#теоретическое Есть ли пределы у любви воплощения к человеку?Быть бессмертным воплощением трудно. Да, у тебя есть такие же бессмертные друзья, приятели, соседи. Если повезло, есть даже семья и любимые. Их существованию мало что угрожает, и можно почти с полной уверенностью ожидать, что они будут делить с тобой вечность всю твою жизнь. Но вместе с тем тебя постоянно окружают смертные люди — соседи, коллеги, знакомые. С кем-то из них ты неизбежно подружишься, к кому-то прикипишь всей душой, а кто-то и вовсе станет для тебя семьёй — ты же не железный, ты не можешь себе запретить чувствовать что-то по отношению к людям. И стать этаким циником-нигилистом, для которого люди — всего лишь коротенькая странная закорючка на широкой линии жизни, ты тоже не можешь, как бы ни пытался: люди — часть тебя самого, ты
человечен по природе. А значит, ты, как и они, тоже обречён обожать, любить, дорожить, а потом терять и оплакивать близких.
Старым воплощениям с этим немножко проще — они уже не раз обожглись на потере и научились принимать их со смирением. Или, по крайней мере, с большим смирением, чем люди. А вот молодым или относительно молодым воплощениям такие жизненные испытания даются очень тяжело. Особенно если тот, кто их оставил — это кто-то очень важный. Например, отец-основатель. Или человек, сыгравший огромную роль в развитии города, а может, его спасении от какой-то угрозы. Смерть такого человека воспринимается как личная утрата, а его семья невольно ощущается как часть твоей семьи или, по крайней мере, нечужие тебе люди. Классический пример — Романовы для Петербурга как потомки его отца-основателя Петра I.
Но я бы тут всё-таки не приписывала воплощению какую-то безусловную любовь просто на основании родства данных людей с дорогим ему человеком. На его восприятие мира и окружающих оказывают влияние не только его личные нравы, вкусы, представления о прекрасном, симпатии и антипатии, но и его история, его принадлежность к стране, историческая роль (или, если хотите, цель), которую городу уготовил основатель. Ну или, как в случае Москвы, он сам выбрал.
Возьмём Петра I, он для Питера основатель, любимый папа и вообще ориентир по жизни. Это он научил Петю не слишком-то оглядываться на общественное мнение и поступать так, как он считает нужным — кататься на коньках, когда это считалось забавой простолюдинов, ну или вот вопреки ценному мнению любимого дяди и неприязненному отношению батюшки и его окружения к Москве тянуться к Мише и пытаться узнать его получше. Не без примера Петра Алексеевича, увлечённо бравшегося за ремёсла и работавшего руками вместе с обычными строителями и моряками, Питер освоил готовку, разобрался с электричеством. Пётр I определил и то, какой столицей он должен быть и какие национальные интересы преследовать: жить прогрессивно, не стесняться заимствовать чужие успешные практики и достижения, но всегда держать в уме собственные приоритеты и оставаться собой; добиваться для страны развития, в первую очередь — экономического (отсюда все мануфактуры, заводы, войны за морское побережье, развитие военного и гражданского флота — двигателя экономики того времени). Преемники Петра I худо-бедно следовали этим принципам, и хотя многие из них могли не особенно нравиться ему лично (например, Анна Иоанновна с её грубым нравом или Елизавета Петровна с неуёмной страстью к дурацким развлечениям), он с ними мирился или относился к ним снисходительно. А дальше мы имеем Петра III (сын его названной сестры Анны Петровны) и будущую Екатерину II — немку, которая к Романовым не имеет никакого отношения, но понимает политику и власть в том самом, сакральном для Питера, «духе Петра». И кто ему оказывается симпатичнее, ближе и роднее? Отнюдь не родственничек, подаривший проигравшей Пруссии все отвоёванные территории обратно и открыто предпочитавший России маленькую Голштинию aka Герцогство Гольштейн. Нет, Петербург без малейшего сожаления приветствует воцарение Екатерины. Почему?
