Всё уже сказано

В последние два дня некоторые в литературном сообществе пытались понять, что такое автофикшен – литература или нет. Мы в книжном клубе «Секреты» решили для себя этот вопрос еще несколько лет назад, обсудив множество автофикциональных текстов (при этом, конечно, говорили и о других, «мейнстримных», «сюжетных», как их иногда обозначают).

Я очень люблю наш книжный клуб за отсутствие иерархий, за свободу интерпретации, за уважение не только к границам участниц и участников, но и к самим писателям и писательницам (потому что большинство наших участниц и участников – те люди, которые пишут сами, которые – в отличие от многих критиков – знают, как непросто создавать тексты в любых жанрах). Мы делимся ощущениями, ассоциациями, историями из жизни, а не громим книги, которые выбираем для обсуждения. Я бы хотела, чтобы мир, в 2024 году перенасыщенный ненавистью, был похож на наш книжный клуб, участницы и участники которого не множат жестокость, а создают пространство, в котором комфортно делиться уязвимым.

«Дуа за неверного» Еганы Джаббаровой, роман, который мы обсудим уже в это воскресенье, про то, как уязвимость становится силой, как желание не молчать помогает сбросить оковы, обрести голос, поговорить о тех и за тех, кто этого голоса был лишен. Кажется, такой и должна быть молитва – объединяющей, защищающей, всепрощающей и всепонимающей. Это удивительный поэтический текст о том, что больно произносить вслух, о тех, за кого мы не должны нести ответственность, но почему-то несем – как при их жизни, так и после их смерти.

Возможно, в автофикциональных текстах смущает именно эта свобода, «так тоже можно?» резко сменяется нервным «как он посмел?» потому, что у читателя не всегда есть время и силы на проживание эмоций, кажется, что если эту корочку – горя, вины, ответственности – задеть, то ты не вынесешь собственных чувств.

У меня этот роман по ощущениям совпал со страшной концовкой «Запертой лестницы» Лорри Мур. Сестра несет ответственность за брата, который почему-то должен что-то своей стране, который хочет доказать свою к стране причастность – брат у Мур Америке, брат у Джаббаровой – России. Сестра видит брата таким, каким он был изначально, равным себе, другие смотрят на него иначе, сестре не нужно, чтобы брат ей принадлежал, она знает, что это невозможно, ей хочется защитить его, она знает: кладбища по всему миру населены чьими-то рано ушедшими братьями. Брат героини Еганы Джаббаровой не умирает «за Россию», хотя был готов это сделать, брат героини Лорри Мур погиб «за Америку», хотя не ощущал, что этого хотел.

У брата героини «Дуа за неверного» не было возможности высказаться и написать что-нибудь, кроме сообщений сестре во ВКонтакте. У сестры есть смелость, способности, силы и возможности его обессмертить, да не только его, еще – каждого уральского поэта. Создать перепись, перестукивание живых и мертвых, населить ими безжалостный, но нежный город Екатеринбург. Кажется, только для этого стоило изобрести автофикшен. Как хорошо, что он есть.

Елена Помазан однажды напомнила, что в «Письмах к отцу» есть эпизод о том, как люди, которые приходят к героине на работу ищут родственников, как по крупицам, по документам, воссоздают биографии тех, у кого почему-то ни о чем не спрашивали.

Этот эпизод (в отличие от некоторых других) автобиографичен. Я работаю в Доме русского зарубежья, к нам часто приходят люди, которые ищут родственников. Не живых, но мертвых. Иногда они делают это для того, чтобы узнать историю рода, выполнить придуманное себе «домашнее задание», реже – для того, чтобы написать статью или книгу. Часто – когда готовятся умереть и передать внукам информацию, которой не интересовались раньше.

Вчера к нам пришли эмигранты из Австралии. Их пригласили на фестиваль «Русское зарубежье». Они живут в нашей гостинице, из которой – по коридорам и подземельям – можно дойти в ДРЗ, не выходя на улицу. Пожилая пара – восьмидесятилетний мужчина, женщина лет девяноста. Мужчина кроткий, женщина – разговорчивая и властная. Они – потомки эмигрантов, оказавшихся в Китае и США. В России они снимались в фильме. «Нас по телевидению вашему покажут, много всего спросили, надеюсь, ничего не вырежут».

Женщина знает о своих родственниках многое, если не всё – говорит уверенно, рассказывает о том, как тренировала в Новой Зеландии команду волейболисток, показывает фотографии из Харбина: «Свадьба подруги» – четыре стройные девушки в светлых платьях на черно-белой фотографии, без комментариев не разберешься, кто из них невеста.

