Всем здравствуйте. Скорее всего тут я сделаю переход, и начну все с начала... Да, давно пора. Хочу изменить колор, и т.д. Считаю это хорошей новостью, так как я думал вовсе о закрытии.
Как только все организую, сообщу) Нужно чтоб наконец-то руки до этого дошли.
—————————————————————————————— В детстве я любил, когда мы проводили время в саду. Она выращивала розы — её гордость. Я часто видел, как она разговаривала с ними, словно с живыми существами.
– Почему ты это делаешь? – спрашивал я.
– Розы чувствуют заботу, Барти. Они вырастают красивыми, когда знают, что их любят.
Эти слова остались со мной. Иногда мне кажется, что она пыталась научить меня тому же: что любовь и забота могут сделать нас сильнее, чем мы себе представляем.
Но самое яркое воспоминание о маме – это её руки. Когда мне было плохо, когда я плакал, её ладони всегда находили моё лицо, её пальцы мягко убирали волосы с моего лба. Её прикосновение было самым тёплым и успокаивающим, что я знал.
Сейчас, вспоминая всё это, я понимаю, что мама была для меня чем-то вроде тихим убежищем. Она была моим домом, моим севером. Даже когда мир вокруг становился холодным и жестоким, её любовь оставалась неизменной.
—————————————————————————————— Когда мне прислали письмо из Хогвартса, мама была счастливей меня. Я помню тот день так, будто он был вчера. Мама суетилась с самого утра, несмотря на то, что выглядела уставшей. До отправки на платформу оставалась немного времени, и я ощущал смесь волнения и тревоги. Но она... Она была просто счастлива.
Она заранее купила мне всё необходимое: котёл, учебники, пергамент и даже самую новую модель перьевой ручки, хотя я протестовал, говоря, что простое перо тоже подойдёт.
– Это твой первый год, Барти. Всё должно быть идеально, – сказала она, поправляя мою новую мантию.
Мы пошли на Косой переулок за неделю до отправления, и я помню, как мама с улыбкой смотрела на меня, когда я выбирал свою первую волшебную палочку. Её глаза сияли гордостью, как будто для неё это был не просто мой выбор, а какой-то важный момент для нас обоих.
Но самым запоминающимся был утренний хаос в день отправления. Она помогала мне упаковывать чемодан, хотя я говорил, что справлюсь сам.
– Ты точно ничего не забыл? – спрашивала она раз за разом, проходясь взглядом по комнате.
– Мааам, я всё проверил, – ворчал я, хотя знал, что спорить бесполезно.
Она настояла на том, чтобы я взял с собой её маленький свитер ручной вязки.
– Это если вдруг станет холодно, – сказала она, вручая его мне.
Когда мы добрались до платформы 9¾, мама крепко держала меня за руку, словно боялась, что я исчезну. Я заметил, как она сдерживает слёзы, хотя пыталась выглядеть сильной.
– Ты же вернёшься на рождественские каникулы? – спросила она, поправляя мой шарф.
– Конечно, – ответил я с улыбкой, хотя внутри меня тоже было немного страшно.
Она обняла меня так крепко, что я почувствовал её дрожь. – Я горжусь тобой, Барти, – прошептала она. – Ты мой мальчик, и у тебя всё получится.
Эти слова остались со мной, даже когда поезд тронулся, и я смотрел, как она машет мне вслед. Её фигура становилась всё меньше, но её любовь… Она будто ехала со мной.
Этот момент – её теплота, её забота – всегда будет частью меня. Даже сейчас я иногда думаю о том, как она тогда стояла на платформе, сильная и хрупкая одновременно, отправляя меня в мой первый самостоятельный путь.
Когда поезд увёз меня, а её силуэт растаял вдали, я впервые почувствовал, как тяжело отрываться от дома, который был не стенами и крышей, а её руками, голосом, улыбкой.
Я тогда ещё не знал, как много её любви останется со мной – в каждом письме, которое она будет писать, в свитере, который согреет меня в холодные ночи, в воспоминаниях о её голосе, шепчущем: «Ты мой мальчик».
Мама всегда была моим якорем, моим компасом. Она отпустила меня в мир, но её любовь никогда не отпустила меня. Она осталась, чтобы освещать даже самые тёмные уголки моей души.
