Юджи знал, что, возможно, ему не стоило придавать этому кольцу большое значение. В нынешних обстоятельствах сенсей выглядел скорее как тот, кто всего лишь плыл по течению с желанием минимальных потерь. Он так просто отнесся к его признанию, так безрассудно и легко признался в ответ, и вот, спустя всего два месяца подарил Юджи кольцо. Конечно, не обручальное, просто парное. Только подходило оно, почему-то, идеально только на безымянный палец. Наверное, сенсей просто прогадал с размером. По поводу нецелесообразности подобной покупки, Юджи, конечно же, не думал. Во-первых, потому что быстро понял, что огромные траты для него — для Сатору как поход в магазин за хлебом. А во-вторых, потому что уже осознал, что его смерть, пускай и крайне кратковременная, всё же повлияла на сенсея сильнее, чем он мог предположить. Кольцо не было подарено им лично. Просто в какой-то из дней Юджи проснулся уже с ним на пальце, а на его смущенный писк сенсей лишь рассмеялся и ответил, что он надел его на тот палец, на который кольцо налезло. В этом не было ничего такого. Но всё же Юджи замирал всякий раз, стоило ему заметить украшение на своей руке. Ему казалось оно вдруг теплело под его взглядом, словно Сатору посылал бы ему тайный знак, что тоже думает о нём в данный момент времени. Аккуратное, почти не ощутимое, оно смотрелось так правильно, так логично, словно всегда было с ним. В моменты прилива одиночества или страха, боли или грусти, Юджи просто смотрел на него, и оно ощущалось касанием Сатору к самому его сердцу. — Даже если оно не помолвочное, это все ещё лучшее, что Сатору-сан дарил мне, — тихо шепчет Юджи, протягивая руку на свет. Тревога, минутой ранее сжавшая его сердце, вдруг отступила, скрылась, как если бы сенсей был сейчас рядом. В совершенно непроизвольном жесте Юджи прижал тыльную сторону ладони к губам, прильнув в горячем поцелуе к, может быть, ничего, на самом деле, не значащему кольцу. Значащему для него — всё. Сатору прижимается спиной к стене и облегчённо выдыхает, чувствуя их единение прямо сейчас. Он всё еще не готов сказать, насколько серьёзно это его намерение. Но он рад, что для Юджи оно таково. Потому что Юджи всегда понимал его в сто раз лучше других.
Речь Сатору Годжо никогда не была трогательной или чувственной. Он получил уже четыре Оскара, и на вручении каждого из них зал плакал от смеха или закатывал глаза в раздражении, неизменно, от второсортных шуток, лёгкой, а иногда навязчивой иронии и неуместных кривляний. Глубоко трагические роли, вопреки этому, у Сатору Годжо выходили на ура, и, в основном, именно они приносили ему оскороносную славу. Однако все, как одна, не могли похвастаться глубокими и яркими монологами. Годжо играл выразительным взглядом и напряжённым телом, сжатыми губами и хмурым взглядом, гордой улыбкой и волевым подбородком. Но не словом. Поэтому было совсем неудивительно и в жизни не услышать от него ничего романтичного или драматичного. Ставшее юбилейным награждение было предсказано критиками и публикой за месяцы до самой премии, и зал, готовый к привычной для них речи, послушно замер, в ожидании очередного глупого реверанса Годжо собственным юмористическим способностям. — Прежде всего, хочу сказать, что все мои достижения — это заслуга Бейонсе! — начинает Годжо, и зал тут же подает ему реакцию на блюдечке — смешки, раздражённый стоны, протестующие выкрики недовольных его слишком неуместной, по их мнению, шуткой. Вот только обычно, подгоняемый толпой, и благодаря тому с большим остервенением прибегающий к бесконечным издевкам, Годжо Сатору не находит в себе силы остановиться, изливая всего себя. Сейчас же он замер, словно взяв театральную паузу, и вдруг заговорил тоном, никому доныне неизвестным. — И, конечно же, это неправда. Но у меня есть человек. Теперь есть человек, которому я хочу посвятить все свои достижения до единого. Я из года в год стоял здесь перед вами, в непонимании, как кто-то мог бы благодарить за собственные заслуги кого-то кроме себя. Преподносить их не себе, а другому. И сейчас я счастлив понять, каково это. Это восхитительное чувство, дороже мне любой, даже самой позолоченной статуэтки. Из тысячи или десятков тысяч взглядов, для меня теперь горит одна единственная пара глаз. Я кривлялся, стараясь завысить собственную ценность и значимость еще больше, но та-дам — теперь мне это не нужно. Я в полном восторге от себя, от этой роли, от мира, который дал мне такую возможность. И я бесконечно признателен. Нет. Я бесконечно влюблен в тебя, Итадори Юджи. — Идиот, — кричит Юджи в подушку, готовый спрятаться в диван. Трансляцию чертового признания Сатору ему включила Нобара, одновременно визжа от восторга и высказывая скептицизм. И хоть Юджи был ей признателен, не смущать подобное не могло. Впрочем, все же эту смутило его не больше, чем звонок в дверь, после которого последовал громкий крик, сотрясающий его подъезд и квартиру восторгом Сатору: — Выходи, Итадори Юджи! Я хочу ещё раз сказать, что люблю тебя!