Мужчина не помнит отчество деда, но знает фамилию и имя. А еще – город, в котором дед умирал после того, как его депортировали в Советскую Россию. Город лагерный, на Урале. Просматриваем списки «Мемориала» (иноагент), БРЭМа (не иноагент, Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской Империи), пытаемся зайти на сайт Госархива Хабаровского Края (он всегда работает плохо, когда в Хабаровске ночь, а в Москве день, плохо работает он и в этот раз). Мужчина говорит, что жалеет о том, что ничего не спросил у отца о деде, да и о самом отце.

Вспоминает о том, что отец когда-то написал книгу, спрашивает, есть ли она у нас. Оказывается, что есть – в нескольких экземплярах. «Не могу поверить, как такое возможно?»

Рассказываю, откуда приехали книги его отца – из библиотеки Общества русских ветеранов в Сан-Франциско, а еще передали наследники Д. А. Шаховского. На одной из книг дарственная надпись, сделанная его отцом. На другой – рецензия от священнослужителя (не Шаховского!) – написанная от руки прямо в книге, о том, что все в повести – «еретическая выдумка». Книгу с этой рецензией мужчине не показываю, показываю с автографом его отца.

Мужчина забывает о деде, берет в руки книгу, читает посвящение ему, а еще – обращение – «К сыну». Восьмидесятилетнему сыну снова исполняется восемнадцать. «А можно я это прочитаю еще раз?». Перечитывает несколько раз перед тем, как книгу вернуть. Не представляю, как это для него, половину жизни прожившего в США, другую половину в Австралии, открывать книгу эмигранта-отца в новой, неприятной, ноябрьской России и читать то, что папа напечатал в типографии Сан-Франциско.

«Таня, вы представляете, отец же ему эту книгу давным-давно подарил, а он даже не прочел», — говорит его жена. А я думаю о том, что у него была очень счастливая и насыщенная жизнь, если про книгу отца он вспомнил только здесь, сейчас, в ноябрьской России, перед возвращением в Австралию.

На этой неделе музей истории ГУЛАГа закрыли на «неопределенный срок» (Если составят словарь часто употребляемых слов в России за последние два года, «неопределенный» и «срок» будут не на последнем месте)

Пока «неопределенный срок» не пришел, можно заказать книги издательской программы музея в их книжной лавке.

А еще читать другие, их очень много, хватит на все определенные и неопределенные сроки.

Например, эти:

Евгения Гинзбург «Крутой маршрут»
Ольга Громова «Сахарный ребенок»
Тамара Петкевич «Жизнь - сапожок непарный»
Ефросиния Керсновская «Сколько стоил человек»
Ольга Адамова-Слиозберг «Путь»
Лидия Чуковская «Софья Петровна»
Лидия Чуковская «Прочерк»
Наталья Горбаневская «Полдень»
Людмила Алексеева «Поколение оттепели»
Ирина Ратушинская «Серый - цвет надежды»

И те, что написаны мужчинами - они есть в каждом списке книг о ГУЛАГе.

Год назад умер Игорь Антоновский. За год произошло много всего - было и то, о чем ему хочется рассказать и то, чего лучше никому не знать (но многие из нас знают).

Здесь и здесь ссылки на его тексты, которые не устарели не только за год, но и за десять лет (возможно, не устареют никогда).

Все эти новогодние украшения в Москве в ноябре (в прошлом году ведь их не было?) выглядят так, как новогодние украшения в феврале - меланхолично и уныло.

Ноябрь должен быть месяцем черной меланхолии, его таким нужно прожить, но без этих намеков на праздник, сардонических, ехидных.

Готова признавать Новый год только таким, каким он ощущался в детстве, когда трепет вызывала реклама «Coca-Cola», чей-то праздничный пакет в сумеречной маршрутке и одетые в платья со стразами фотомодели на страницах журнала «Yes!» или каталога «Avon». В каталоге Новый год можно было еще и заказать - он приходил блестящим блеском для губ - прямо туда, в сомнамбулическую реальность, где после двух уроков труда (которые почему-то назывались технологией) была геометрия.

Короче, две девушки из Уфы, Мира и Гузель, делают очень милый, ностальгичный зин «СПАМ» и объявляют опен-колл под названием «утренник для взрослых». Тема, как и сам зин, кажется мне крутой - возможно, даже что-нибудь на нее напишу. Присоединяйтесь!

Нравится слушать диалоги в Доме русского зарубежья в любые «советские» праздники.

*
— Вы какой праздник отмечаете? 4 ноября или 7 ноября?
— Ни тот, ни другой. А вы?
— Я монархист.

