Единственное, чем можем мы помочь нашим детям и самим себе — рассказать правду о величии Красной Империи. СССР 2:0. Счёт будет в нашу пользу. Наша Победа предрешена.
Все дни блокады эта хрупкая женщина 30 с небольшим лет, трагически потерявшая четырёх детей, двух мужей и самый смысл бытия, внезапно преобразившись, собрав себя в стальной даже и не кулак — молот, — громила врага, вселяя надежду в сердца тех, кто противостоял на пределе и за пределами сил человеческих — кромешной тьме.
Она была похожа на подростка. Так и не выросла — тем сохранив веру.
Она, Ольга Берггольц, по единодушному мнению и возвеличивателей её, и проклинателей (я отношусь к первым — склоняясь до земли), написала коммунистическое евангелие — поэму «Первороссийск». И получила за неё Сталинскую премию в 1951-м. Вступление, 16 глав, невыдуманные муки людские — во имя высшего, вопреки предопределённому порядку вещей.
Вдумайтесь. Рискните, что ли, при случае, хоть бы и попытку единую сделайте, написать собственное евангелие, да хоть о чём. Это же как верить надо. И сколькие так тогда и верили, созидая из пепла истории не виданное никем. Для нас созидая.
Стечкин за свой «Стечкин» в 1952-ом получил Сталинскую премию второй степени.
К слову, он же приходился племянником Борису Сергеевичу Стечкину, создателю теории теплового расчёта реактивных двигателей и турбин — Сталинскому и Ленинскому лауреату, Герою Соцтруда.
Отец Игоря Яковлевича Стечкина — Яков Сергеевич Стечкин — был заслуженным врачом РСФСР.
Дворянские корни у рода, если что. Тульская губерния.
Всякого в судьбе всех упомянутых Стечкиных хватало, и тем не менее — Отечеству служили верой и правдой.
Текст актуальности не потерял. Скорее даже и прибавил…
Пахмутова родилась в Сталинграде. 9 ноября 1929-го. В городе Сталина.
Добронравов родился в Ленинграде. 22 ноября 1928-го. В городе Ленина.
Разберите гимн на текст и ноты — будут текст и ноты. Вместе — неостановимая сила — та, которой нет равных.
Появление Пахмутовой и Добронравова в нашей истории есть абсолютное проявление той самой неостановимой силы, яростного сопротивления всех в единое целое объединённых веками бед и побед этносов.
Сопротивления чему?
Безумному и схоластическому полумиру, тому — за пределами нашего Отечества.
Если что, и на всякий случай — были они серьёзными книжными иллюстраторами крупнейших литературных памятников. Именно за это не единожды присуждалась триединому их союзу Сталинская премия.
И ещё за картину «Конец».
А если в целом, ходили они каждый день на работу, и дело своё знали досконально, и делали его более чем хорошо. Сыщите сейчас таких. Никакой фонарь в поисках не поможет.
Духовный ориентир ушедшей советской эпохи, ярый свет во мраке нынешнего невежества.
«Здесь летом жил Заболоцкий. Чудесный, удивительный человек. На днях приходил, читал свои новые стихи — очень горькие, совершенно пушкинские по блеску, силе поэтического напряжения и глубине…»
Константин Паустовский о Заболоцком.
Заболоцкий!..
Блистательное, возможно и величайшее переложение «Слова о полку Игореве», красивейший, монументальный перевод «Витязя в тигровой шкуре».
Советский поэт, испивший до дна чашу судьбы своей Родины. Не предавший её, ни разу ни перед чем не отступивший.
Вот образец слова, мысли, жизни.
В какой же мелочной, порочной и бессмысленной шелухе ноне полощем мы дни свои…
Где сила наша? Ведь пора и с печи слезать.
Тридцать три года сиднем — вот он, сейчас вышедший срок, в 2024-ом!..
Выходит — Ильи Муромца мы дети? Его роду, его племени…
Выходит, что и победим. И самих себя в чёрной немочи одолеем.
А это он о своей работе над «Словом о полку Игореве»: «… я вошёл в дух памятника, я преисполнен величайшего благоговения, удивления и благодарности судьбе за то, что из глубины веков донесла она до нас это чудо.
В пустыне веков, где камня на камне не осталось после войн, пожаров и лютого истребления, стоит этот одинокий, ни на что не похожий, собор нашей древней славы. Страшно, жутко подходить к нему.
Невольно хочется глазу найти в нём знакомые пропорции, золотые сечения наших привычных мировых памятников. Напрасный труд! Нет в нём этих сечений, всё в нём полно особой нежной дикости, иной, не нашей мерой измерил его художник. И как трогательно осыпались углы, сидят на них вороны, волки рыщут, а оно стоит — это загадочное здание, не зная равных себе, и будет стоять вовеки, доколе будет жива культура русская…»
Вот вам Заболоцкий. Весь, как есть. На века. Как и положено поэту.
В этой роще березовой…
В этой роще березовой, Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей, — Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей.
Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жилье, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой.
За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опаленными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемет. И тогда в моем сердце разорванном Голос твой запоет.
И над рощей березовой, Над березовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка, — Встанет утро победы торжественной На века.
Все ваши бесконечные свободы (то, что от них осталось) — восьмичасовой рабочий день, пятидневная рабочая неделя, отпуск, больничный, равноправие мужчин и женщин, прочая, прочая, прочая (подчёркиваю — всё, что хоть как-то осталось — остальное «творчески» захоронено цивилизацией бойких предпринимателей) — это всё Великий Октябрь.
Так что — вспоминая — вспоминайте.
А пролетарии всех стран — вам понятно, что делать надо.
Трёхгранный штык советской сатиры. Страшное оружие.
Впрочем, почему же советской? Общечеловеческой. Ведь так, ведь верно?
Двигаясь по залам грандиозной выставки в Манеже ( РОСИЗО — браво!!!), где и в каких местах ощущаем мы комок в горле, леденящую хватку истории? Почти везде…
Окна ТАСС. КуКрыНиксы разят без пощады. Уже на пятый день Великой Войны. Немцы смрадной гадиной танковых клиньев вползают в наши пределы. В огненном смерче погибает Минск. Рваный фронт более прочего похож на сон кошмарный, в котором непрерывно надрываясь, хрипнут оборванные по проводам “тарелки” — “малой кровью на территории врага!”
Но.
КуКрыНиксы, подобно титанам древности, спокойно себе удерживают небесный свод — вот он гитлер, крыса из крыс, вот они прихвостни его, выродки рода человеческого, смотрите, не говорите что не видели.
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
Куприянов-Крылов-Соколов — как Бог показал-указал пальцем: “Вы, трое — у этих врат. Триедино. Держать удар!”
Разве хоть что-то изменилось в нашем дивном мире? Разве ныне, во Вьетнамах и Родезиях, белые господа не перестали истреблять “лишних прямоходящих” себе на выгоду и дикую забаву? Разве???...
Вот они, ожившие в кинохронике, трое у врат, в зале нюрнбергского процесса. Спокойные и неотвратимые, словно кара господня. Делают зарисовки крысиной стаи сбитой штыками в угол.
Что ещё нужно сказать, чтобы каждый из нас пошёл в Манеж — отдать должное тем, кто на своём посту стоял намертво, не давая прохода врагу?
Что обладали они академической школой? Что обличали пороки общества, а не только про войну? Что были серьёзными иллюстраторами крупнейших литературных памятников?
Это пустое. Идите и смотрите. И будет вам счастье. Ибо беспамятным оно — не положено.
Куприянов-Крылов-Соколов! Штыком — коли! Прикладом — бей!