— Еш-шче, — невнятно шипит Сатору, с восторгом тыкая в клюв резиновой уточки. Юджи был не так богат, чтобы позволять ему принимать ванны часто, и всё же он старался изо всех сил, чтобы такое желанное для Сатору мероприятие проходило почаще. Они встретились совершенно случайно. Юджи, спасая из пожара богатенькую семью по соседству, вместе с потерявшими сознание хозяевами вынес из горящего дома и их пленника. И что уж говорить о восхитительной способности Сатору уговаривать, и о порабощающей добродетельности Юджи. Он не мог отвезти Сатору к его родному морю — не сейчас, когда на такое путешествие ему потребовалась бы сумма, в десятки раз превышающая его зарплату. Но сделать его жизнь как можно лучше, по крайней мере, лучше, чем она была в заточении у тех богатеньких ублюдков, Юджи мог. — Не брызгайся, Сатору, — фыркает он, вываливая в воду всех оставшихся уточек одной большой кучей. Огромный, точно змеиный хвост тут же с восторгом извивается, и его оставшаяся ненамоченной часть в мгновение обвивает Юджи за торс, не пытаясь затянуть в ванну, но передавая искреннюю благодарность своеобразным объятием. Юджи с осторожностью погладил переливающиеся на свету чешуйки и попытался подняться, однако устрашающе сильный хвост прижал его к месту. — Кхуда? — недовольный властный голос слишком мило шипит, чтобы принять его за достойную угрозу. Несмотря на то, что невероятно выносливый и опасный Сатору действительно может ею являться. — Мне нужно приготовить ужин и прибраться, — фыркает Юджи, пытаясь выбраться из чужой хватки. — Охстахся. Я потсом похмогу. — Ага, ты в прошлый раз, моя посуду, чуть не затопил нас! — Нхо помхсыл жсе. Чужой яркий взгляд небесных глаз тут же становится жалобно попрошайническим, и если бы у Юджи была хоть капля возможности сопротивляться ему, он бы здесь сейчас не был. Во всей этой ситуации. Но он обреченно стонет и усаживается поудобнее, вазюкаясь вместе с Сатору с резиновыми уточками ничуть не с меньшим интересом. Был ли он насквозь промокшим позже? Естественно. И все же Сатору бережно вытер его всего, обвиваясь вокруг хвостом, похожим на стальные тиски, и честно помог с уборкой, в основном хитрым образом распихивая все неубранные вещи под кровать или за кресло своим гибким хвостом. А после приволок резиновых мокрых уточек к ним в постель. И возмущения Юджи тут были бессильны.
