Зевса, однако, провести ему не удалось: тот, «многосведущий в знаниях вечных, сразу узнал, догадался о хитрости. Злое замыслил против людей он»: сделал выбор в пользу несъедобных частей нарочно, но в отместку «силы огня неустанной решил ни за что не давать он людям ничтожным, которые здесь на земле обитают», чтобы сырым ели доставшееся им мясо люди. Однако и тут пришёл на помощь Прометей, похитив огонь с Олимпа, за что впоследствии и был на многие века прикован по приказу Зевса цепями к горе. «С этой поры поколенья людские во славу бессмертных на алтарях благовонных лишь белые кости сжигают». Неплохая история, не так ли? которая, увы, является лишь поздней рационализацией... Она — попытка заново объяснить, а почему же так вышло: хотя Гесиод всего лишь второй достоверно известный исторически поэт, уже к его времени греки успели забыть, какой же смысл их предки вкладывали в эти самые облитые жиром и вином кости. И только сейчас мы можем его восстановить. Как пишет Онианс, хотя описания Гомера о том, как после смерти греки поступают с костями Патрокла и Ахилла хорошо известны, «сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этому обряду наука до сих пор не дала». Что характерно, способ их хранения донельзя напоминает вышеописанный акт жертвоприношения: так, в Илиаде после сожжения тела Патрокла его кости греки бережно достают из пепелища и помещают в сосуд, «двойным покрывши их жиром», в Одиссее же о костях Ахилла говорится, что они в хранятся в «неразмешанном вине». Здесь следует вспомнить о том, какой греки воспринимали то, что называют душой. Многие у нас столь привыкли к (пост)христианскому её восприятию, что и представить не могут ничего иного, и при этом слове представляют эдакую полную копию тела, но одетую в молочно-белые одежды, играющую на арфе и возносящуюся на небеса. В качестве примера можно вспомнить пресловутого Э. Юдковского, хм, «популяризатора», мгм, «науки», который в своём fanfiction устами героя полагает «очевидной» истиной тот факт, что «такой штуки, как душа, не существует», имея в виду именно описанную её вариации, иные не рассматривая в принципе. Такой вот стереотип. Прежде, когда затрагивался вопрос греческих погребальных обрядов, мне уже довелось рассказать о той психологии, которая древними вкладывалась в кремацию: они тоже полагали, что душа является духовной копией тела, однако таковой, по их мнению, может стать только уже после гибели последнего, тогда как покуда человек жив, его «псюхе» (ψυχή) или же эон (αιών) в жидком виде пребывает внутри организме. После же смерти, чтобы он упокоился, её необходимо выпарить, преобразовать в газообразное состояние, для чего тело с его жидкостями и сжигается. Даже такие маргиналы, удалённые от греческого мейнстрима, как т.н. орфики, полагали, что душа спускается в царство Аида «сухой» (αυος): «Я высохла от жажды и погибаю», жалуется душа в одной из их табличек. Мёртвые вообще чаще всего характеризовались греками как «высушенные», и, по Ониансу, «испытывали величайшую потребность во влаге, в жизненной жидкости … которая возвратила бы им состояние „живущего“, „влажного“». Вот почему умерших древние (вс)поминали «чаще всего … в виде возлияний (χοαί)», при этом используемая жидкость как бы поглощалась его душой-псюхе. При этом часто употреблялось вино, и это был один из редких случаев, когда оно оставалось неразбавленным. Однако, поскольку тем же образом укреплять можно и душу ещё живущего, таким же был «обычай, налив в чашу несмешанного вина, выпить за здоровье кого-то присутствующего или отсутствующего». Именно отсюда, к слову, возникла манера, известная и у нас, высоко поднимать хмельные тосты одинаково за здравие и за упокой, употребляя, однако же, рационально внутрь, а вовсе не проливая мимо. ⬅️ «„На‌ тебе, Боже, что нам негоже“: о рациональности жертвоприношений», 2/3 ➡️