Копилка вечности

Давайте осуждать, друг другом ущемляться
Высокопарных слов не надо опасаться
Давайте триггерить друг друга с полуслова
Ведь это все любви надежная основа

Давайте придавать значение злословью
Поскольку хейт всегда соседствует с любовью
Давайте жить, во всем друг друга унижая
Тем более, что жизнь понятнее чужая

Анна Русс

Я воду ношу

Я воду ношу, раздвигая сугробы.
Мне воду носить все трудней и трудней.
Но как бы ни стало и ни было что бы,
Я буду носить ее милой моей.
Река холоднее небесного одра.
Я прорубь рублю от зари до зари.
Бери, моя радость, хрустальные ведра,
Хрусти леденцами, стирай и вари.
Уйду от сугроба, дойду до сугроба,
Три раза позволю себе покурить.
Я воду ношу – до порога, до гроба,
А дальше не знаю, кто будет носить.
А дальше – вот в том-то и смертная мука,
Увижу ли, как ты одна в январе,
Стоишь над рекой, как любовь и разлука,
Забыв, что вода замерзает в ведре…
Но это еще не теперь, и дорога
Протоптана мною в снегу и во мгле…
И смотрит Господь удивленно и строго,
И знает, зачем я живу на Земле.


Михаил Анищенко

* * *

Всё, что её задело, до сих пор в ней звенит.
Святочный колокольчик, мальчик, больной на вид,
в самых лучших местах трещавшая кинолента.
Перепёлкою, в лягушачьем сердце стальной иголкою,
безнадёжным поездом ночным,
Игорем ли,
Алексеем.

Арсений Ровинский

#ровинский

* * *

И где-то после приема пищи,
Под видом просто «обхода комнат»,
В раздумьях Кошка чего-то ищет,
Чего-то знает, чего-то помнит.

И дума мира на ус повисла —
Про жизнь и судьбы всея прихожей…
Всё ищет сути, ответа, смысла…
А вот, уснула. Нашла, похоже.

Александра Ардова
(Александра Смолина)

Дебютировала как редактор и представляю вам подборку стихов Дианы Давлетбердиной @ta_kasseta_eto_davletberdina ✨

Спасибо журналу «Формаслов» и его главреду Анне Маркиной за приглашение побыть гостем рубрики и возможность быть причастной к чему-то прекрасному.

* * *

в 2010 мне было 22
и я уже умел
в любовь, в тебя, в слова
и ты была с лицом
как лезвие, как всё
и май стоял такой
что нас с тобой – рассёк

в 2010 мне было по чуть-чуть
когда глядишь в неё и чувствуешь – сторчусь
когда тебя всего
в вагоне на свету
ведут как тот трамвай
по пеклу – в институт

я многое заплёл в трамвайные венки
тот город на реке
лишь сон на дне реки
сплетение двух тел
и смерть в конце строки
мы двое были тем
что было вопреки

теперь, когда прошло, когда мне 30+
я вряд ли так – сгорю
я вряд ли так – влюблюсь
но вдруг посмотришь в синь
и жизнь как выдох – вся
и воздух в ней насквозь
две-тысячи-десят

Константин Потапов

2021

Чтобы просто коснуться пальцев, ты проделаешь сотню миль. Мы привыкли не изумляться, а потом родились людьми. Мы заложники расставаний, верстовые бегут столбы. Оказалось, о расстоянье люди в кровь разбивают лбы. Нам ни города векового, ни заброшенного села, попадаем один в другого, раскаляемся добела, заключив с провиденьем сделку, держим небо над головой. Только есть циферблат и стрелка – самый пристальный часовой. Кто задержится дольше срока – будет заперт в проклятый круг. Остается смотреть с порога, и молчать, и касаться рук, и садиться в знакомый поезд, и натягивать эту нить.

А в реке облака по пояс, и над степью ковыль звенит.

Светлана Лаврентьева

Я помню все, о чем не досказала.
И никогда твой выбор не пойму.
Летит по центру черного вокзала
Последнее дурное "почему".
Летит с оглядкой на мирскую славу,
Людскую слабость, ветреность, войну.
На воронки, венки и балаклавы.
На все, что я обратно не верну.
С оглядкой на беспомощность и веру,
С оглядкой на бессонницу и злость, -
По твоему веселому примеру
И мне повеселиться удалось.
И я смотрю, смотрю и не моргаю
(Я столько проморгала, боже мой)
На все, что мне ничем не помогает,
Но почему-то гонится за мной.
Летит мой крик, крюком пронзая город -
Что, никудышной, некуда мне жить -
И весь вокзал брюшиною распорот:
Тебе за жизнь обратно не зашить.

Август

Маленькие города, где вам не скажут правду.
Да и зачем вам она, ведь всё равно — вчера.
Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,
известному только поезду. Где-то гудит пчела.

