Холодно. Так холодно. Его трясёт. Очень хочется, чтоб было больно. Чтоб до крови, чтоб судороги, ведь тогда они, может, послушают? Тогда прекратят, тогда отпустят? Но это не больно, только вот по-блядски отвратительно. Сердце бы из груди выдрать, царапать кожу до крови, только хочется чтоб по всему телу не было этих отвратительных рук. Это больно абсолютно по другому, это больно где-то в глубине. Это так тошно, что хочется застрелиться в эту же чёртову секунду. А ему не дадут пистолет. А ему жмут запястье к столу, как будто он вырываться может. Как будто бы посмел.
Санчез всеми силами пытается отбиться. Он словно вдруг просыпается. Дёргается, когда человек меняется, пытается сесть, поджать ноги. Его даже хватает на хриплое «хватит», и это вызывает взрыв смеха. Кто-то говорит: «ну и истеричка он у тебя, Пуг. Каждый раз так его?». Пугод — мерзость! — отвечает: «Разве не очаровательно? Девочкам мозгов много не надо». Саше хочется огрызнуться — не девочка, нет. Но его дёргают за ноги, укладывают на стол обратно. Шлёпают по бедру — давай, мол, ножки-то раздвигай. Санчез их ненавидит. Пытается кусаться на это всё, пытается закричать, вот только выходит непонятный полухрип. Горло болит, его так дерёт, и как назло вновь затыкают чем-то большим и отвратительным. На челюсть давят, ее заставляют открытой держать, и так хочется просто блевануть. Нельзя. Нельзя, ты не можешь. Слезы мажут макияж, что ему нанесли специально для этого вечера, но эти мысли растворяются в пучине отвращения. Он чувствует этот ужасный вкус, как что-то такое тёплое стекает по горлу, и хочется, блять, кричать. Хочется умереть, только бы не это.
Он пропускает момент, когда всё заканчивается. Эти ужасные прикосновения, эти толчки всё ещё фантомно давят, ощущаются дикой внутренней болью и отвращением. Он царапает кожу до крови, он ногтями выдрать остатки чужих рук пытается. Внутри так, сука, мокро. Эти хлюпанья, эти отвратительные звуки до сих пор звенят в ушах. Платье изорвано, теперь это лишь ебаные тряпки. Всё тело ломит, но он упрямо тянет ноги ближе и пытается сжаться. Пытается закрыться, будто теперь это имеет хоть какой-то блять смысл. Ты шлюха, Саш, ты просто шлюха, и теперь все это знают. Ты такой до отвратительного грязный, и очень хотелось бы думать, что тело испачкано только в слюне.
На переферии сознания мелькает голос. Они сказали, что скоро вернуться. Они ещё придут, и нужно быть готовым. Нужно встать со стола, нужно умыться и переодеться. Опять будет очередное ебаное платье, опять куча ужасных рук и прикосновения под кожей, опять эти толчки, эта неприятная влага между ног, и снова-снова-снова, день за днём. Хватит, хватит, хватит блять! Прекратите, хватит, перестаньте...
Колени дрожат. Именно это чувство, почему-то, пугает больше всего остального. Неприятные мурашки ползут по телу, когда он заходит в кабинет. Огромная красивая надпись «ГНДР» тут же бросается в глаза, и ее хочется сжечь нахуй. Сжечь вместе с ебаным платьем, со всеми этими людьми. Но Санчез не двигается. Он молчит упрямо, смотрит в пол и позволяет другим пожирать себя этими отвратительными взглядами. Он знает, что у Джаста уже слюни текут от нетерпения. Что Диамкей пытается задрать ему юбку, а Блс порывается накинуться первым. Отвратительно. Отвратительно.
— А вот и наша любимая жена! Мы уже заждались, Сашенька, — голос Пугода такой неприятный. Он режет уши, он впивается в голову, он, сука, насмехается открыто. Пожалуй, из всех присутствующих здесь, его Санчез ненавидит больше всего. Его, блять, хочется убить первым. Нельзя. Нельзянельзянельзя. Это всё ради твоей же безопасности, помнишь? Это всё чтобы выжить, да?..
Каждый шаг будто отдаёт дикой, дикой болью, агонией. С каждым шагом всё больше хочется рыдать. Хочется убежать как можно дальше, хочется вырвать себе все волосы, кожу содрать, только бы не так. Но он упрямо идёт вперёд, он подходит к огромному столу.
