4. Вернёмся к образу «зерна и оболочки». Образ весьма опасный. Чем же? Из таких рискованных противопоставлений «зерна и оболочки» легко можно дойти и до мистики «прозрения», иррационального «усмотрения» сущности-зерна, и до аристократической теории познания: истина-де доступна только «просветлившемуся и преисполнившемуся» мыслителю, «поднявшемуся» до этой антиномии. А что остальные? — Остальным не дано! Опасный ход, верно? Верно. Поэтому, как учил классик, «мы пойдём другим путём!» Но откуда вообще у Антона это противопоставление «зерна и оболочки»? Как будто (но только как будто) от Маркса, отчеканившего в «Капитале»: «Мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение её всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо её поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно». Не будем вдаваться здесь в подробный анализ этой легендарной фразы. Маркс сказал это на ходу, а эпигоны из фразы сделали метод. Но, Маркс, как это свойственно всем живым людям, будучи прав в целом, мог заблуждаться в деталях. Мог иногда неудачно, ненамеренно двусмысленно формулировать мысли. Самое главное: ему вопрос был ясен, и он (как это обычно бывает) считал ответ настолько очевидным, что не озаботился ни лучшей формулировкой, ни её развёртыванием. Развёртыванием занялись эпигоны — и «наворотили». Сколько самой настоящей мистики насочиняли марксисты по поводу этой, походя брошенной, фразы! И «переворачивали» Гегеля (что это вообще значит?! Один из самых бессмысленных образов в истории философии! Ну переверните вы Абсолютную Идею — и что получится? Да ничего. То-то же.) И делили диалектику по мыслителям и школам: вот диалектика Аристотеля, вот Кузанского, а вот диалектика Канта. Смотрите, а вот диалектика Гегеля! — А вот Маркса! Вот диалектика идеалистическая, вот материалистическая, а вот идеалистическая с элементами материалистической! Но где же диалектика как таковая? В диамате! — гордо отвечали «диаматовцы». Где? — спрашивали неверующие. В трёх законах диалектики! — ничтоже сумняшеся отвечали «диаматовцы». Sapienti sat. А суть фразы Маркса проста. Во-первых, эта фраза — симптом того, что и в 1867 году Маркс оставался всё тем же левым гегельянцем, что и в 1842 году. Слова о «мистификации диалектики» Гегелем (кстати, вне контекста сами эти слова звучат вполне мистично) — это как раз ультра-левая фраза молодых гегельянцев. Призрак не коммунизма, но Фейербаха витает над этой фразой. Кстати, вот почему все эти квази-марксистские профессора (Альтюссер и Ко), всерьёз делящие Маркса на молодого и старого, на разные сущности — это беспардонные болтуны, ничего в Марксе не понявшие. Но левое гегельянство было причастно истине. Маркс предельно развил его логику: если вы хотите критиковать Гегеля, если вы хотите его «демистифицировать», то дело не в том, чтоб «переворачивать» его, не в сочинении какой-то «материалистической» диалектики — а в том, чтоб философия перестала быть только философией. Ибо «мистификация» диалектики у Гегеля есть мистификация, присущая философии как таковой, её неотъемлемый момент. Оставаясь только философией, только умствованием, философия и дальше будет всё только мистифицировать — и, в первую очередь, мистифицировать саму себя. Что и случилось: такова — мистифицирована — история всей философии за последние без малого 200 лет. Что же делать? Сделать философию практикой! Поэтому у Энгельса истинным продолжателем немецкой классической философии были не левые профессора-социалисты, а революционный пролетариат. Вот завершение философии — не гибель, но именно её завершение, закругление, Aufhebung, снятие. В конце концов, философия — это самая демократическая вещь на свете. Всё подвергая снятию, как она сама для себя могла бы сделать исключение? Верно, но она его и не сделала. #Гегель #Маркс