Сделав себе карьеру из перепутья, витязь
сам теперь светофор; плюс, впереди — река,
и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,
и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

Запертые в жару, ставни увиты сплетнею
или просто плющом, чтоб не попасть впросак.
Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.

Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит
в форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,
где взгляд, в котором читается «Будь ты проклят»,
прямо пропорционален отсутствующей толпе.

И. Бродский, 1996

ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ

Теперь, когда кончаю жить,
Смелее мысль моя.
Всегда, всегда благодарить
В молитве буду я
Тебя, Господь, — ведь жизнь прошла
Вся под Твоей рукой,
И я любила, как могла,
Наградой был покой.

Но не покой искала я —
Запала в сердце мне
Святая проповедь Твоя,
Распятый на Кресте.
Я с детских лет Тебя звала,
Спасителю благой.
Креста как радости ждала,
В тюрьме жила Тобой.

Здоровья, силы много дал —
Все возвратила их,
И Ты Твое как дар принял, —
Конец мой будет тих.
За все, Господь, благодарю:
Крест и Твоя Любовь
Всегда светили в грудь мою,
Бери всю жизнь, всю кровь.
Уж недалеко, в смертный час
Ты Ангела пошли:
Мне будет жутко — чтоб он спас,
Закрыл глаза мои.
В последний миг борьбы земной
Сомненья, муки, страсть
Сбегутся мрачною толпой,
Свою почуя власть.
Но не давай победы им
И дух мой защити,
Тоской смертельною томим, —
Прости меня, прости.
Страданьем много я жила,
Любовь Твою склони.
Я не припомню в мире зла;
Когда умру, прими.

Татьяна Гримблит
1931


Сегодня, 23 сентября, Церковь чтит память новомученицы Татианы Гримблит.

Татьяна Гримблит родилась 1 декабря 1903 года в Томске. По окончании местной гимназии в 1920 году она поступила работать воспитательницей в детскую колонию «Ключи».
После Гражданской войны и начала массовых репрессий почти все зарабатываемые средства, а также то, что ей удавалось собирать в храмах Томска, Татьяна Гримблит меняла на продукты и вещи, передавая их заключенным в местную тюрьму.

В дальнейшем она стала медсестрой, чтобы помогать страждущим. В свободное время писала стихи.

За активную помощь духовенству, заключенным и репрессированным новомученица неоднократно подвергалась арестам и репрессиям. Последний раз ее арестовали 6 сентября 1937 года по обвинению в «антисоветской деятельности».

22 сентября 1937 года Татьяну приговорили к расстрелу, а 23 сентября расстреляли и похоронили в безвестной общей могиле на Бутовском полигоне.

Татьяна Гримблит причислена к лику новомучеников решением Священного Синода Русской Православной Церкви 17 июля 2002 года.

#помним_новомучеников

Дмитрий Воденников

Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить –
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я – жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты – вообще не стоит – жить.

А я вот всё живу – как будто там внутри
не этот – как его – не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так, как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,

а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
который не залить, не зализать…
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?

Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему-то там, чего на свете нет,

вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет – всё ж таки дошёл,

а то, что мне – и по какому праву –
так по-хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?

Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить –
последний хруст, спадающий ошейник –
что там ещё, с чем это всё сравнить?

Так пусть – гудящий шар до полного распада,
в который раз качнётся на краю…
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я – здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да, сказал – а всё ещё стою.

Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля –
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно – но не я, не я.

Иосиф Бродский

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт. Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
1976 г.

Эмили Дикинсон
Перевод Л. Ситника

Мы вырастаем из любви
И, заперев в комоде,
Её храним, пока она
Не будет снова в моде.

Падение женщины и падение снега - одно и то же.
Оба, упав, становятся грязной водой.
В их падении нуждается тот, кто обезвожен.
А ты пока ещё светлее и чище воды святой.
Мне снятся ночные кошмары, руины зданий,
подброшенные иконы, что плачут в моих руках,
ощущение, что скоро меня не станет,
и что под ногами проспект - ледяная река,
и что мне шесть, а десятиклассники к стенке ставят,
и что я - это смерть, взятая напрокат.

А ты пригреваешь книги на полках так,
как я людей пригревала змеями на груди,
и мне не перевалило за четвертак,
и голова, как большой вокзал, не гудит,
Мне нравлюсь я, которая сидит у тебя дома,
пьет чай из огромной пиалы, хохочет как идиот,
потому что здесь я встану за спину любого тома
и ни одна чужая петарда меня не убьёт,
и смирительный плащ на меня не напялит кома,
и тяжёлые лёгкие вернут себе свой объём.