— Ты ведь даже меня не слышишь, сенсей, но приходишь и приходишь, ходишь и ходишь. Ну давай, я посылаю мысли тебе в подсознание, или как там, ну же! Я бы не хотел, чтобы ты тусил у моей могилы ежедневно. Я бы, на самом деле, и сам не хотел тут тусить! Юджи обреченно пинает собственный памятник. Он прикован к этой чертовой надгробной плите, как смертельно больной к койке, и эта чертова призрачная жизнь ему уже жутко надоела. Ему потребовалось неосознанное количество времени, чтобы принять и собственные сожаления, и собственную смерть. Ещё больше времени, чтобы смириться с собственными страхами и горем. Он страшился небытия и отчаянно не хотел верить, что это — конец, и порой ему хотелось спрятаться в чужие объятия от охватившего его ужаса и одиночества. Но сильнее всего этого была его боль за сенсея. Он возвращался вновь и вновь, смеясь и скорбя, шутя и молча часами в гордом уединении. Иногда он рассказывал про остальных, иногда ныл на собственный день, но каждый раз умолял вернуться. Словно ребенок, малое дитя, которое просто не понимает концепцию смерти, не может осознать, что люди уходят безвозвратно. И ни слезы, ни просьбы, ни крики и ни угрозы тут не помогут. Юджи сожалеет, что успел признаться ему. В фильмах и книгах признание в любви прямо перед роковым финалом — самое желанное для героя, ему лишь бы успеть сказать самые важные слова. Юджи успел, и вот, к чему это привело. Жалкие недели их счастья оборвались в одночасье, и Юджи даже не помнил как. Он понятия не имеет, как умер, и может лишь наблюдать, как любимый человек часы напролёт проводит у его могилы. — Мне кажется, ты залежался, Юджи, — звучит голос сенсея, и Юджи лишь качает головой, не зная, что и придумать. Он уже перепробовал всё — и мысленно отпустил, и вслух сказал, что всех прощает, всех и вся и всё такое, и пытался вытолкнуть, выпнуть сенсея вон с собственного участка, но всё тщетно. Всё тщетно, и чужая верность и привязанность больше не радуют сердце, а скребут по нему. — Отпусти ты меня уже, Сатору, — с сожалением выдыхает Юджи, и словно у самого уха слышит чужой ответ. — Я не дам тебе так легко слинять, Юджи. Проснись уже, дурак. Юджи слышит противный писк приборов в палате, когда его сердце вдруг начинает колотиться с сумасшедшей скоростью. "Сам дурак" — пытается произнести он, наконец-то вырвавшись изо сна.
— Давай-ка, малыш, идем сюда, — нежно, как никогда, бормочет Сильнейший, притягивая к себе утомившегося монстра. Это было безумно забавно и странно. После одной из страшнейших битв человечества против проклятий, после бойни, во время которой каждый из них был на вершине, на пике своих возможностей, юное дарование мира шаманов просто отрубилось. Это была этакая фишечка Юджи. Он выкладывался не на сто, не на двести, а на всю тысячу процентов, выжимая из своего тело всё до единого. И когда победа наконец-то усеивала торжествующей тишиной поле битвы, он вырубался без сил одним из первых. И Сатору всегда был рядом, чтобы его подхватить. Сам он был разморен. После тяжёлых сражений его одолевала нега, он парил в приятном осознании собственной силы, смакуя победу точно вино. И всё же, не было для него в этом состоянии момента ценнее, чем прижать к себе размякшее тело любимого человека, выложившегося не меньше, чем он. Сатору целует прикрытые глаза и свежий шрам, закидывает вялые руки Юджи себе за спину, и подхватывает его под бедра, отрывая от земли. Взъерошенные боем розовые волосы щекочут ему щеки, и он счастливо улыбается, покрепче обхватывая свою ношу. — Такой умница, — тихо мурлычет Сатору, игнорируя чужие взгляды. Он готов занежить Юджи до изнеможения, проблема лишь в том, что то и так без сознания. — И как он может так просто вырубаться, — качает головой Маки, следуя за ними прочь с поля боя. Юта лишь пожимает плечами. Сатору поворачивает голову, утыкаясь носом в чужую щеку. И тычется, тычется, чувствуя чужое тихое сопение. Победа сладка. Но солнце в его руках ещё слаще.
