Скажете, абстрактно? Извольте, вот пример. Многие, конечно, обожают строчку:
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…» — и хорошо, и пусть многие обожают.
Но вот вам начало другого произведения, другого автора:
«По берегу Онежского озера шёл в старину батрак из Карелии. Вековая серая природа была покрыта по своему лицу камнями, мертвыми корнями, сором прохожих редких людей и прочей нечистотой, будто земля была здесь слепая и никогда не видела сама себя, чтобы устроиться».Это — начало малоизвестного, оставшегося даже незаконченным, рассказа Андрея
Платонова (называется рассказ «Лобская гора»). Казалось бы, что такого? — но какая же глубина мысли, вводящего в повествование с первых строк — высочайшую метафизическую величину — разумную Природу, понятую как бессловесное инобытие идеи! (Не секрет, что
Платонов был критическим адептом Фёдорова, который сам был критическим учеником Гегеля).
И рассказ, даром, что оставшийся черновым наброском — не какая-нибудь как-бы-художественная иллюстрация заранее принятого умозрительного тезиса (каковы, например, все «художественные» произведения Сартра). Нет,
Платонов не из головы берёт Идею, он её видит в каждом проявлении внешнего мира, и увидев, переносит её в свои напряжённейшие, как само природное инобытие Идеи, повести. Отсюда и язык этих платоновских повестей: шершавый, слишком осязаемый, о который умом незрячий будет постоянно и больно спотыкаться, но который в радость привыкшему мыслить без простоя.
Это я не к тому, что
Платонова надо читать, а Булгакова — не надо. Читать, положим, надо всё, что интересно: иначе вкус к прекрасному не разовьёшь.
Это я к тому, что у русской литературы далеко не один «великий роман» и его автор, и не стоит воздвигать ему трон. Есть в нашей литературе и более метафизические и, страшно сказать, более прекрасные, пусть и пронзительно-болезненные, наполненные трагедией космического бытия книги.
#Платонов #Булгаков #Фёдоров #Гегель