Быть бы синим огоньком на новогодней ёлке.
А не сиреной на скорой носиться и волком выть.
Я устала от друзей, которые мечтают о новой тёлке.
Я устала от подруг, которых нету как таковых.
Я устала, как церковь, в которой давно не поют, не служат,
а только скинхеды приходят пить ягу в морозы.
Я устала от мнений, - меня обдают ими из грязной лужи,
и ни одна прачечная не возьмётся стирать мои слёзы.
Я устала думать, что завтра не станет лучше.
Что все дороги - с красным светом, восьмиполосны...

Мне нравится твой взгляд на вещи - они от него не портятся.
От моего плачут младенцы и крестятся старики,
и часам, как мужчинам, вечно налево ходится,
и ко мне в гости приходят только крестовики,
и страхи мои на меня же саму охотятся,
бережёный сам себя береги,
обретешь покой, если только станешь покойницей,
смертью от рака желудка пахнут ларьки.
...Моя усталость превращает мою валерьянку в Хортицу.
Я могу сдвинуть горы, но не могу коснуться рукой руки.

Но сегодня - моя тринадцатая зарплата,
восьмой день недели и двадцать пятый час.
Снег хрустит фольгой от эстонского шоколада,
не превращаясь в ломкий опасный наст.
Я не хочу знать, что мне надо, что тебе надо,
я хочу, чтобы Present не становилось Past.
Я не хочу быть ни женщиной, ни снегом, ни падать.
Я хочу говорить с тобой, как будто писать рассказ.
Как будто мы не очки в суп роняем, а за последней партой
сидим и смеемся,
и училка не видит нас.

2016 , архивное. Моему другу Сереже Заботину, лет 10 дружим уже)

Ника Батхен



Она умерла во время паломничества к Мариацелле.
Она была королевой, из тех, что упорно стремятся к цели.
Она беременела, рожала, кормила и хоронила.
Манила рыцарей, но ни единого не пленила.
Носила под бархатом пропотелую власяницу,
Ложилась спать головой к Иерусалиму… чтобы не снился
Паж из Легницы, кудрявый и златовласый,
Готовый с любой девчонкой делиться лаской,
Ловкий с мячом и с лютней, прямой, высокий,
Пальцы его – то в чернилах, то в красном соке...
Сокол клекочет и топчется на перчатке.
Королева мечтала о счастье,
А принимала ванны, послов и зелья,
Притворялась смеющейся и плакала от веселья.
Перебирала струны, читала о Ланселотах.
Тащила мужа к победам, как рыцаря из болота.
Не болтала, не позволяла сутулиться или злиться.
Она была королева. Не синица, не горлица, не орлица.
Она служила истории как могла.
Потом отправилась в Мариацелле.
И умерла.
Я не знаю, правила она справедливо или сурово,
Пила ли вино, вышивала ль платочки или покровы,
Смотрела ли вечерами из башни, танцевала ли на балах.
Достаточно и того, что она была.
Улыбалась, любила, пела, дарила милость.
Поднималась по лестнице в небо.
Ни разу не оступилась.

Иосиф Бродский
Новая жизнь (1988)


Представь, что война окончена, что воцарился мир.
Что ты еще отражаешься в зеркале. Что сорока
или дрозд, а не юнкерс, щебечет на ветке "чирр".
Что за окном не развалины города, а барокко
города; пинии, пальмы, магнолии, цепкий плющ,
лавр. Что чугунная вязь, в чьих кружевах скучала
луна, в результате вынесла натиск мимозы, плюс
взрывы агавы. Что жизнь нужно начать сначала.

Люди выходят из комнат, где стулья как буква "б"
или как мягкий знак, спасают от головокруженья.
Они не нужны, никому, только самим себе,
плитняку мостовой и правилам умноженья.
Это -- влияние статуй. Вернее, их полых ниш.
То есть, если не святость, то хоть ее синоним.
Представь, что все это -- правда. Представь, что ты говоришь
о себе, говоря о них, о лишнем, о постороннем.

Жизнь начинается заново именно так -- с картин
изверженья вулкана, шлюпки, попавшей в бурю.
С порожденного ими чувства, что ты один
смотришь на катастрофу. С чувства, что ты в любую
минуту готов отвернуться, увидеть диван, цветы
в желтой китайской вазе рядом с остывшим кофе.
Их кричащие краски, их увядшие рты
тоже предупреждают, впрочем, о катастрофе.

Каждая вещь уязвима. Самая мысль, увы,
о ней легко забывается. Вещи вообще холопы
мысли. Отсюда их формы, взятые из головы,
их привязанность к месту, качества Пенелопы,
то есть потребность в будущем. Утром кричит петух.
В новой жизни, в гостинице, ты, выходя из ванной,
кутаясь в простыню, выглядишь как пастух
четвероногой мебели, железной и деревянной.

Представь, что эпос кончается идиллией. Что слова --
обратное языку пламени: монологу,
пожиравшему лучших, чем ты, с жадностью, как дрова;
что в тебе оно видело мало проку,
мало тепла. Поэтому ты уцелел.
Поэтому ты не страдаешь слишком от равнодушья
местных помон, вертумнов, венер, церер.
Поэтому на устах у тебя эта песнь пастушья.