Иногда мне кажется, что в тот день она передала мне часть своей силы, чтобы я всегда помнил, где мой дом. Потому что её тепло – это то, что никогда не покидает. Это то, что я никогда не забуду.
Я часто думаю о своей маме. И захотел написать пост именно о ней.
—————————————————————————————— Хогвартс, шестой курс и мне шестнадцать лет. Это странное время – я уже не ребёнок, но и взрослым себя не чувствовал. Каждый день был пропитан противоречиями. Отец ожидает от меня многого: дисциплины, силы, следования его правилам. Он хочет видеть в каждом моём шаге отражение своего влияния. Но мама… она совсем другая.
Она всегда оставалась на моей стороне, даже когда я чувствовал, что весь мир против меня.
Я помню, как возвращался домой на каникулы. Она всегда встречала меня у порога. Её улыбка была тёплой, но слабой, как лучи зимнего солнца. Она болеет. Болезнь отнимает у неё силы, но она никогда не показывает этого. Для меня она всегда источником света и тепла.
— Как ты, мой мальчик? – спрашивала она, и в её голосе было больше любви, чем я мог вынести.
Она готовила мне любимое горячее какао, садилась рядом и спрашивала обо всём: о моих друзьях, уроках, о том, что меня радует или огорчает. Её интерес был искренним. Она видела меня настоящего, не такого, каким хотел видеть меня отец.
Я пытался, и пытаюсь быть сильным для неё. Хочу, чтобы она гордилась мной, но в её глазах я множество раз видел, что ей не нужны были ни мои оценки, ни мои успехи. Она любила меня не за это.
Но я видел, как с каждым годом она становилась слабее. Её руки дрожали, когда она тянулась к моей щеке. Иногда она не могла подняться с кресла, но её глаза всё равно сияли.
– Ты ведь знаешь, сынок, я всегда буду с тобой, – говорила она однажды вечером, когда мы сидели у камина. Её голос был тихим, но твёрдым.
Я не знал, что ответить. Я боялся потерять её. И всё ещё боюсь. Боюсь признаться себе в этом. Каждый её вдох был для меня бесценен, а мысль, что однажды её не станет, разрывала меня на части.
Отец, конечно, тоже замечал её состояние, но он прятал свои чувства за суровостью. Он считал, что любовь – это слабость, которую нельзя показывать. Но мама… она была сильной по-другому. Её сила была в нежности.
Иногда я спрашиваю себя: что бы я сделал, если бы знал, что её время со мной истекает? Провёл бы больше времени с ней? Сказал бы ей, как сильно её люблю? Но тогда, в свои шестнадцать, я только учился чувствовать. И мама всегда знала насколько она мне дорога.
Я знал одно: она для меня тот человек, ради которого я готов быть лучше. Ради неё я хочу быть собой, а не тенью отца. Она видела во мне то, что не видел никто. И я верю, она всегда будет видеть. Даже сейчас.
—————————————————————————————— Когда я был совсем маленьким, в доме часто было тихо. Отец много работал и почти не разговаривал со мной. Иногда мне казалось, что он даже не замечал моего существования. Но мама… Она всегда была рядом.
Я помню, как она читала мне сказки перед сном. У неё был мягкий голос, который будто укутывал меня невидимым одеялом. Она всегда выбирала истории о смелых героях, но заканчивала их по-своему.
– А потом герой понял, что главное – это быть добрым, – говорила она, закрывая книгу.
– Но он же победил дракона! Разве это не главное? – возражал я, с энтузиазмом перебирая в голове сцены сражений.
Она улыбалась и касалась моей головы.
– Побеждать– это хорошо, Барти, но иногда доброта побеждает больше, чем меч.
Я тогда не понимал, что эти слова – её способ сказать, что она хотела бы защитить меня от жестокости мира, который, как я сейчас понимаю, был слишком суровым для неё.
—————————————————————————————— Когда мне было шесть лет, я однажды разбил вазу в гостиной. Это была любимая вещь отца – подарок от кого-то из его коллег. Я замер от страха, зная, как он рассердится. Но мама нашла меня, спрятавшегося под столом, и вместо упрёков просто обняла.
– Я скажу, что это была моя вина, – прошептала она.
– Но почему? Это же я её разбил.
– Потому что ты ещё ребёнок. А я твоя мама. Я здесь, чтобы защищать тебя. От всех.