Санчез знает, что от него хотят. Ноги дрожат, дрожит всё тело. Облегающее платье так неприятно задирается, когда он залезает на стол. Когда Секби громко свистит сзади, когда все остальные раздевают его взглядами. Когда в голове слышится такой неприятный голос Пугода. «Ты лишь шлюха здесь, Саш. ГНДР купила тебя, просто чтобы трахать» — и как же хотелось верить, что это лишь шутка. Что нет сейчас этих мерзких рук, которые крепко удерживают и вжимают в холодную поверхность, что нет сейчас этого ужасно громкого смеха. К этому всё и шло. К этому всегда всё шло.
Санчеза трясёт. Он чувствует потные грязные ладони, чувствует их на бёдрах, на щеках, везде везде везде. Мир вокруг плывёт, он теряет привычные цвета. Чей-то блядский рот мажет по всему телу, пытается поцеловать. Санчез упрямо не открывает губ, но на челюсть больно давят, и чужой язык входит по самые гланды. Отвратительно. Так, сука, тошно. Он пытается поджать к себе ноги, закрыться рукавами, но колени упрямо разводят в стороны. Хватит. Хватит хватит, не трогайте меня, блять!
Хочется вырвать себе уши. Хочется не слышать этот неприятный смех, не слышать, как открывается смазка, как платье рвут в нетерпении, будто подарочную упаковку. Хочется чтоб его перестали душить этой хуёвой пародией на поцелуй, хочется блять сбежать, сбежать как можно дальше. Но Санчез терпит. Это всё ради твоей безопасности, помнишь? Щёки обжигает ходом. Он плакать не перестаёт. Он чувствует каждый ебучий взгляд, каждое прикосновение. Руки заламывают над головой, ноги держат крепко. Отвратительно. Отвратительно, блять!
Санчез пропускает момент, когда внутри ощущаются первые толчки, но от этого тоже хочется блевать. Что-то неприятно холодное и, вместе с тем, тёплое, разливается внутри живота, и от этого только хуже. Он так отчаянно пытается вдохнуть, поймать хоть немного воздуха, но становится лишь хуже. Он пытается свести колени вместе, но их разводят только сильнее, жирными пальцами впиваются до синяков. Кто-то смеётся. Санчез слышит голос, но не различает, чей он. «Ой, застеснялся. Лапуль, ну что началось? Может, тебе налить надо было?» — Не надо, нет. Нет, пожалуйста. Тошно-тошно-тошно.
Забыть хочется. Забыть этот день, всю свою жизнь как страшный сон. Но каждый толчок так глубоко в подсознании, что это становится невыносимым. Его будто разрывают изнутри, его трогают-трогают, почему, блять, так много рук? Каждое прикосновение ещё, ещё глубже, глубже всех этих ужасных толчков. Нервы на пределе. Они рвутся будто струны, когда люди сменяются. Когда выстраивается чуть ли не блять очередь, когда они подходят по двое. Хватит, перестаньте, прекратите! Я блять не выдержу больше, я больше не могу. Он пытается игнорировать чужие голоса, чужие стоны. Он пытается игнорировать, как отвратительно ласково его зовут принцессой, как ужасно вновь толкаются внутрь. Хватит, блять, хватит!
Детский смех разносился по всей комнате, будто наполняя ее капелькой жизни. Маленький ураганчик носился туда-сюда, не останавливаясь ни на секунду в своем потоке "важных" дел. Санчез даже поражался: ни в нём, ни в так называемой матери девочки никогда не было столь большого заряда энергии. Они с Новикони сошлись на спокойных разговорах, мирных вечерах в компании книг и друг друга. Так откуда в этой девочке столько позитива и активности? Откуда в ней столько всего?
Лилит сейчас потрошила его шкаф. Пыталась найти что-то оригинальное для своего "фешн шоу", как она говорила. Жаль только гардероб Саши был скуден на одежду. Мужчина в основном предпочитал постельные и тёмные тона, особенно после развода. А эта маленькая бестия абсолютно, абсолютно не сочеталась ни с ним, ни с Новикони, но Санчез очень очень любил эту девочку. Даже если она напоминала бывшую жену, даже если напоминала предательство всех близких ему тогда людей — плевать. Она вдруг стала важнее Академии, важнее ГНДР, важнее всей жизни.
