Память о политических репрессиях: прогрессивный и трагический нарративы 30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий. Одновременно с этим наша страна официально празднует День работника органов безопасности – ровно в тот же день, когда в Советском союзе отмечали День чекиста по случаю создания в 1917 году ВЧК. Мы продолжаем праздновать 23 февраля, опираясь на дату создания Красной Армии. Будто не существовало до революции ни регулярной армии, ни правоохранительных органов, ни разведывательных служб. Наши силовики хотят вести преемственность именно от советских. Доклад Хрущева на XX съезде осудил репрессии и развенчал культ личности Сталина. В 90-е приняли законы о реабилитации и увековечивании памяти жертв репрессий. Но сделано все было так, будто репрессии были случайными перегибами, простыми отклонениями от нормы. Достаточно установить памятник на Лубянке, выплатить пособие пострадавшим – и страшное прошлое будет преодолено. Настоящая оценка сталинизма так и не была дана. Просто поменяли вывески на зданиях КГБ и пошли дальше. А сегодня вновь ставятся памятники Сталину и Дзержинскому, появляются новые «шпионские дела», в тюрьмах и отделениях полиции процветают пытки. Доля оправдательных приговоров снизилась до 0,26%, а количество политзаключенных за последние 10 лет выросло в 20 раз. Мы продолжаем ходить по кругу, и фраза «можем повторить» вновь приобретает зловещий смысл. Сбитый фокус на репрессивную машину есть даже среди тех, кто их не одобряет. Вчера мы посетили Бутовский полигон, где были расстреляны 21 тысяча человек. Рассказывая об ужасах 1937-38 годов, экскурсовод заявил: «В каждой стране есть органы, которые оберегают государство от всяких неприятностей, в нашей стране таким было НКВД». Когда мы говорим о десталинизации, недостаточно поменять названия улиц и населенных пунктов, а в правовых документах и учебниках осудить репрессии. Изучая публичную дискуссию о Холокосте, американский социолог Джеффри Александер обнаружил две схемы интерпретации, два нарратива, которые мы можем применить и к сталинизму. Прогрессивный нарратив признает темные времена, которые нужно осудить и жить дальше. Происходили зверства, они были знаком эпохи, времени, места. Эти бесчеловечные события поддаются рациональному объяснению и требуют искупления, что позволит оставить их в прошлом. На выходе, однако, получается так: что можно объяснить и искупить, то можно и повторить. Отношение к историческим травмам – это вопрос о том, приобретает ли событие статус абсолютного зла или нет. Были ли Холокост и Большой террор типичным злом в ряду обычных трагических событий или стали злом радикальным? Для трагического нарратива травмирующее событие – не типичное явление, а беспрецедентное. Абсолютное зло – исключительно тяжкое, вне времени и исторического контекста. Его нельзя объяснить, его нельзя искупить. Можно только переживать снова и снова неудобное прошлое. Это вопрос о том, отстраняетесь ли вы от жертв или ассоциируете себя с ними. Только в последнем случае возникает истинная форма преодоления, которую можно выразить формулой «никогда снова». Именно здесь возникает настоящее сочувствие и создается предохранитель от неповторения в будущем. Для преодоления сталинизма мало провести суд над Сталиным, убрать памятники палачам и начать как бы с чистого листа. Нужно постоянное напоминание о репрессиях. Когда ты ходишь по улицам немецких городов, то все время натыкаешься на вмонтированные в брусчатку металлические таблички с именами уничтоженных евреев. Пока на каждом старом доме в России не будут установлены таблички «Последнего адреса», пока каждый россиянин (со школьного возраста) не побывает на Бутовском полигоне, в Сандармохе, Катыни и других местах массовых расстрелов, тема репрессий будет оставаться не более чем исторической дискуссией с перспективой сползания в реабилитацию сталинизма. У Высоцкого есть такие строчки: «Что надо? Надо сыпать соль на раны. Чтоб лучше помнить — пусть они болят».