздно это неизбежно заканчивается разочарованием «клиентов», потому что политика заведомо не может «делать вашу жизнь лучше» без вашего участия. Авторизация представителей через просмотры, комментарии и пожертвования (а часто и через выборы) — это иллюзия той же природы, что и концепция государства-сервиса. Положение оппозиционных лидеров в изгнании делает эту иллюзию особенно прозрачной: в чём и перед кем они хотя бы гипотетически могут кого-то представлять?

Чем дольше политики играют в схему «вы клиент — я сервис к вашим услугам», тем сложнее из неё выходить, потому что сторонники привыкают к этой комфортной позиции. Оказавшись в этой ловушке, политик уже не может сказать своей «клиентской» аудитории, что занимается политикой, чтобы бороться за власть вместе с ними, а не для того, чтобы продавать им услуги.

А пока нет объективной возможности предложить альтернативу в виде реальных коллективных действий, это и вовсе безвыходное положение. Остаётся только дожидаться естественного изживания сервисной модели. Люди не могут бесконечно находиться в этом инфантильном состоянии, будет следующий этап. Что там бывает после осознания иллюзорности своих ожиданий?

Когда кандидатов в депутаты набрали буквально по объявлению.

Газета объединения избирателей Пролетарского района «Право голоса» (самиздат районных демократов), декабрь 1989 года.

В марте на выборах депутатов Моссовета набранные так кандидаты ДемРоссии победят в 12 из 14 округов района.

Ключ к пониманию конкретного политического режима* нужно искать в моменте его учреждения. А момент учреждения нельзя понять только на уровне больших мифологем без погружения в микропрактики политической борьбы.

(*Не «демократии» или «автократии» вообще, а данной конкретной политической системы во всей её уникальности.)

Как, например, учреждалось российское государственное телевидение — одно из важнейших, несомненно, оснований нашего режима?

Обычно это представляется так, что где-то после путча 1991 года советская телерадиовещательная инфраструктура перешла новой российской власти, старая администрация телецентра сгинула вместе с КПСС и Советским Союзом, а на её месте тут же возникла новая.

Если покрутить резкость прибора, то можно ещё разглядеть какие-то знаковые постановления Верховного Совета и указы президента. Но на этом разрешительная способность оптики больших мифологем заканчивается — и многое остаётся скрытым. Возьмём другую оптику.

Открыл я тут с конкретной узкой целью политические мемуары Михаила Полторанина — первого министра печати и массовой информации в суверенной РСФСР. И залип. Если отфильтровать конспирологию и обильный публицистический китч, то остаётся чрезвычайно познавательная фактура.

Полторанин описывает, как, став министром без министерства (буквально без штата и помещений — это ему предстояло собрать самому с нуля) летом 1990 года, получил задание отгрызть у КПСС и союзной власти типографии и телерадиовещательную инфраструктуру для основания суверенных российских газет и ВГТРК.

Верховный Совет, конечно, может принять постановления, президент подписать указы — но здания, оборудование и кадры от этого сами не материализуются. Особенно учитывая, что всё это находится под контролем партии и союзных министерств, которым в тот момент плевать на решения новых властей РСФСР.

Поэтому Полторанин ходит ножками к держателям нужного ему добра и уговаривает их поделиться. Каким образом? Вот это самое интересное, туда и нужно навести приборы, чтобы увидеть скрытую сущность учредительного момента, сам процесс зачатия, а не только справку о беременности.

Иногда это уговоры податливых партаппаратчиков через технические обоснования возможности разделения материальной инфраструктуры (как провести кабель на Шаболовку без ущерба для Гостелерадио). А иногда — и тут самое характерное — предельно простое применение голой силы. Некоторые здания под ВГТРК зачищались лояльным российской власти ОМОНом, с которым Полторанин договаривался по личным контактам и, конечно, без всяких судебных и правоохранительных процедур, как с ЧОПом.

В этом слое микропрактик политической борьбы нам открывается совершенно новая природа учредительного момента. За фасадом конституционных структур — Верховный Совет, Президент, Правительство — стоит драка (буквально! или угроза таковой) за имущество, которое составляет материальное содержание государственного здания. Как первоначальное накопление капитала происходит через насильственное присвоение, а вовсе не через труд бережливого предпринимателя, так и учреждение власти происходит в очных столкновениях за её материальную инфраструктуру, а вовсе не в одном только юридическом нормотворчестве.

По мере консолидации новой власти происходит забвение её учредительной механики: едва ли в официальную мифологию ВГТРК входят описанные у Полторанина эпизоды. Так её природа мистифицируется, и сегодня мы воспринимаем её суверенность и могущество как что-то недоступное нам, чему можно только подчиниться. Погружение в её учредительные микропрактики помогает снять эти чары хотя бы на уровне понимания её природы.

