Клеш смотрит. Смотрит, не отрываясь ни на секунду, и, кажется, даже не моргает. Смотрит так пристально и долго, что Веник дёргается, будто ошпаренный. Ебучий остроухий выглядит сейчас потеряно, может даже слегка виновато, но всё ещё не говорит, сука, ни слова. Их окружает почти гробовая, давящая тишина, прерываемая лишь редкими звуками природы. Неприятно. Тошно. Так сука тошно, как не было никогда. У Клеша всего за пару секунд весь мир рухнул. Разбился на тысячи кусочков, рассыпался мёртвым прахом. Внутри так больно адски, просто ужасно больно режет где-то в области груди. Проходится по сердцу медленно, разрывая то на мельчайшие кусочки. Ком в горле мешает даже вздохнуть, но пацан пересохшие губы открывает и шепчет тихо: — Как ты мог..? Веназар вновь устало отводит взгляд. Он, кажется, тоже что-то сказать пытается. Что-то о том, что "так было правильно, так было нужно". Пиздёж. Ебаный пиздёж. Рейк всю эту нужность и правильность на хую вертел. От этих слов у него окончательно остатки нервов сдают, мозг отключается полностью. Он вперёд бросается, цепляясь за чужие плечи. Трясёт Веника, пытаясь в чувство привести. Будто это правда поможет достучаться, понять. Объяснить, насколько сейчас больно, насколько тяжело принимать предательство единственного близкого человека. — Ты предал меня! Ты блять оставил! Променял на..на...! Он так и не заканчивает фразу. Весь воздух из лёгких будто выбили сильным ударом под дых. Глаза щиплет неприятно, и на слёзы пробивает тут же. Мир трещит по швам, он ломается. Медленно, и так мучительно больно. Хватит. Он больше не может. — Я любил тебя... Я любил тебя сука! Я блять..! Рейк валится на колени, просто потому что сил больше нет никаких. Всхлипывает, и пытается горящие от слёз глаза утереть. Нельзя, нельзя блять так поступать. У Клеша сейчас агрессия мешается с дикой болью. Желание разъебать чужое лицо в лепёшку и обнять, притянуть к себе как можно ближе. Вновь под кожу забраться, не отпускать никогда. Притворится, что всё снова хорошо. Ничего не выходит. У них никогда, сука, ничего по нормальному не выходит. Клеш остаётся сидеть так. Будто побитый, выброшенный на улицу пёс. Сидит на коленях, на грязном тротуаре, пока дождь начинает капать в такт слезам. Он пропускает момент, когда Веник уходит. Уходит всё так же молча, ни говоря ни слова. Оставляет его здесь, в полном беспросветном одиночестве. Бросает вот так просто, будто бы не он раньше единственный оставался, поглаживая так ласково по плечам, всегда стараясь успокоить. Поддерживая, не давая упасть в пропасть. Больно, так блять больно. Нахуй. Нахуй всё это. Этот город, этого человека, эту жизнь. Клеш чувствует, как что-то оборвалось. Что-то очень важное, что-то глубоко внутри сломалось, без возможности когда-нибудь восстановиться. Слёзы перестают течь с рассветом.