— Сатору вообще не собирается ходить с Саи по врачам? — Он сказал, что никогда не сможет посмотреть ему в глаза, после того как предаст и позволит врачам ткнуть в него иголкой, — фыркает Юджи, утешающе целуя ещё почти не скрытую волосами макушку своего плачущего чудо. — Ну тише, тише, Саи, умничка, видишь, Сëко-сан уже почти закончила. Твоя тётушка очень хорошо управляется с лекарствами, правда ведь? И совсем не больно, малыш. Правда Саи был совершенно иного мнения. Лицо скривилось, выражая несогласие с такой жестокой несправедливостью по отношению к нему. И Сёко была готова признать, что глядя на эти невинные глазки на мокром месте, тяжело было не чувствовать тяжесть в собственной груди. Впрочем, она все равно с этим справлялась. — Какое чудо, что техника раскрывается гораздо позже, — хмыкает она, убирая, наконец, шприц, пока малыш льет горючие слёзы. — Каждый раз, когда мы тащили Сатору по врачам в колледже, он на полном серьёзе врубал бесконечность на максимум. Приходилось уговаривать его по полтора часа. Юджи хихикает, укачивая малыша на своих руках. Тот, впрочем, достаточно быстро успокаивается, крепко ухватываясь за завязку на его толстовке своими по-детски пухленькими маленькими пальчиками. — Ну, Саи не будет весь в своего трусишку папу-Сатору, верно? Мы смелые и храбрые, и теперь знаем, что не нужно бояться врачей, верно? Что ж, взгляд малыша не особо то выдает полное согласие, но Юджи этого не замечает. Зато замечает гору сладостей и новых игрушек, которая встречает их дома. — Сатору! — Хотя бы один понимающий родитель у нашего ребенка должен быть! Пока ты водишь его страдать! Юджи обреченно стонет и крепче прижимает к себе Саи, уже потянувшегося загребущими руками к конфетам.
— Э-ах, Годжо-сан, что ты делаешь?! — Забираю свой подарок, естественно. — Но я на миссии! — Для того, чтобы была миссия, должно быть проклятие, Юджи. А его здесь нет. — Как не... — Юджи пытается оглянуться на здание, на котором только что восседала огромная жуткая фиолетовая гусеница, но там оказывается совершенно пусто. Разве что жутковатого вида трещина, идущая по стене, намекает на использование проклятой техники. Явно сильной. Явно Годжо. — Я же устроил тебе сюрприз с утра и пообещал крутой ужин вечером, тебе надо было просто дать себе отдохнуть, — обреченно выдыхает Юджи. Он забрал все миссии сенсея в последнюю неделю, чтобы дать ему заслуженный отдых, а тот, в итоге, ворует миссию у него в собственный день рождения. — Ничего не знаю, я не хочу проводить свой праздник без Юджи, — хмыкает Сатору, взглядом из-под повязки сканируя чужой оголившийся торс. За прошедшие года Юджи стал ещё крепче, мышцы проступали отчётливо под его кожей, но та все равно оставалась нежной и мягкой и на вид, и на ощупь. Так и хотелось поскорее прильнуть к ней губами. Сатору вытаскивает руку из кармана, чтобы провести холодными пальцами по чужому в миг напрягшемуся прессу. — Годжо-сан! — У меня день рождения, Юджи! — Н-н, ну хотя бы не здесь. — Принято. Сатору телепортирует их в следующее же мгновение. Прямо на кровать, изголовье которой украшено шариками и поздравительной гирляндой. Ощущение праздника наконец накрывает его с головой, и распластанный на простынях Юджи ощущается лучшим подарком из всех. Сатору широко улыбается и стягивает повязку. — Я хочу подарочный танец. Можно прямо на кровати. И несмотря на то, что Юджи закатывает глаза, он исполняет любое желание Сатору сегодня. И выжимает его досуха. Ужин Сатору накрывает на стол сам. Потому что Юджи встать просто не в состоянии.