Внезапно Лилит вновь привлекла его внимание, демонстрируя очередной свой наряд. На ней красовался старый костюм Саши, расцветки подобно кружки пива. Он даже удивился — с академии не видел его. Думал, что сжёг или порвал, только бы больше не вспоминать о былых днях. Не видел его с той самой... да не важно. Мужчина с лёгкой улыбкой смотрел на свою дочь, что кружилась перед ним, спотыкаясь о длинные подолы. Костюм всё ещё был сшит на Сашу, и потому лишь неведомым чудом не спадал с маленькой Лилит.
— Пап, я тоже такой хочу! — Громко воскликнула девочка, притопывая ножкой. Молодой отец никогда и не думал, что эта старая одежда сможет вызывать хоть что-то, помимо неприятных эмоций. На девочке она смотрелась смешно и до безумия мило. Настолько, что Саша подумал сшить ей ещё один такой "семейный" костюм на заказ. Настолько, что подошёл к ней ближе и тихо засмеялся, впервые за долгое время. Настолько, что сейчас, ради этой девочки, он готов забыть все старые обиды, оставить наконец прошлое позади, и просто жить дальше. Просто потому что она его единственная и самая любимая дочь. Просто потому что любит.
Идея ау — шалдмен Раз в год и палка стреляет, раз в год и я пишу что-то комфортное
Веназар хочет содрать кожу, хочет выцарапать себе глаза, губы, уши. Он хочет сдаться полиции, хочет застрелиться. Всё что угодно, только бы не снова. Но Клеш всегда мелькает где-то поблизости, на периферии зрения. Он заботливо забирает из рук револьвер и передаёт через поцелуй какую-то разноцветную таблетку с наркотой. Ты животное. Ты ебаное животное, Клеш.
Это пиздец. Это просто ебаный пиздец. Всё очень, очень плохо, и Веназар абсолютно не знает, что с этим сделать.
Веник в ахуе? В полном блять. За секунду всё тело будто онемело, а после налилось невероятной тяжестью. Он не может сделать ни шагу. Он хочет уйти. Сбежать. Куда угодно, только бы не здесь. Только бы не видеть этот кошмар. Веназар в мгновение багровеет, бледнеет, зеленеет. На лице можно прочесть весь огромнейший спектр эмоций, что по итогу складываются лишь одно — ебаный животный ужас.
Глаза жжёт от слёз. Их хочется вырезать, выдрать с корнем и больше никогда не видеть, но он смотрит. Смотрит, не отрываясь ни на секунду. Они на крыше, они за тысячи километров отсюда, но Веназару кажется, что он слышит каждый крик. Он слышит как люди, объятые пламенем, пытаются спастись. Как они бьют окна и двери, как ногти царапают каменные стены в последней надежде. Не поможет. Ничего уже блять не поможет. Они там умирают, сгорают заживо, без какой-либо, даже самой крохотной, возможности спастись. Страшно-страшно-страшно. Животный сука ужас. Он переводит взгляд на Клеша.
Пацан стоит рядом, улыбаясь абсолютно дикой, безумной улыбкой. Смеётся громко, протяжно, настолько, что уши хочется вырвать. Нахуй-нахуй-нахуй нахуй блять. Рейк тут же отходит чуть дальше, и Веник не успевает уследить за движением. Его хватают, прижимаются сзади всем телом, стесняя движения. Не сбежать. Грубо хватают за подбородок, и заставляют смотреть прямо. На огромный взрыв, на горящий, только что реконструированный, собор.
Веназар, на самом деле, довольно тактильный. Очень любил обниматься с друзьями, коллегами, при встрече приветливо похлопывал по спине. Клеш, сука, не умеет обниматься. Он впивается в тело почти до боли, он пережимает грудь так, что не получается сделать ни единого вздоха. Он отвратительно тянет за волосы, и тихо шепчет: «Это всё для тебя, принцесса». Ёбаный взрыв. Ёбаный терракт в самом центре Парижа.
Архитектор горящего собора пытается вырваться из крепкой хватки спустя три минуты. Он отбивается всеми силами, извивается в чужих руках, будто змея. Не выходит. С Клешем ничего, сука, не выходит. Этот на глухо ёбнутый только ещё ближе тянет, трётся, и хохочет во всё горло. Так противно дышит куда-то в шею, прикусывает мочку уха. Блять. Блять блять блять. Там люди, там дети, там...-
Закрыть глаза просто не выходит, но от слез и так почти ничего не видно. Картинка вдали мажется, превращаясь в сплошной сумбур из красно-ораньжевых цветов. Блять, Клеш, им надо помочь. Блять, как ты мог? Ты устроил ебаный терракт. Ты убил несколько тысяч людей. Ты уничтожил всё, над чем я работал долгие годы не покладая рук. Ты блять, ты... Ты ебаный монстр.