С тех пор я часто задавался вопросом: кто защищал её? Она была такой хрупкой, но в её хрупкости была сила, которую я не мог понять.
Отец даже не заметил что ваза исчезла. И я был спокоен.
— Ты так хорошо выглядишь, когда подчиняешься, — произнёс Барти, его голос был низким и густым.
Эван открыл глаза, в которых горела та же жажда.
— А ты слишком уверен в своей власти.
Барти усмехнулся, его глаза вспыхнули азартом.
— Разве ты не любишь, когда я её использую?
Он наклонился, снова захватывая губы Эвана в поцелуй — горячий, глубокий, полный страсти. В этот момент Эван позволил себе раствориться в этом чувстве, позволил Барти вести, зная, что тот заберёт всё, что захочет, но всегда оставит ему достаточно, чтобы хотеть ещё.
Ночь становилась всё темнее, свечи догорали, оставляя комнату в полумраке, но их движения не останавливались. Казалось, весь мир исчез, оставив только их двоих. Тело Барти словно горело, каждое его прикосновение отзывалось во всём теле Эвана.
Когда они, наконец, оказались рядом, обессиленные, с тяжёлым дыханием, Барти провёл рукой по влажным волосам Эвана, улыбаясь краем губ.
— С Рождеством, моё счастье.
Эван, всё ещё ловя дыхание, лениво улыбнулся.
—С Рождеством, моя любовь. Ты точно знаешь, как сделать праздник незабываемым.
Парень усмехнулся, притягивая его ближе. И в этот момент, в их тишине и хаосе, они оба знали, что это было их собственное, идеально созданное Рождество.
Внезапно Эван высвободился из его хватки, перевернув ситуацию. Теперь он прижимал Барти к спинке кресла, его глаза сверкали азартом.
— Ты забываешь, милый, я тоже могу быть опасным.
Барти с силой перехватил контроль, опрокинув Эвана обратно в кресло. Их поцелуй стал ещё яростнее, смешивая дыхания и ломая любые границы. Но кресло, как оказалось, было слишком тесным для их бурного порыва.
Барти отстранился, его губы влажные и красные, глаза горят так, словно в них отражается пламя камина.
— Вставай, Розье. Здесь для нас слишком мало места. — проговорил с приказом.
Эван, поднимаясь с ленивой грацией, которая была его отличительной чертой, ухмыльнулся.
— Наконец-то ты предложил что-то разумное.
Барти схватил его за руку, потянув в сторону спальни. Они почти влетели в комнату, захлопнув за собой дверь. Здесь не было отвлекающего света камина, только тусклый свет свечей, создающий интимную, почти магическую атмосферу.
Как только они оказались внутри, Барти снова прижал Эвана к ближайшей стене, грубо, но так, что в этом движении читалась одержимость. Его руки скользнули по бокам Эвана, а губы снова нашли его шею, оставляя следы, которые потом невозможно будет скрыть.
Розье тяжело дышал, его голова откинулась назад, открывая больше пространства для поцелуев Барти.
— Ты как всегда ненасытен, Крауч, — прошептал он, его голос прозвучал скорее довольным, чем упрекающим.
Барти поднял взгляд, его губы растянулись в хищной улыбке.
— А ты как всегда провоцируешь.
Эван ответил лишь насмешливым смешком, прежде чем сам потянул Барти ближе. Их тела сплелись в стремительном движении, пока Барти не оттолкнул Эвана к кровати.
— Ложись, — приказал он, его голос был твердым, низким, в нём не было ни намёка на просьбу.
Эван медленно подчинился, его взгляд был полон вызова, но в каждом движении сквозила готовность поддаться игре Барти. Тот склонился над ним, крепко обхватив его запястья, прижимая их к мягкой ткани постели.
— Ты любишь, когда я главный, сказал Барти, его дыхание обжигало кожу Эвана.
— А ты любишь доказывать это снова и снова, ответил Эван, и в его голосе звучал смешок, слегка дрожащий от предвкушения.
Барти ничего не ответил. Вместо этого он наклонился, прижался губами к ключице Эвана, скользя вниз, оставляя влажные, тёплые следы. Его движения были одновременно резкими и продуманными, будто он знал каждую точку, каждую грань, которую Эван ждал, чтобы он затронул. А определённо знал.
