Отец Александр неспеша начал службу. Чинно крестился, кланялся, вдумывался как и положено в слова, иногда то уносясь мыслию в их духовный смысл, то срываясь на что-то мирское и будничное, затем вновь поправляя себя и возвращаясь к высокому. Пришло время читать и Евангелие. Батюшка ещё с вечера заложил положенное зачало, глянул концовку - чтобы знать как ему тянуть последние звуки, - краем глаза увидел знакомые строки о господине дома и его верных слугах, готовых принять своего хозяина в любое время суток и в любом состоянии и настроении. Пока чтец дюжим басом гудел апостольское зачало, отец Александр, сидя на горнем месте, поразмыслил ещё раз о господине и слугах, о пришествии Сына Человеческого, и, в положенный момент подошёл к престолу. "Не бойся, малое стадо",- начал он, и словно молния он унёсся мыслями в ту таинственную и почти сказочную даль церковной старины, где обитали апостолы и первые христиане, точь-в-точь такие, какие взирают своими строгими и безмятежными ликами с икон: одетые в длинные, льющиеся складками разноцветные плащи поверх таких же переливающихся бликами туник, с очами, устремленными горе‌, с руками, указующими своими жестами на что-то очень важное и неземное. После этого секундного парения, отец Александр прекраснел, поперхнулся, кашлянул, и сухим волнующимся голосом прочитал фразу про неветшающие хранилища, кои Христос призвал умножать верующих. Понятно, что батюшка и слышал, и видел это место в Евангелии, но за несколько лет служения ему так и не доводилось самому их читать на литургии. А тут... Батюшка был неописуемо возмущён тем, что при наличии неблагозвучных слов в богослужебных книгах, у правщиков находились время и ум нужным образом сложить слова, чтобы их произношение впредь никого не вгоняло в краску. Тут тебе и и акафист с Иродом, ставшим в новых книгах "буесловным", и риторские болтуны вместо других неприличных хотя и церковнославянских слов. После службы отец Александр, не обращая ни на кого внимания, побежал в храмовую библиотеку, чтобы выяснить, наконец, насколько сложно взять и перевести это слово по-человечески. Ведь все обычно делают вид, что ничего не происходит, а на самом деле церковные подростки в этот момент хихикают, певчие качают головой, батюшки стараются замереть взглядом. И упаси Господь, если какой дьякон или батюшка осмелится прочитать "кошелек" или "сумка", потому как его тотчас осудят ревнители, а равнодушные, но желающие понапрасну почесать языками, скажут, что вот, и этот отец стал читать, прости Господи, по-русски, потому что стесняется нашего родного и святого языка. Отец Александр сидел над словарями и пыхтел, вспоминая, что из-за множества послушаний пропускал в семинарии уроки древних языков, которые бы ему сейчас весьма пригодились. "Так, от Луки, двенадцатая глава, тридцать третий стих", - бурчал он себе под нос. - "Ага! Вот!" "Сотворите себе влагалища неветшающия", - прочитал шепотом ещё раз отец нужный стих и стал царапать карандашом по вырванному откуда-то клочку бумаги. А записал он так: Греки пишут βαλλάντιον, то есть "сумка". Наш церковнославянский - "влага‌лища". Синодальный перевод сделал медвежью услугу, оставив без перевода, как будто нельзя было сразу написать "сумка". Епископ Кассиан, спасибо ему, - "вместилища". Хотя, не особо ясно и конкретно. Белорусы - "мяхí". Что-то похожее на "мехи", сумки то бишь. Ясно. Болгары - какие-то "кесии". Ну, ладно. Евреи - "כִּיסִים" [qisim]. Может, болгары что-то на еврейском читали? Поляки - "trzosy". Какие-то "тросы". Как лямки, наверное. Раньше такие тоже были кошельки, кстати, на лямках. Сербы - "торбе". Тут ясно - торба, сумка. Молодцы, сербы. Украинцы - "гамани". Гамак... Ну, почти. Чехи - "pytlíky". Вроде бы понятно. KJV - "bags". Ну почему эти читают "сумки", а у нас не пойми что?! Удрученный своими поисками, отец Александр, после нескольких попыток борьбы, всё же уснул над книгами, оставив в этом мире и свое недовольство переводами, и надежды на их исправление.