Веназар плачет, когда его утягивают в поцелуй. Так больно больно, дико больно и мерзко. Клеш наседает. Клеш держит за волосы и сжимает свои блядские пальцы на горле в лёгком удушье. Клеш целуется мокро и грязно, просто сука отвратительно. Его прикосновения везде везде, они по всему телу, они уже под кожей. Очень хочется застрелиться прямо сейчас. Просто забыть об этом моменте, об этом взрыве и о всей своей ёбаной жизни. Просто хочется исчезнуть как можно скорее. Просто хочется... не получается.
Раздается ещё один мощный взрыв. Нет-нет-нет-нет-нет-нет хватит блять! Глаза опухли от слёз, но Рейка, кажется, это ни сколички не смущает. Он раз за разом лезет ближе, он целуется так мерзко и мокро, что хочется снять всю кожу. Ты животное. Ты ебаное животное, Клеш. Ты полный говнюк, монстр воплоти. Облизываешься, целуешь всё также противно. Отвратительно лезешь в штаны против воли и шепчешь что-то обманчиво нежное на ухо. Пожалуйста. Пожалуйста, только не это.
Крики не стихают спустя день, спустя два, неделю, месяц. Веник будто слышит их особенно отчётливо где-то очень глубоко в голове.Нельзя. Нельзя так это оставить, нельзя чтоб... нельзя. Но Веназар всё равно не идёт в полицию, Веназар всё равно говорит что этот день они с Клешем провели вместе, на очередном сопливом свидании. Ну как, нравится такая романтика?
— А ты уверен, что это хорошая идея? — рыцарь говорит очень тихо, почти что шепчет. Сжимает руку принца чуть крепче и идёт вслед за ним по коридору с красивой отделкой в стиле барокко.
— Всё, что связано с тобой — плохая идея, Модди, — Пугод хихикает всё так же тихо и немного ускоряет шаг. Им никак нельзя, чтобы заметили пропажу, особенно сейчас. Маленькие карманные часы аккуратно ложатся в руку, и Модди ещё раз проверяет время. Успевают. Слава богу успевают, иначе... даже думать не хочется, что эта проклятая знать сделает с ними за пропажу принца, главной фигуры бала.
Топот десятков ног людей, что всё ещё веселятся и кружатся в быстром вальсе, слышится где-то вдали. Пусть наслаждаются этим прекрасным вечером, отдыхают и веселятся. Только вот Пугода от них уже тошнит. От всех этих лживых улыбок, от элегантных дам и статных мужчин. Они ведь здесь только за деньгами и признанием, что ещё надо? Урвать себе драгоценные секунды внимания от именинника? Он не так хочет провести свой день рождения. Он не так хочет провести всю свою жизнь. Рука Модди сжимается чуть сильнее в безмолвной поддержке. Странно, будто чувствуют эмоции друг друга, будто чувствуют каждое биение сердца. Это так...так прекрасно. Такая успокаивающая, абсолютно чистая любовь.
Морозный осенний ветер заставляет мурашки пробежаться по коже. Они почти и не готовились к столь долгой поездке, но если не сейчас, то уже никогда. Пугоду теперь восемнадцать, бояться уже нечего, нечего терять. Парни несутся к коням, забываясь в мыслях о столь желанной свободе. О месте, где они не будут связаны проклятыми нормами общества и ужасными статусами. Сбежать. Куда угодно, далеко-далеко, только бы не здесь.
Пугод закидывает небольшую сумку на плечо. Тут мало, но хватит на первое время. А дальше... а дальше они разберутся. Сквозь все проблемы и невзгоды, главное что вместе. Он запрягает коня и уже готов взобраться, но его резко одёргивают. Настолько, что на секунду становится до невыносимого страшно, но сзади стоит лишь всё тот же Модди. С удивительно ласковым взглядом и тёплой улыбкой.
Пугод пропускает момент, когда тот встаёт на одно колено. Когда достаёт небольшую коробочку с кольцом внутри. Украшение довольно дешёвое, найденное явно наспех. Но сердце всё равно замирает, и, кажется, с секунды на секунду перестанет биться. Он тут же падает на колени следом, пачкая до неприличия дорогой костюм. Целует, будто в отчаянии, и шепчет тихое «да-да-да».
