Продолжаем про «По ком звонит колокол». Вчера мы остановились на том, что цензура — не главная проблема перевода (переводов). 📝 Язык оригинального текста романа — английский. Хэмингуэй обожал Испанию, знал ее, владел испанским — не в совершенстве, но достаточно, чтобы вставлять его в личную переписку и использовать как инструмент в книгах. Посмотрите на картинку — это два перевода (1968 и 2015 годы) одного и того же отрывка текста. Знаете, что между ними общего? Это — несмотря на вкрапления резких слов — нормативный, не поломанный, полностью вписывающийся в нормы русского языка текст. А теперь смотрим на оригинал: “Tell me this. Is it true about the bridge?” “What about the bridge?” “That we blow up an obscene bridge and then have to obscenely well obscenity ourselves off out of these mountains?” “I know not.” “You know not”, Augustin said. “What a barbarity! Whose then is the dynamite?” “Mine.” “And knowest thou not what it is for? Don’t tell me tales.” “I know what it is for and so will you in time,” Robert Jordan said. “But now we go to the camp.” “Go to the unprintable,” Augustin said. “And unprint thyself. But do you want to tell me something of service to you?” “Yes,” said Robert Jordan. “If it is not unprintable,”… 📝 Видите, что не так с этим текстом? Да всё. Например, слово “obscene” – «нецензурный» — заменяет три части речи (прилагательное, наречие, глагол). Похожая история со словом “unprintable” — «непечатный» — и его производным “unprint”. Устаревшие формы местоимений – thou, thyself, — которые лично я в последний раз видела у Шекспира. Фраза “I know not” – тоже устаревшая формулировка (и даже, вероятно, отсылка к Евангелию от Луки). “What a barbarity” — дословно это, конечно, «какое варварство», но где вы такое слышали в английском? Так много вопросов, так мало ответов.