ВОЗМОЖНО, ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ Тошнота, о которой я пытался предупредить — она не останется незамеченной вами. Но есть кое-что похуже той тошноты, вы это заметите в ближайшее время. Дело в том, что писать большие истории — это сомнительное удовольствие. Я объясню. Говорят, что я наблюдательный человек. Это говорят люди — и знакомые, и незнакомые. И от тех и от других мне приятно это слышать. Лесть я не люблю, но это не лесть — я наблюдал за собой и пока наблюдал, заметил, что я действительно наблюдательный. Из-за работы я в этом чуть дальше ушел, чем принято. Сейчас объясню. На сценарных курсах вам расскажут о том, как пишутся большие истории. Они расскажут про структуру — про три акта в истории, в сцене и даже в реплике. Расскажут складно и практично. Я в этом слышу заявление, что вся история остается под вашим контролем, пока она пишется. Подконтрольные вещи безопасны, потому что предсказуемы. Сценаристы, которые так работают — они смешат меня. Они наряжаются в ковбойские сапоги, накрывают черепа ковбойскими шляпками, сигаретки закуривают. Они сплевывают зеленую жижу, когда подходят к лошади. На лошади уже размещается седло, но они делают вид, что это не так — ребята не зря наряжались, они сейчас эту лошадку со всей серьезностью укрощать будут. Я достаточно романтичный, чтобы поверить в оставшихся лошадок без седел — я верю, что они травку щиплют на далеких прериях. При этом я достаточно трезв, чтоб понимать, что я просто усложняю себе работу. Укротишь дикую лошадь, она станет такой же как домашняя — смысла в этом, кажется, мало. Но это совсем другой процесс, и мне нравится этот процесс. Он сомнительный, но он хотя бы увлекает меня. Процесс этот строится на податливости и наблюдательности. Податливость и наблюдательность позволяют мне не контролировать историю. Я сажусь ее писать и наблюдаю за ней. Я внимательно наблюдаю за текстом — не ломаю историю и не манипулирую ей. Если истории нужны три акта, значит, они уже в ней лежат. В ней лежит все, что нужно — я просто наблюдаю за ней и веду себя податливо. Это сомнительное удовольствие. Из-за того, что я ничего не контролирую, история начинает контролировать меня. Например, сейчас история, за которой я наблюдаю — она прямо сейчас тяжелая и неприятная. Я из-за нее тоже становлюсь тяжелым и неприятным. Пока истории не было, я был для вас легким, игривым. Время от времени я приглашал вас вместе погрустить, но чаще расслаблял вас и даже смешил. Теперь я не буду таким уж приятным типом — вы это заметите в ближайшее время. Как долго это продлится, мне неизвестно. Я даже вернулся на бокс, чтоб часть своей неприятности выводить вместе с потом. Часть я, возможно, выведу, но другая часть останется. Мой естественный порыв — говорить о своем обидчике, об этой истории, говорить о ней постоянно. Я не хочу вам постоянно говорить об этой истории. Если буду так делать, стану рэпером. Это рэперы читают о том, как они сейчас вам круто зачитают — они так зачитают, что вы охуеете. Об этом же их песни? Я понятия не имею охуеете ли вы с того, как я зачитаю. Я пока что только наблюдаю за этой историей, и она вполне может оказаться неважной. Может, я наткнулся на строптивого пони, который строит из себя что-то крупное, черное, рельефное. Чтоб не превращаться в рэпера, я направлю свою неприятность на вещи, которые мне неприятны. Какое-то время буду писать о том, почему меня не устраивают разные вещи. Надеюсь, эти вещи вас тоже не устраивают. Если окажется, что это так, мы с вами вместе будем раздражаться и отлично проведем время — негатив будет. О негативе мы, кстати, поговорили с Наташей, разговор уже случился. Я не очень хорошо помню, что я там наговорил — я пиво пил, пока говорил. В пиве я увидел хоть какую-то возможность стать приятным собеседником. Не уверен, что получилось.