Пугод пропускает момент, когда Модди прижимает к себе так же ласково и очень крепко. Когда гладит нежно по волосам и надевает кольцо на тонкий палец. Пугод пропускает момент, когда Модди в спешке помогает ему взобраться на коня и сам садится спереди. Пугод пропускает момент, когда... когда сзади раздаются крики. Когда Модди что-то кричит, когда пытается гнать быстрее.
Пугод пропускает момент, когда Модди ведут на эшафот. Теперь нога принца прикована к ножке золотого сидения, а отец почти ласково кладет руку на плечо. Нет-нет-нет. Пожалуйста, нет. Взгляд Модди, последний взгляд, направлен чётко на него. Бывший рыцарь, его самый близкий и родной человек, смотрит так долго, и во взгляде читается всё та же безумная нежность. Губы Чата открываются в последний раз, чтобы прошептать тихое «Я люблю тебя». Оно теряется где-то в бесконечных криках разгневанной толпы, но Пугод слышит. Обручальное кольцо, что теперь висит на шее, обжигает неумолимым жаром. Противный скрип досок. Петля на шее любимого, его любимого, затягивается.
Пугод пропускает момент, когда по щеке стекает одинокая слеза.
Звук хруста костей заполняет комнату, эхом отражаясь от стен. Он такой неестественно громкий, что навязчивый страх заслоняет почти адское чувство боли. Окутывает, забирая в свои "ласковые" объятия. Нео всё чувствует будто ярче в тысячу раз. Так, как никогда ещё не чувствовал. Ему больно, больно, так больно блять. Хватит, хватит, остановитесь. Больно. Пожалуйста, прекратите.
Слёзы из глаз текут, хотя он даже не осознаёт до конца, что рыдает. Пытается хоть как-то уйти от тяжёлых сильных рук, от насмешливого взгляда других ангелов, от стоящего недалеко Зака. Ты же...ты же любишь меня! Сделай, сделай хоть что-нибудь. Они могут тебя послушать. Они же... они уважают тебя! Пожалуйста! Пожалуйста, помоги...
У ангела нет сил выкрикнуть чужое имя, потому что агония проникает в каждую клеточку тела. Нео чувствует, как трещит каждая, даже самая маленькая, косточка, прежде чем переломится. Как кто-то дерёт ему перья, как мышцы натягиваются и тут же рвутся, будто тонкие струны. Он чувствует. Он чувствует весь этот ужас так ярко. Хватит. Хватит! Прекратите, бляди!
От одной только сквернословной мысли руку вдруг выворачивает в противоположную сторону. Кости снова хрустят, и кто-то тянет конечность на себя — та окончательно выдирается с мясом. Больно, больно, больно! Взгляд слезами затуманен, но он чётко видит как золотая кровь мешается с красной, как из оторванной руки торчит окончание кости. У ангелов нет костей. Ангелы не чувствуют боли.
Очередей хруст сзади, и Нео окончательно заваливается на живот. Он чувствует, как что-то острое впилось в крыло будто изнутри, насквозь прорезая, и теперь ещё больнее. Он не перестаёт рыдать, давясь золотыми слезами. Последнее движение, и спину будто обдало огнём, жаром диким. Первое крыло оторвано окончательно. Теперь оно призвано служить великой наградой тем, кто нашёл предателя. Нео хочет сказать, что всегда следовал небесным порядкам, что никогда не смел ослушаться слов Всевышнего. Боль от второго оторванного крыла настигает быстрее, и он, даже не кричит — вопит во весь голос. Хватит, перестаньте, это больно! Это так адски больно, что вынести невозможно. Пожалуйста, пожалуйста остановитесь!
Энергия Зака витает где-то по близости. Нео всеми фибрами оставшейся души чувствует, как к нему ближе подходят. Как единственный, самый любимый и верный, гладит его по волосам, целует руки и шепчет тихое «Я люблю тебя». Иллюзия рассыпается столь же быстро, как и появилась. Зак бьёт его в живот, вкладывая в удар все силы, и смеётся вместе с остальными ангелами. Нет нет, ты не мог, не мог ведь меня предать. Нет Зак, ты же...ты ведь любил меня! Ты ведь... пожалуйста, только не это...
Нео просыпается где-то на опушке леса. Ощущение, будто всё тело через мясорубку пропустили раз тридцать. Ему больно, ему всё ещё так больно, и на слёзы тянет. Тех уже не осталось после всего произошедшего, голос осип от крика. Пожалуйста нет, хватит, хватит этого дерьма. Пожалуйста. Пожалуйста я...я не могу. Я больше этого не выдержу...
