К столетию с рождения Делёза хочется пару слов сказать о такой его особенности, как весьма неухоженные ногти, которую он объяснял довольно уклончиво, в т.ч. и сомнительного звучания физиологическими причинами. Как бы то ни было, она также весьма удачно укладывается в его мировоззрение, является его манифестацией.
Критикуя государство как явление, Делёз уверяет, что оно всегда будет стремиться осуществить «вечное возвращение» себя родимого к исходному варианту, тому, что уже Монтескьё именовал le despotisme oriental. Древнейший город на Земле, Ур, был и остаётся вечным образцом, вневременным эйдосом, в случае которого безусловно стоит предпочесть копию, и тем больше, чем сильнее оная искажена и ушла от оригинала.
Всему этому ужасу философ выгодно противопоставляет жизнь кочевую, то, что Аристотель именовал βίος νομαδικός, и себя относя к его своеобразным практикантам, правда, как бы особым, действующим изнутри цивилизации, это явление именуется subversion: на тему того, как это возможно, мы
уже беседовали.
Большинство известных человеческих болезней, как считается, ровесники цивилизации, появились вследствие скученности городов, что привело, помимо прочего, к развитию гигиены: мыло, как заметил
Тайлер Дерден Фрейд, есть «критерий цивилизованности», оно — ровесник уже первых месопотамских государств. Напротив, вечно кочевые народы, похоже, агрессивно противостояли таким практикам, полагая одним из отличительных для себя критериев, и, те же монголы, как считается, запрещали себе и другим омывать тело под страхом смерти, что вроде как даже сильно затруднило их раннее обращение в ислам, религию, как раз отличную крайней брезгливостью.
В этом смысле следует вновь припомнить концепцию индоевропейского
*kóryos за авторством Дюмезиля, МакКона и примкнувших: юношеских союзов, проходивших инициацию, желая обрести полноправный взрослый статус, что проявлялось во временном откровенно панкующем, нарочито обратном «правильному» образу жизни, в т.ч. исключительно номадическом.
Они разгуливали практически голыми, исключая наброшенные шкуры зверей, как правило волков или, реже, медведей, а также, сообщает д.ф. П.К. Кершоу (1997), как мы знаем из Индии, от такого юноши на время прохождения испытания требовалось «забыть … принятие ванн, расчёсывание, чистку зубов, мытьё ног, бритьё».
«„После года или нескольких в грязи“ он отмывался и выбривался, и был перерождён», в процессе зачастую изменяясь до неузнаваемости, — по сути, начиная новую жизнь, так это воспринималось. (Возможно, какой-то такой был и изначальный смысл посконного «русским духом пахнет», ведь «русью», похоже, изначально именовали викингов, представлявших собой всё тот же *kóryos.)
Зная всё это, можно, наконец, понять одну из сказок братьев Гримм, известную у нас как «Медвежатник», хотя правильнее было бы «Медвежья шкура» (Der Bärenhäuter, англ. Bearskin), в которой солдат, сиречь воин, встречает личность с явными признаками «хтонического» существа, которая обещает ему жизнь без забот до конца дней при условии прохождения испытания в течении некоторого времени: в частности, ему следует бродяжничать, а также не носить иной одежды, кроме как шкуры, снятой с убитого им только что медведя, откуда герой и получает своё прозвище.
Затем этот чёрт (der Teufel), называемый также Зелёный камзол (Grünrock), также добавляет: «За эти семь лет ты не должен мыться, бороды и волос не причесывать,
ногтей не обрезать и „Отче наш“ не читать».
«Вождь Большой ноготь», 1/2
➡️