Что ж, под впечатлением от поздравляющих каналов, мне и самой захотелось создать что-нибудь памятное в честь этого события. Поэтому ловите новую небольшую зарисовку про день рождения Сатору — https://ficbook.net/readfic/0191b879-4527-79d8-a15c-b7738dc073d7/38829371#part_content Как вы помните, в некоторых странах возраст совершеннолетия достигается в 21 год, поэтому в работе фигурирует именно это число. От первоначальной задумки я сильно отклонилась, но, быть может, когда-нибудь переработаю эту зарисовку. Мне очень хотелось поговорить о взрослении Сатору, даже если косвенно, и вот я это сделала А еще не могу не воспользоваться этим постом, чтобы спросить у вас: ВЫ ВИДЕЛИ НОВУЮ ГЛАВУ РАБОТЫ КИЦУНЕ??? Я в полном восторге. Боже, я уже несколько раз перечитала, и я все еще в восторге. Меня аж штормило от эмоций, от стресса до умиления и беспокойства с неловкостью. Это восторг! Моя душа довольна. Ну и мои рассуждения на тему персонажа Сатору Годжо, вы сможете почитать в коммах ❤
— Ты обижен. — Я не обижен. — Ты обижен, и не говоришь мне на что, а значит я не смогу исправиться или объясниться. Это не имеет смысла. Скажи мне. — Я. Не. Обижен. Юджи обреченно стонет. Кто бы мог подумать, что отношения с Сатору Годжо — это настолько сложно. Наверное, так мог подумать кто угодно, кроме него. И вот он здесь. — Значит нам стоить начать диалог с того, что ты подсознательно не даешь себе права обижаться на что-либо, потому что думаешь, что достаточно силен, чтобы просто принять абсолютно все? А после перейти к тому, что невозможно полностью отключиться от негативных эмоций, и ты всё равно обижаешься. И закончить тем, что ты имеешь право обижаться, но если при этом ты не будешь обсуждать со мной, что тебя задело, наши отношения не продержатся долго? Юджи выдыхается, когда договаривает эти сложные мысли до конца. Что ж, куча статей про отношения не прошли даром, всё же он вроде что-то начал понимать. Правда, пожалуй, не стоило рассказывать Сатору о том, что он гуглил про "отношения с человеком с непроработанными травмами", "отношения с человеком с избегающим типом привязанности" и ещё кучу всего, за что ему могут свернуть голову. Может Сатору как раз из-за этого так расстроен? Случайно (специально) увидел его историю браузера? — Наши отношения продержатся долго, — недовольно бубнит Тору, а после закидывает руку за голову. О, точная примета, значит все же будет откровенничать. — Я не обижен. Возможно, я просто немного... не в настроении, потому что ты пошел в кино на фильм, про который мы столько говорили, с Мегуми и Нобарой. — Но, разве ты не сказал, что он наверняка будет скучным и тебе не понравится? — Ну, я же все равно говорил о нём, можно было и понять, что я не был уверен, будет ли он скучным! Юджи многозначительно кивает головой, восхищаясь, что нашел в этом мире человека настолько нелогичного, что это вызывает восхищение. — Хорошо, я, э, эм, прости. Но можешь в следующий раз говорить более прямо? — Я подумаю. Несмотря на все еще недовольный тон, когда Юджи раскрывает руки для объятий, Сатору тут же шагает к нему, стискивая со всей дури. Кажется, он очень устал дуться. Юджи счастливо улыбается, укладываясь щекой на чужую крепкую грудь. Ну, маленькими шажочками... может они всё-таки дойдут до относительной нормы. А пока что они просто пообнимаются.
Годжо-сан был первым врачем, увидевшим в Юджи потенциал. От него нельзя было услышать комментариев про неподобающий вид из-за выцветших светлых волос, отливающих розоватым светом (а ведь Юджи столько раз объяснял окружающим, что это естественный его оттенок). Годжо-сан не был пренебрежителен или груб и всегда с удовольствием отвечал на любые вопросы, порой позволяя Юджи присутствовать на тех процедурах, на каких ему находиться было не положено. Он был так открыт к Юджи, словно единственный разглядел в нём истинную тягу помогать и желание трудиться из последних сил. И Юджи старался ещё больше, не желая упускать этот шанс и игнорируя чужие шутки про покровительство. Потому что он был уверен в улыбке Годжо-сана, в том, что его бережные касания больше опекающие и заботливые, нежели нацеленные на что-то иное. Только вот ключевое слово в этом всём: "был". Новогодний корпоратив и несчастный Годжо-сан, которому кто-то определённо безнравственный подлил в стакан алкоголь, всё расставили по местам. Захмелевший с жалких миллилитров, попавших в его тело, Годжо-сан в мгновение смëл грань между ними, осыпал Юджи с ног до головы пьяными