Ещё один нелепый пример пиара от мэрии Москвы

На прошлой неделе Мосгордума приняла закон «Об охране и использовании зелёного фонда в городе Москве». Полноценного анализа я ещё не делал, но, судя по всему, суть там в ослаблении природоохранного законодательства в пользу застройщиков, у которых давно слюнки текут на окрестности московских лесопарков.

Подобные стрёмные законы надо сопровождать в паблике, пока этого не сделали солдаты НАТО инициативу не взяла экологическая общественность и не подняла шум. Этим занимаются пиарщики мэрии, которые придумывают формулировки о том, что такого хорошего даёт этот закон, и запускают в СМИ.

Как думаете, какую утку они придумали под этот закон, кроме общих слов о том, что он якобы улучшит защиту зелёных насаждений в городе? А вот какую: «После принятия закона об охране и использовании зеленого фонда в Москве горожане смогут выращивать цветы рядом со своими домами без оформления проектной документации».

Дело в том, что в Москве настолько идиотская централизация власти, что горожане не могут без разрешения государственных чиновников даже палисадник у дома облагородить — это всё земли Карабаса-Барабаса (мэра). В мэрии знают, что людям это не нравится и по факту этот порядок часто игнорируется. И вот они не нашли ничего лучше, чем взять этот копеечный пунктик из большого закона и продать его в паблик как основное достижение.

Но есть нюанс: «Правда, речь идет не о многоквартирных домах, но об участках под индивидуальную застройку (ИЖС), ведение подсобного хозяйства, а также таунхаусы (то есть, малоэтажные дома блокированной застройки)». То есть даже и этого «достижения» на самом деле нет.

Но СМИ подхватывают это сообщение во второисточниках и разносят искажённую версию в публичном поле. Люди видят новость, думают, что жить стало лучше, жить стало веселее, спасибо Собянину за наше московское детство, и листают дальше. Пиар сработал, браво.

Вот так и конструируется собянинский Диснейленд.

О банальности демистификации власти

Четвёртую неделю лежу дома с пневмонией и в этом полунемощном состоянии могу позволить себе заняться тем, на что обычно нет времени. Одно из таких развлечений — просмотр многочасовых трансляций Съездов народных депутатов СССР 1989-1990 годов.

Зрелище это оставило у меня массу впечатлений и заметок, несмотря на то, что сценарий и основные реплики я уже знал. Одно дело читать отрывочные воспоминания и сжатые пересказы, совсем другое — посмотреть, как это выглядело в натуральной темпоральности и драматургичности.

Среди прочего меня особенно впечатлила публичная демистификация власти.

В огромном зале, где больше 2000 народных депутатов очень разного социального статуса, советская номенклатура во главе с политбюро и генсеком предстаёт уже не тем забронзовевшим брежневским ареопагом возвышенных начальников, а обыкновенными людьми со своими слабостями и тараканами. Их атакуют острыми вопросами (чего только стоят вопросы про крымскую «дачу» Горбачёва, разгон демонстрации в Тбилиси или про дело кооператива «АНТ»), им выставляют альтернативы, от них требуют поделиться властью, а когда в их защиту выходят выступать псевдообщественники с казёнными речами из прошлой эпохи, тех засмеивают. И всё это на многомиллионную аудиторию радио и тв.

К третьему Съезду марта 1990 года от торжественного порядка и официоза первого Съезда, который был всего годом ранее, не остаётся и следа. Вопрос о введении поста президента вызывает в зале полемический хаос. К трибуне выходят большие начальники и как будто впервые в жизни говорят не по бумажке от референтов, а от сердца и как умеют, потому что не могут не реагировать на живую критику. В этой импровизации они оказываются «голыми королями»: все видят, что никаких особых качеств для обладания властью у них на самом деле нет.

Всё это, конечно, банальность парламентаризма. С таким же успехом можно восхищаться баталиями в британском парламенте, например. Понятно, что эти пошленькие восторги по поводу парламентской демократии не должны вводить нас в заблуждение — никакого народовластия в этой публичной демистификации власти ещё нет.

Однако я всё же вижу в этом полезный для политического воображения эффект. По сравнению с сегодняшней окаменелой публичной сферой на тех Съездах происходили совершенно невероятные вещи, которые несовместимы с навязываемыми нам представлениями об имманетной авторитарности России. Всего 35 лет назад здесь публичная политика была принципиально более демократической. Для притупленного самодержавием политического сознания это эмансипирующее зрелище.

История постсоветской России как история СМИ

В последние месяцы я много работаю с перестроечными газетами и журналами как с историческими источниками о политических процессах 1989-1991 годов. И постоянно замечаю, как эволюция некоторых изданий, возникших тогда и доживших до наших дней, тесно переплетена с эволюцией всего политического режима.