*
— Большой праздник сегодня. Моя свекровь в этот день родилась, очень этим гордилась. Не дожила до распада Советского союза.
— Это хорошо или плохо?
— Это неожиданно.

Саше Соколову сегодня 81 год. Я помню про его день рождения каждый год, потому что хочу, чтобы он жил вечно.

Саша Соколов научил меня тому, что литература - это всегда про радость и про свободу, что писать нужно тогда, когда хочешь, а когда не хочешь - можно не писать, что процесс письма всегда ценнее результата.

Когда-то боролась с тем, чтобы не писать «под Сашу Соколова», сегодня борюсь с раздражением, когда замечаю, что кто-то с этим не борется, упорно «под него» пишет. Тому, что раздражение это нормально, но - если вдруг захочется - его можно гармонизировать, меня тоже научил Саша Соколов.

Я очень его люблю.

*
«Уважаемый Савл Петрович, разрешите заметить здесь, что мы, узники специальной школы, рабы тапочной системы имени Перилло, лишенные права обычного человеческого голоса и оттого вынужденные кричать нечленораздельным утробным криком, мы, жалкие мошки, запутавшиеся в неукоснительных паучьих сетках учебных часов, мы все же по-своему, по-глупому любим ее, нашу ненавистную специалку, со всеми ее садами, учителями и гардеробами. И если бы нам предложили перейти в нормальную, в обычную школу для нормальных, сообщив при этом, что мы выздоровели и нормальны, то — нет, нет, не хотим, не гоните! — мы бы заплакали, утираясь поганым тапочным мешком. Да, мы любим ее, потому что привыкли к ней, и если мы когда-нибудь, отсидев в каждом классе по нескольку так называемых лет, если мы когда-нибудь закончим ее, с ее изрезанными черно-коричневыми партами, то мы страшно расстроимся. Ибо тогда, покинув ее, мы потеряем все — все, что у нас было. Мы останемся одни, станем одинокими, жизнь разбросает нас по углам своим, по толпам умников, рвущихся к власти, к женщинам, машинам, инженерным дипломам, а нам — круглым дуракам — нам ничего такого не нужно, мы хотим лишь одного: сидеть на уроке, смотреть за окно на изглоданные ветром облака, не обращая внимания на учителя, за исключением Норвегова, и ждать белый-белый звонок, похожий на охапку черемухи в тот головокружительный месяц, когда вы, Савл Петрович, географ высшего уровня, быстро — если не сказать стремглав — входите к нам в класс на свой последний в жизни урок»

(Саша Соколов, «Школа для дураков»)

Оказывается, «Письма к отцу» теперь есть на Литрес и в «Яндекс. Книгах» (в прошлом - Букмейте). Можно оставлять отзывы и выделять цитаты!

*
А еще я сформировала мнение по поводу отзывов, самокритики и цитат, которые видно на Букмейте (я и Первый канал называю ОРТ), напишу когда-нибудь пост.

Для писателей и тех, кто мечтает ими стать

(Была когда-то у меня такая рубрика)

В ноябре в школе «Мне есть что сказать» запускаются два курса:

«Мой голос в тексте»

Это курс для тех, кто хочет не просто зарабатывать текстами, а найти свой стиль, не используя копирайтерские шаблоны. Курс уникальный и честный, потому что не предлагает готовых схем, но показывает, как можно выработать навыки, необходимые для того, чтобы стать голосом чужого бренда, создать свой или выделиться среди людей, конкурирующих с вами за вакансию мечты.

«Фикшн»: базовый писательский курс

Курс, где преподают Татьяна Замировская, Марина Степнова, Егана Джаббарова, а в качестве литагентки выступает Уна Харт. Его составила Наташа Подлыжняк, которая придумывает всякие интересные и неочевидные штуки, собирает крутые примеры из литературы, много шутит и поддерживает участниц и участников на протяжении не только курса, но и всей жизни (не шучу - после прохождения курса вы попадаете в комьюнити, где можно обсудить тексты, поучаствовать в книжном клубе или корайтинге, поделиться успехами или неудачами, получить рекомендации, связанные и с публикациями, и с вакансиями).

Успевайте записаться (если хотите)!

В этот четверг в 19:00 в ДРЗ поговорим об одной из самых противоречивых эмигрантских волн - эмиграции в Италию. О том, почему Горький не «эмигрировал», как эмигранты отнеслись к режиму Муссолини, что больше всего на свете любил Иосиф Бродский, как так вышло, что его похоронили в Венеции и о многом другом. (Да, я очень скучаю по Италии)

Заранее готовиться не нужно, просто приходите.