Клеш смотрит. Смотрит, не отрываясь ни на секунду, и, кажется, даже не моргает. Смотрит так пристально и долго, что Веник дёргается, будто ошпаренный. Ебучий остроухий выглядит сейчас потеряно, может даже слегка виновато, но всё ещё не говорит, сука, ни слова. Их окружает почти гробовая, давящая тишина, прерываемая лишь редкими звуками природы. Неприятно. Тошно. Так сука тошно, как не было никогда.
У Клеша всего за пару секунд весь мир рухнул. Разбился на тысячи кусочков, рассыпался мёртвым прахом. Внутри так больно адски, просто ужасно больно режет где-то в области груди. Проходится по сердцу медленно, разрывая то на мельчайшие кусочки. Ком в горле мешает даже вздохнуть, но пацан пересохшие губы открывает и шепчет тихо:
— Как ты мог..?
Веназар вновь устало отводит взгляд. Он, кажется, тоже что-то сказать пытается. Что-то о том, что "так было правильно, так было нужно". Пиздёж. Ебаный пиздёж. Рейк всю эту нужность и правильность на хую вертел. От этих слов у него окончательно остатки нервов сдают, мозг отключается полностью. Он вперёд бросается, цепляясь за чужие плечи. Трясёт Веника, пытаясь в чувство привести. Будто это правда поможет достучаться, понять. Объяснить, насколько сейчас больно, насколько тяжело принимать предательство единственного близкого человека.
— Ты предал меня! Ты блять оставил! Променял на..на...!
Он так и не заканчивает фразу. Весь воздух из лёгких будто выбили сильным ударом под дых. Глаза щиплет неприятно, и на слёзы пробивает тут же. Мир трещит по швам, он ломается. Медленно, и так мучительно больно. Хватит. Он больше не может.
— Я любил тебя... Я любил тебя сука! Я блять..!
Рейк валится на колени, просто потому что сил больше нет никаких. Всхлипывает, и пытается горящие от слёз глаза утереть. Нельзя, нельзя блять так поступать. У Клеша сейчас агрессия мешается с дикой болью. Желание разъебать чужое лицо в лепёшку и обнять, притянуть к себе как можно ближе. Вновь под кожу забраться, не отпускать никогда. Притворится, что всё снова хорошо. Ничего не выходит. У них никогда, сука, ничего по нормальному не выходит.
Клеш остаётся сидеть так. Будто побитый, выброшенный на улицу пёс. Сидит на коленях, на грязном тротуаре, пока дождь начинает капать в такт слезам. Он пропускает момент, когда Веник уходит. Уходит всё так же молча, ни говоря ни слова. Оставляет его здесь, в полном беспросветном одиночестве. Бросает вот так просто, будто бы не он раньше единственный оставался, поглаживая так ласково по плечам, всегда стараясь успокоить. Поддерживая, не давая упасть в пропасть. Больно, так блять больно.
Нахуй. Нахуй всё это. Этот город, этого человека, эту жизнь. Клеш чувствует, как что-то оборвалось. Что-то очень важное, что-то глубоко внутри сломалось, без возможности когда-нибудь восстановиться.
Диамкей смеётся так громко, туша очередную сигарету о грудь Клайда. Ему так ужасно плохо, и, сука, хорошо вместе с тем. Вампир обниматься лезет слишком нежно, будто они великие, блять, влюбленные. Носом по шее ведёт медленно, наслаждается безумно. Аромат свежей живой крови чувствуется уж очень хорошо, и от этого тянет только шире улыбаться. Якудза, может, то что между ними происходит любовью и правда считал. Диамкей играется, сломать пытается всеми силами, переебать в мясорубке сильное тело и шаткую психику. Он искренне так сильно наслаждается каждой крупицей чужой боли, каждым рваным вздохом и ненавидящим взглядом. Наверное, кто-то «любовью» это и мог назвать. Диам на хую такую любовь вертел, ему просто до безумия весело.
Кеи под очередное, почти ласковое, «Жена», сдирает Клайду чуть ли не пол спины. Отрывать кожу почти что пластами вообще было занятием самым любимым, таким сука приятным. От не зажившего следа зубов острыми ногтями ведёт так медленно, вонзаясь до мяса. Раны страшные останутся точно, и крайне болезненные, если чёртовому япошке ещё не отбило нахер всю чувствительность. Но тот то ли шипит, то ли мычит, а может вообще стонет, и Диам победно улыбается. Он, конечно, калечить любил не физически, а морально, но с Клайдом хочется попробовать всё.