Вот, например, «Независимая газета». Её учредил Моссовет в августе 1990 года, который не мог отобрать городские газеты у горкома КПСС и решил открыть свою. Попов и Станкевич доверили её журналисту из прогорбачёвских «Московских новостей» Виталию Третьякову. Получилась довольно смелая и радикально прореформаторская газета — одна из первых такого рода в стране. Кстати, именно их корреспонденткой была Татьяна Малкина, задавшая известный вопрос о госперевороте путчистам на пресс-конференции 19 августа. Там же начинали, например, Сергей Пархоменко и Михаил Леонтьев — вот уж разные в будущем люди.

В октябре 1993-го «Независимая» выходит с белыми полосами на месте цензурных изъятий. Без советов к 1995 году она лишается источников финансирования и продаётся Березовскому, который тогда активно собирал свою медиаимперию. В нулевых разгромленный Березовский продаёт её помощнику Грефа Константину Ремчукову. Кто и где теперь Виталий Третьяков и что с «Независимой газетой» — это вы сами знаете.

Изгибы путей политических СМИ вслед за политической ситуацией в стране — абсолютно очевидная и естественная штука. Но есть ли исторические исследования становления постсоветской России, написанные через историю таких СМИ? Пока видел из близкого к этому только книгу Ивана Засурского «Масс-медиа второй республики» и проект «Расцвет российских СМИ» (заброшен, судя по всему). Может быть, вам попадались такие тексты?

По Москве ходит слух о реформе административно-территориального деления (АТД). Насколько это правдоподобно? И какие у этого могут быть последствия для горожан?

Слухи говорят об укрупнении районов «старой Москвы» и ликвидации управ — от нынешних 125 районов якобы должны остаться несколько десятков крупных под управлением префектур.

Никаких прямых свидетельств о подготовке такой реформы в публичном доступе пока нет. Но она вполне вписывается в общую тенденцию московской политической системы на централизацию власти и неолиберализацию управления.

Прежде всего нужно учитывать, что управы районов считаются в мэрии очень неэффективным звеном. Все мои собеседники оттуда говорили примерно одно и то же: в управах низкий уровень кадров, префектурам приходится контролировать каждый их шаг (вплоть до актов готовности МКД к отопительному сезону), доверять реализацию передовых программ (типа «Мой Район») им нельзя и т.д.

В целом глав управ там за людей особо не считают и видят ситуацию так, что всё самое классное в городе делают структуры верхнего уровня, а на нижних уровнях царит архаика. Поэтому вполне естественно выглядит, например, недавнее сокращение роли управ в программе благоустройства дворов и передача их функций префектурам.

Кроме того, держим в голове, что районы и административные округа были нарисованы командой Попова летом 1991 года на скорую руку под задачу создания новой вертикали власти, параллельной с советами и КПСС. Полномочия новые структуры получили по итогам путча и разгрома советов в 1993-м. А сами управы в нынешнем виде появились только в 2002 году как продукт череды иезуитских тактических увиливаний Лужкова от создания в городе МСУ. Словом, ни само АТД, ни их органы власти не являются для Москвы естественными сущностями.

Из этих общих рассуждений такая реформа видится мне сейчас вполне возможной. Скажу больше, я уверен, что московская мэрия неизбежно должна рано или поздно прийти к укрупнению районов по логике своего развития (если она сама не закончится раньше).

Единственный проблематичный с моей точки зрения момент — предположение об укрупнении муниципальных округов (МО). Сейчас они совпадают по своим границам с районами, но это необязательная связка, которая осталась от процессов 1997-2002 годов. Функциональной связи между ними практически нет. Технически МО можно не трогать. Но тут могут быть разные соображения.

С одной стороны, есть немало соображений в пользу укрупнения МО.
(1) Муниципальные округа в Москве не играют никакой роли в системе управления, в глазах исполнительной власти они выглядят административным балластом.
(2) В них иногда проникают ретивые депутаты, которые ещё и работать мешают. Созыв 2017-2022 попил у чиновников крови будь здоров.
(3) Сохранение малых муниципалитетов внутри новых больших районов может привести к появлению политической субъектности у муниципальных глав: в связке с главами управ они сейчас младшие партнёры, а так они останутся единственными представителями власти на местах.

С другой стороны, укрупнение МО под новые районы означает много хлопот, в том числе муниципальные выборы. А новый федеральный закон об МСУ фактически позволит мэру назначать глав муниципальных образований, так что часть проблем будет снята. Поэтому муниципальная часть гипотетической реформы для меня менее очевидна, чем административно-территориальная.