Сколько можно оправдываться. Как ни скрывай тузы,
на стол ложатся вальты неизвестной масти.
Представь, что чем искренней голос, тем меньше в нем слезы,
любви к чему бы то ни было, страха, страсти.
Представь, что порой по радио ты ловишь старый гимн.
Представь, что за каждой буквой здесь тоже плетется свита
букв, слагаясь невольно то в "бетси", то в "ибрагим",
перо выводя за пределы смысла и алфавита.

Сумерки в новой жизни. Цикады с их звонким "ц";
классическая перспектива, где не хватает танка
либо -- сырого тумана в ее конце;
голый паркет, никогда не осязавший танго.
В новой жизни мгновенью не говорят "постой":
остановившись, оно быстро идет насмарку.
Да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтоб с той
их стороны черкнуть "привет" и приклеить марку.

Белые стены комнаты делаются белей
от брошенного на них якобы для острастки
взгляда, скорей привыкшего не к ширине полей,
но в отсутствию в спектре их отрешенной краски.
Многое можно простить вещи -- тем паче там,
где эта вещь кончается. В конечном счете, чувство
любопытства к этим пустым местам,
к их беспредметным ландшафтам и есть искусство.

Облако в новой жизни лучше, чем солнце. Дождь,
будучи непрерывен -- вроде самопознанья.
В свою очередь, поезд, которого ты не ждешь
на перроне в плаще, приходит без опозданья.
Там, где есть горизонт, парус ему судья.
Глаз предпочтет обмылок, чем тряпочку или пену.
И если кто-нибудь спросит: "кто ты?" ответь: "кто я,
я -- никто", как Улисс некогда Полифему.

Иосиф Бродский
Одиссей Телемаку

Мой Телемак,
Троянская война
окончена. Кто победил — не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки…
И все-таки ведущая домой
дорога оказалась слишком длинной,
как будто Посейдон, пока мы там
теряли время, растянул пространство.
Мне неизвестно, где я нахожусь,
что предо мной. Какой-то грязный остров,
кусты, постройки, хрюканье свиней,
заросший сад, какая-то царица,
трава да камни… Милый Телемак,
все острова похожи друг на друга,
когда так долго странствуешь; и мозг
уже сбивается, считая волны,
глаз, засоренный горизонтом, плачет,
и водяное мясо застит слух.
Не помню я, чем кончилась война,
и сколько лет тебе сейчас, не помню.
Расти большой, мой Телемак, расти.
Лишь боги знают, свидимся ли снова.
Ты и сейчас уже не тот младенец,
перед которым я сдержал быков.
Когда б не Паламед, мы жили вместе.
Но может быть и прав он: без меня
ты от страстей Эдиповых избавлен,
и сны твои, мой Телемак, безгрешны.

1972 г.

Андрей Усачев – Кошачья планета

Есть где-то Кошачья планета.
Там кошки, как люди, живут:
Читают в постели газеты
И кофе со сливками пьют.
У них есть квартиры и дачи,
Машины и прочий комфорт.
Они обожают рыбачить
И возят детей на курорт.
Летают в заморские страны.
Находят алмазы с кулак.
Сажают на клумбах тюльпаны
И даже разводят собак.
Роскошная жизнь на планете
У кошек, котов и котят!
Но странные жители эти
Всё время о чём-то грустят…
Как много игрушек хороших!
Как много пластинок и книг!..
Вот нет только кошек у кошек.
Ах, как же им грустно без них!

Какое лето вылеплено из глины, янтарной патокой собрано в чашу дня. Здесь по утрам приходишь к себе с повинной за то, что свету этому изменял, живешь в посте, в труде, в чистоте сердечной, не помышляя больше о суете. И кажется, что лето пребудет вечно — пресветлых снов достойным, благих вестей.
Но колокол под ребрами дышит гулко, и вторит шагу, взбалмошен и упрям.
Мы встретимся в излучине переулка на берегу холодного ноября.

Светлана Лаврентьева

Я переживу этот июльский полдень,
Эту темноту в глазах, свою короткую тень.
Я умею быть ничем. Я - что-то вроде
В космическом мазуте застывших астральных схем.
В детстве, чувствуя невесомое Божье соседство,
Я кормил птицу-смерть с руки,
Позже я понял: лес - это такое место,
Где деревья держат дистанцию во имя любви или в силу тоски.
Поэтому в лесу привольно, не больно, и растут грибы -
Инопланетный способ сбежать от своей судьбы,
Вот вроде ты срезан, но тело твое - ризома -
Бессмертно, невидимо, всесильно и, кажется, невесомо.

08.24
#Написано_в_можжевельнике