Старая шутка про «жизнь как болезнь, передающуюся половым путём» в стихотворении Анны Гринки встречается с сюжетом из боди-хоррора в духе «Вторжения похитителей тел». Впрочем, ироничному рассказчику-паразиту не до завоеваний – тут выжить бы для начала. Все тела, что ему достаются, заранее заражены смертью, их «хлипкие тёплые бока» разлагаются и истекают язвами. К вирус-трикстеру проникаешься странным сочувствием, ведь он не выбирает, в кого «провалиться», а за иронией прячёт горькую обречённость – каждое тело может оказаться последним.
Место действия играет не менее важную роль: горящий лес, заражённый город, атомы, бомбы, язвы и волдыри – всё недвусмысленно указывает на мир после ядерной катастрофы, которая в последнее время перестала казаться абстрактной. Кукушка из песни Цоя выступает в роли универсальной метафоры обратного отсчёта, «перекрытые небеса» намекают на выражение «закрыть небо», ставшее в условиях войны практически обиходным – и вот жуткий мир стихотворения Гринки обретает узнаваемые черты.
Атмосфера тотальной «заражённости» пространства здесь создаётся не только и не столько за счёт упоминания «ошмётков», «свищей» и «волдырей». Полиметрический текст Гринки паразитарен во всём, начиная со звука: каждый из используемых размеров входит в канон самых употребляемых, навязчивых и заразительных, как попсовая мелодия. Смена размера часто совпадает с моментом перехода из тело в тело («туда провалился, а дальше / ищи-свищи себя в свищах и волдырях»), но в концовке эта закономерность нарушается («себя я вкинул и убёг / возможно, дальше я родился») – видимо, здесь паразит окончательно осознаёт свою обречённость. Ощущение «инвазивной» речи поддерживают и цитаты, будто случайно прицепившиеся к тексту: с одной стороны – Лермонтов и Цой, с другой – Пуханов («Когда же я совсем родился / мне этот бред не пригодился») и, возможно, Пригов (т.е. два современных поэта с чрезвычайно заразной манерой письма):
Слепой и не очень приятный зверёк
Следи, чтобы в дырку куда не убёг
Я сам бы куда-нибудь с ним бы убёг
Да смелости нет и возможности нету
К слову, «зверьком» в тексте Пригова зовётся «искусство в потьме и в подвале». Отсюда возникает странная параллель между паразитическим и поэтическим существованием: поэт сегодня не может не видеть признаки обречённости и разложения в теле окружающего мира – и в то же время в каждом тексте раз за разом проживает какую-то новую жизнь, не в силах вырваться из этого цикла. Тем не менее, определённую автономию он всё-таки способен отстоять – автономию тела собственного письма.
#комментарий_Максима_Алпатова