Диам чувствует ещё один особенно сильный толчок, и пьянеет будто. Его тянут за волосы, об изголовье кровати прикладывают особенно сильно, и шепчут на ухо что-то настолько пошлое, что в дрожь бросает. Не столько из-за посыла слов, сколько из-за этого блядского низкого тона. Ну что же ты делаешь со мной, Клайд? Кеи кажется, что он плавится буквально, и в очередной раз клыками вгрызается в плечо. К венам в такой ебуче опасной близости, но пока держится ещё, иначе будет слишком мало, скучно. Японец на это реагирует ежесекундно, отдирает от себя с громкой и болезненной пощёчиной, но процесс не прерывает никак. Просто смотрит на куски своей же плоти в чужих зубах, и продолжает вдалбливаться в тело с тихими стонами. Ему тоже по своему х-о-р-о-ш-о.
Они трахаются долго, очень. И следующую ночь тоже. Неделя, месяц, друг друга просто не отпускают. Грязно, с кровью, слюнями, потом, таким животным удовольствием, что с ебучим отвращением граничит. Нескончаемый марафон из физического насилия, которое, с восходом солнца, перетекает медленно в моральное. В крики, ненависть, сопли. В бесконечное ебание мозгов, в игры Диама с чужим податливым эго. И всё ту же красную красную кровь. Не жизнь, а обломки, сладкая пытка, то, что они никогда не бросят, хотя уже сейчас друг другу глотку перегрызть готовы.
Диамкей смеётся так громко, туша очередную сигарету о грудь Клайда. Ему нравится думать о том, сколько же ещё раз он сломать сможет свою самую любимую игрушку.
А Балбес всё улыбается, будто не понимает плачевность своего положения. Только когда дуло пистолета прямо перед его носом маячить начинает, он нервно сглатывает, а глупая улыбка наконец сползает с наивного лица. Мужчина с пистолетом перед ним улыбается ярко, во все 32, и одет подобающе. Красивый тёмный костюм, стоимостью явно больше нескольких сотен тысяч, с жёлтыми элементами, отливающими золотом. Пацан рот от удивления открывает, и взгляд не может отвести. Он такое видел разве что по разбитому экрану обшарпанного мобильника, и то настолько редко, что глупой сказкой казалось. Ему привычны пыльные закаулки тёмных улиц, украденные жвачки из магазинов и беспринципные разборки на кулаках тёмной ночью. Здесь же всё, от блестящего паркета до бархатных стульев, на одном из которых он и сидит, пахнет роскошью. Это настолько непривычно и смешно, что хочется рассмеяться во весь голос, но звук спуска предохранителя оружия заставляет его в панике глотать необходимый кислород, а кровь стынуть в жилах.
Мужчина, что представился Пугодом, смотрит на него изучающе. С лёгким прищуром и явным весельем. Вся ситуация вызывает дикий, почти животный, ужас, и от этого не легче. Они окружены ещё каким-то людьми в форме, вооружёнными до зубов. Балбес хочет уже на колени упасть, начать молить о пощаде, но резкий смех прерывает всё. Он в страхе громко сглатывает ещё раз, а на глаза слезы наворачиваются.
Вышла из реста, наметила примерный план того, как и куда хочу двигаться дальше.
1. Писать мелкие зарисовки раз в день-три дня, чтоб был какой-то контент, чтоб вы кайфовали. Иногда проблематик, иногда похихикать 2. Начать работу над довольно большим и объёмном фф по якудзам. Разумеется, там будет море чернухи/стекла/вставьте нужное 3. В перерывах дропать какие-нибудь драбблы на фб, зарисовки немного по длиннее, чем сюда. 4. Доделать персов мш как поняшек в пони тауне (этот пункт для душевного спокойствия)
Оптимист не дышит. Он, на самом деле, задохнуться всеми силами пытается, только бы не быть блять здесь. Звуки, такие неумолимо громкие, по ушам бьют раз за разом. Вместе с выдранными на живую глазами пришло и обострение прочих органов чувств, но в такие моменты драконорождённый был абсолютно этому не рад. Всё вокруг ужасно громкое, настолько, что сдохнуть кажется единственным оптимальным решением. Ебучий смех Нагибайки уши режет, практически скальпель засовывает внутрь, чтоб поглубже. Он раздирает нежную кожу, добираясь до перепонок, и те тоже без труда выдирает с корнем. И дальше по ушной улитке, достаёт ту и выворачивает нахер наизнанку одним движением, а после и нервы дерёт. Ублюдский смех добирается до самого мозга и остаётся, кажется, навсегда. Лязг кандалов, смех, скрежет метала. Громко-громко-громко, почему всё это настолько громко блять? Мужчина ещё раз дыхание задерживает, но организм иррационально и упрямо смерть принимать отказывается. Остаётся вдыхать этот запах чьего-то разлагающегося трупа в углу.