комплиментами и кошмарными подкатами. И под всеобщий смех, Юджи чувствовал, как все его надежды снова крошатся о реальность. Он знал, что был неплохо сложен. Знал о людях, которые были бы не прочь переспать с ним. Он не раз сталкивался с не очень-то приятным флиртом на грани грязных приставаний, просто потому, что выглядел горячо, выглядел как тот, кто не чурается связей на одну ночь — почему у людей складывалось такое впечатление, Юджи не знал. Кто бы мог подумать, что внешность настолько решает. И всё же в этот раз было по-особенному обидно. Потому что Юджи рассчитывал, что Годжо-сан видел в нём нечто большее, чем просто милое лицо и спортивное тело. Потому что он ожидал, что все комментарии Годжо-сана по поводу его успехов были искренними, честными, а не продиктованными желанием... Понятным всем желанием. Юджи довозит запьяневшего хирурга до дома, укладывает в постель и легко выворачивается из объятий, покидая роскошную квартиру. Насмешки коллег пережить было проще простого. Чужую прилипчивость не сложно было просто перетерпеть. Но вот что делать с разбитыми вдребезги ожиданиями, Юджи не знал. Он соврал, если бы сказал, что симпатия Годжо-сана не взаимна. Нет, более чем. Вот только Юджи рассчитывал на нечто большее, чем интрижка на работе. Он рассчитывал... На следующей рабочей неделе Юджи успешно избегает Годжо-сана. И на сообщения отвечает вежливо, но коротко и без инициативы. И когда его припирают к стенке, скромный румянец, конечно же, озаряет его лицо, но сути дела не меняет. Поэтому, когда его пригласят на свидание этим вечером, Юджи ответит нет. Нет, спасибо, я думал, вы правда видели во мне потенциал в работе, а не потенциального партнера по сексу. Нет, спасибо, я ожидал, что если бы мы и стали ближе, то чем-то большим, чем то, что вы собираетесь предложить. — Нет, спасибо, — вяло бормочет Юджи и исчезает с поля зрения. Но спустя несколько дней выслушать Годжо-сана ему всё же придется, потому что пижонская машина караулит Юджи у дома и после работы, и чужой хмурый и несчастный взгляд режет не хуже ножа. Юджи сжимает зубы и садится на переднее. Годжо сжимает его и увозит прочь.
— Повезло ещё, что Годжо это не интересует, — устало подметил Мегуми, отвоевавший право выбирать гирлянду для ёлки. У них всех тут шла борьба за вкусовые предпочтения и глубину эстетичности. Сугуру настаивал на тёплых оттенках, Мегуми хотел серебряные и синие игрушки, а Юджи вообще набрал кучу супер странных шаров с веселыми мордочками, которые ну никак не подходили ни под что. — Не понимаю, в чем, смысл, — фыркает Сатору, сразу уже уловивший, что речь идёт о нём. — Ёлку всегда украшали слуги. Мегуми с Юджи одинаково скукоживают лица, пока Сугуру берёт на себя обязательства объяснить: — Это часть праздника, Сатору. Ты украшаешь ёлку вместе со всеми, и когда вы отмечаете, ты видишь, как на ней сияют украшения, которые ты сам выбрал. И яркая золотая звездочка на самой вершине символизирует... — Серебряная, — коротко подмечает Мегуми, и Юджи обречëнно стонет, предвосхищая новый этап споров. — Золотая. Это должно быть самое яркое и светлое украшение, которое своим сиянием будет озарять новый... Их почти начавшуюся дискуссию прерывает смущённый писк Юджи, который судорожно барахтает руками и ногами в воздухе, очень боясь опрокинуть ёлку. Ни Мегуми, ни даже великодушный Сугуру ему подобного не простят. А вот Сатору словно всё равно. С искренним усердием он будто пытается закинуть Юджи куда повыше. — Что ты делаешь, семпай?! — Вешаю самую яркую звездочку, которая будет озарять нас всех в новогодний вечер, — важно отвечает Сатору, почти слово в слово дублируя лучшего друга. Юджи алеет помидоркой, когда понимает, как он их интерпретировал. Кажется, Новара всё же была права, когда говорила, что его чувства взаимны. — Поставь меня, пожалуйста, семпай. Я не хочу все новогодние каникулы висеть на ёлке. Сатору хмурится, так и держа его под подмышки, но вскоре всё же позволяет почувствовать под ногами землю. Только от себя не отпускает, прижимая к груди и тиская. — Но тебе всё равно придётся освещать мне этот праздник. Сложно не смеяться, умилëнно слушая это ворчливое бурчание. — Хорошо, семпай! В это мгновение Мегуми призывает Нуэ, чтобы быстренько повесить свою серебряную звёздочку на верхушку. Но Юджи так и стоит, уткнувшись носом в чужую рубашку и смущенно вдыхая любимый аромат, а потому не видит завораживающей битвы Нуэ и Радужного дракона. Не то чтобы ему было жаль. Теперь — точно нет.
