В 1930-х гг. самыми влиятельными политиками в Сирии и Ливане оставались крупные торговцы и землевладельцы. При Османской империи их семьи занимали высокие должности в администрации (часто в Леванте или Анатолии) и избирались в парламент. Зачастую самые успешные семьи торговцев, богословов и политиков заключали браки между собой. Вдобавок, у городских торговцев нередко были коммерческие и семейные связи с крупными землевладельцами из провинций. После распада империи (1918) выходцы из подобных семей возглавляли движение за независимость. В 1919–20 гг. многие из них поддержали попытку создать конституционную монархию в Сирии. Но в итоге Франция и Британия поделили арабские регионы Османской империи между собой. Были при этом и такие, кто сотрудничал с Францией добровольно. У многих – особенно католиков – были давние связи с Европой: коммерческие, культурные, религиозные. Работа на европейские (включая российское) консульства давала местным юридические привилегии и способствовала подъёму некоторых фамилий. Так что кто-то симпатизировал Франции искренне (и многие потом разочаровались), а кто-то просто хотел сохранить или преумножить статус/влияние/капиталы. Впрочем, в итоге Национальный блок – главная сила в сирийской антиколониальной оппозиции с конца 1920-х – тоже пришёл к политике «достойного сотрудничества». Национальный блок продолжал бороться за независимость, но только мирными методами (митинги, забастовки) и путём переговоров с Парижем*. К тому же, только занимая ту или иную должность политик мог предоставлять работу или иные услуги своим клиентам. А это был один из ресурсов в конкуренции с другими уважаемыми политиками. Обычно посредниками между влиятельными политиками и жителями того или иного квартала выступали местные торговцы или имамы мечетей. Многие из них симпатизировали движению за независимость, но не формулировали своё недовольство в духе светского национализма. Им категорически не нравились новые границы (с британскими Ираком, Палестиной и Трансиорданией) и таможни, бившие по их торговле. Их не устраивало, что Париж определял финансовую и налоговую политику – и исходил при этом из своих интересов. При этом, как отмечает историк Philip Khoury, Сирийское восстание 1925–7 гг. и его подавление ударили по делам местных торговцев. Поэтому политика «достойного сотрудничества» многим нравилась больше насильственных методов. Мусульманские богословы также были против французского правления. К 1920-м гг. их влияние в обществе постепенно снижалось уже несколько поколений. Османские реформы XIX века привели к возникновению современной бюрократии, и должности там становились важнее (и по статусу, и по доступным ресурсам). Вдобавок, у мусульман (и всех остальных) появились новые источники образования, особенно школы под управлением правительства, благотворительных обществ или миссионеров. Газеты, журналы, театральные постановки, кафе и митинги определяли общественное мнение не меньше, чем пятничная проповедь, но лишь среди части горожан. В т.н. «народных кварталах» местные авторитеты – в том числе религиозные – были важнее. Неуважение французов к исламу и симпатии к христианам не нравились богословам и подталкивали их поддерживать Национальный блок. Благодаря этим связям лидеры движения за независимость могли мобилизовать сторонников и распространяли услуги. Через торговцев можно было донести до торговцев помельче, что нужно присоединиться к забастовке; припугнуть несогласных мог местный кабадай; имам местной мечети упоминал влиятельных благодетелей. Радикальные партии с модернистскими светскими идеологиями – коммунисты, ССНП и пан-арабистская ЛНД – критиковали подобные политические практики. С их точки зрения, политическое действие должно было строиться на идеологии, организации и дисциплине. Несмотря на постоянные социальные трансформации, подобные отношения сохранялись и в Дамаске 1950-х (когда там ещё были конкурентные выборы), и в Бейруте или Триполи 1950-70-х. *Окончательно добиться независимости помогли ослабление Франции в ВМВ и давление Лондона на Париж (Khoury, Syrian Urban Politics in Transition)