Опти с мыслями собраться пытается, вдыхает равно сквозь зубы, и чувствует, как воздух обжигает почти. Кончиками пальцев проводит по холодной, шершавой стене, пытается хоть примерно определить своё местоположение, но это кажется бессмысленным. Он и так знает это место, даже помнит как выглядит этот злосчастный подвал. Помнит, как прикован был точно так же, как Наги глаза его драл, самолично вырывал с корнем. За ними тянулись нити из мышц и капилляр, которые через секунду разрывались с громким треском, принося такую невыносимую боль. Драконорождённый голос тогда сорвал и просто молился, чтоб Нагибайка отъебался наконец, перестал его мучить уже. Теперь он здесь снова, и добром это точно не закончится.
Алекс рассматривает прикованного возлюбленного, и медленно расстёгивает молнию ширинки, ближе подходит. Он подцепляет чужое лицо самыми краями пальцев и смеха сдержать не может. Глаза...его такие красивые, выдранные с корнем глаза, и что же от них осталось? Прекрасная возможность для полёта фантазии. Стояк давил неприятно, так что учёный уже спешит избавиться от одежды. Он в последний раз, почти что нежно, щёку оглаживает, и перемещает пальцы к пустым глазницам. Держит крепко, чтоб закрыть не было никакой возможности, и входит. Пространства мало, и разве что головка члена помещается, но какой же невъебический кайф. Наги стонет от этих ощущений, и слышит как Опти давится криком. Это только больше жар распаляет, и Алекс пытается как можно глубже протолкнуться.
Кровь хлыщет из открытых ран, а Нагибайка смеётся только громче. Ему так блять хорошо, просто ахуенно, что прекращать это никак не хочется. Видимо, он какую-то внутреннюю ткань рвёт, когда член проходит ещё глубже, и череда громких стонов срывается с губ. Оптимисту, кажется, больно безумно, но тот только кричать и умолять может. Эта картина так возбуждает, что хватает пары минут. Учёный до пика доходит, темп ускоряет всё больше, и в конце концов — кончает обильно прямо в голову. Сперма вытекает из глаз, носа. Она, кажется, почти буквально проникла в мозг. От этой мысли ещё лучше становится. Наконец-то столь желанная картина, разрядка. Оптимист, на удивление, жив ещё. Слёзные каналы любезно перерезаны, так что плакать не может. Да и голос сорвал, лишь хрипит тихо какие-то молитвы.
Нагибайка вводит ему ещё какой-то наркотик, и буквально забирает единственную возможность отключится, забыть обо всём, вдохнуть наконец. Он даже не трудится штаны натянуть, всё равно уже через пару минут что-нибудь ещё придумает, продолжит "развлекаться". Нагибайка думает о том, что в теле Опти в принципе дырок слишком мало, и нужно бы ещё сделать. Комната вновь наполняется громким смехом, пока драконорождённый просто надеется, что скоро всё закончится. Отвратительно блять.
Пока всё ещё не могу делать контент, я зарегалась в пони таун и сделала свою оску Теперь желание заебашить всех персов машмилда. Контент, который вы заслужили (Читать как «Автору наконец-то провели интернет»)
Пока я в отъезде/ресте и нихуя написать не могу (я очень пытаюсь), ловите зарисовку, которую мне на тайного санту подарили. Пейринг Клеш/Гречин давно мёртв, и я буду в ахуе если вообще о нём кто-нибудь ещё помнит, но тем не менее оно вкусно и стекляно. Автор: @kykaandpayk
Я на самом деле готова обсасывать клеша отсюда вечность (он просто списан с меня). Клеш из бэд!ау > весь мир, чел очень конченный. Мб попытаюсь что-то грустное накатать прям по нему, потому что если раскрою лор — он настолько сука сломанный и побитый жизнью, что рыдать хочется. А пока накидайте идей для коротких зарисовок (желательно в проблематик), а то у меня тухло на фантазию. Я пойду пока бить детей, спасибо за внимание