Наконец, что с этого всего москвичам?
Думаю, что практически ничего. Управы районов сейчас едва ли выполняют роль близких к горожанам и чутких к их проблемам местных органов власти. Наоборот люди часто жалуются в префектуры и мэрию на плохую работу и бестолковость управ. Без нынешних районов реальный уровень нашего с вами влияния на политику в городе останется таким же. А в парадигме города-сервиса оптимизация районов и вовсе должна привести к улучшению «качества услуг». Так что продать такую реформу горожанам будет легко.

В долгосрочной перспективе такая реформа даже может сыграть в пользу демократизации, потому что нынешняя заглушка в виде районов и МО делает требование о децентрализации власти неактуальным. А свято место пусто не бывает.

Стоило мне пару месяцев назад посетовать, что не владею итальянским и не могу прочитать Il potere costituente Антонио Негри, как она вдруг выходит на русском!

Тот редкий случай, когда я не могу ждать бесплатные варианты и бегу покупать дорогой том.

***

Дефицит адекватной демократической теории учредительной власти очень ощутим во всех нынешних дискуссиях о конституциях.

Во-первых, у нас есть миф о народе-суверене, который когда-то учредил республику и периодически уполномочивает власть на выборах и референдумах. Нетрудно заметить, что с конкретно-исторической точки зрения это полная ерунда, которая маскирует что-то важное. На самом деле учредительные основания это слепое пятно всех современных теорий режима.

Во-вторых, тема учредительной власти монополизирована конституционалистами, которые мыслят конституцию как внеисторический продукт рационального юридического дизайна. Отсюда постоянные бесплодные споры о преимуществах парламентской/президентской республики и прочих сдержках и противовесах — как будто спорящих спрашивают, что будет в конституции.

Книга Негри, конечно, не единственный источник для восполнения этого теоретического дефицита. Есть работы Андреаса Каливаса, Мартина Лафлина и других. Но на эту книгу у меня почему-то особые надежды в части глубины философского исследования. Посмотрим.

В размышлениях о российских перспективах — что будет со страной в ближайшие 10-20 лет? — для меня самым сложным фактором является международный. Сразу по нескольким причинам.

В процессе учреждения постсоветской России огромное значение имел образ «Запада» (который подразумевал прежде всего США и Европу). Причём сначала он работал как ориентир для либеральных реформаторов: вот она «столбовая дорога цивилизации», не надо ничего изобретать, надо встать на неё и идти. Потом как образ внешнего врага для нескольких поколений реваншистов. В обоих случаях отношение к «Западу» было важной составляющей общественно-политических парадигм новой России.

Но если тогда крушение советского государства и становление российского было элементом окончания Холодной войны и совпадало с глобальным триумфом западного культурно-экономического влияния, то в следующий раз — есть такое подозрение — трансформация в России может совпасть, наоборот, с упадком западной гегемонии, если даже не с концом Pax Americana.

И для осмысления этого варианта есть сразу несколько препятствий. Во-первых, в оппозиции всё ещё господствует наивная схема разделения мира на демократический=(про)западный / авторитарный=(про)путинский. Поэтому в русскоязычном оппозиционном дискурсе заявление о том, что США это не демократия, вызывает скандал и «синий экран». А любой самый умеренный разговор об американском империализме превращает вас в глазах этой публики в поддатого Михаила Леонтьева.

С такими глубинными и неадекватными установками невозможно ничего понять про глобальную политико-экономическую структуру. Поэтому в оппозиции так распространена эта идиотская надежда на помощь «Запада» и вытекающие из неё разочарования.

И что ещё хуже, такие установки блокируют разработку новых общественно-политических парадигм. Скопировать или как-либо адаптировать западную либеральную демократию невозможно (не говоря о том, что для многих и нежелательно), придётся придумывать что-то другое. Но одна только мысль о том, что путь к демократии не равно путь к «нормальной западной стране», — это всё ещё нонсенс в оппозиционном дискурсе.

Во-вторых, есть проблема поглощения нашего политического воображения геополитикой. Пока у нас в голове сидит маленький Хантингтон, который упаковывает все мысли о международных отношениях в категории цивилизаций и наций, мы так и будем заложниками кретинических альтернатив в стиле «либо Америка, либо Китай».

В-третьих, глобальный мир очень большой и разнообразный, поэтому на самом элементарном уровне для понимания его тенденций необходима (но не достаточна) большая эрудиция.

Думаю, что без преодоления, как минимум, этих трёх препятствий, не получится собрать сколь-либо вменяемый анализ наших перспектив и собрать какой-то вариант будущего, за который можно бороться.

***
Традиционно уже порекомендую курс по философии от Сергея Коретко. Едва ли какие-то курсы могут снять описанные выше барьеры, но снять кое-какие собственные шоры там точно можно.