Тяжёлое дыхание, хриплые вздохи и тихие стоны наполнили комнату, смешиваясь с лёгким треском свечей. Барти с каждым движением, каждым прикосновением показывал, что в этот момент Эван принадлежит только ему. А Розье, изогнувшись под ним, с полузакрытыми глазами, показывал, что он готов принять это с наслаждением.
Всё смешивалось в единый ритм, в котором их тела двигались, словно в танце.
Он провел рукой по промежности парня, и приподнялся наклоняясь ближе. Его губы едва касались уха Эвана, когда шептал:
— Ты стонешь слишком громко. Думаешь, кто-то не услышит?
Эван, прикрыв глаза, усмехнулся, его голос прозвучал низко и насмешливо:
— Разве тебя это когда-нибудь останавливало?
Барти прикусил кожу на шее Эвана, оставляя ещё один заметный след, который тот с трудом сможет скрыть. Его руки крепко держали запястья Эвана, но хватка была не только властной в ней чувствовалось желание, одержимость, которую Барти редко позволял себе показывать.
— Ты принадлежишь мне, — выдохнул он повторно, с силой надавив, чтобы Эван не мог вырваться, хотя тот даже не пытался.
— Так возьми вновь, — тихо бросил Эван, его голос срывался, но в нём звучала привычная уверенность.
Барти, не теряя времени, вновь наклонился, позволяя своим губам, зубам и языку исследовать каждый сантиметр тела Эвана. Его движения становились всё более настойчивыми, но каждый раз, когда казалось, что он окончательно потерял контроль, он делал паузу, наблюдая за реакцией Эвана.
Розье выгибался под ним, его дыхание становилось всё тяжелее. Пальцы Крауча скользнули вниз, оставляя огненные дорожки на коже, заставляя Эвана тихо выдохнуть его имя.
Тихий рождественский вечер окутал Хогвартс. В одной из гостиной, скрытой от чужих глаз, горел камин, наполняя комнату мягким, теплым светом. Эван Розье, сидя в кресле у огня, лениво переворачивал страницы книги, но взгляд его то и дело поднимался на Барти, который что-то писал за письменным столом.
Бартемиус Крауч-младший выглядел сосредоточенным, но от привычной серьезности в его облике не осталось и следа: расслабленная поза, сбившиеся светлые волосы и расстегнутая рубашка выдавали редкую безмятежность.
— Ты планируешь сидеть там весь вечер? — нарушил тишину Эван, не отрывая взгляда от парня. Его голос звучал мягко, но с оттенком насмешки.
Барти поднял голову и, усмехнувшись, обернулся:
— А если и так?
Эван закрыл книгу и, поднявшись, подошел ближе.
— Значит, мне придется тебя отвлечь, — его голос стал ниже, а взгляд обещал многое.
Барти не успел ответить — Эван уже оказался рядом, опираясь руками о стол и нагибаясь ближе. Их лица разделяло всего несколько дюймов, и от этого близкого, почти провоцирующего контакта напряжение в воздухе стало ощутимым.
— Ты всегда так уверен в себе, Роза моя? — Крауч слегка прищурился, но уголки его губ дернулись в улыбке.
— Разве ты когда-то жаловался? — Розье склонился к нему, легко зацепив губами его губы. Поцелуй был коротким, но горячим, словно обещание.
Барти быстро поднялся, поймав Эвана за запястья и толкнув его назад, так что тот оказался прижат к спинке кресла.
— Ты знаешь, что сам напросился, — прошептал он, держа Эвана крепче, чем это было необходимо. Но того никогда не смущала такая маленькая грубость со стороны парня.
— Я и не против, — с вызовом ответил Эван, его голос дрожал не от страха, а от предвкушения.
Барти наклонился ближе, впиваясь в его губы жестким, требовательным поцелуем, который заставил Эвана сдавленно выдохнуть. Руки Крауча крепко удерживали его запястья, а взгляд говорил только одно: полная власть.
Камин потрескивал, отбрасывая тени на их фигуры. Эван изогнулся, позволяя Барти вести игру. Их поцелуи становились все более страстными, отрывистыми, словно каждый хотел доказать что-то другому.
Розье тяжело дышал, его грудь поднималась и опускалась быстро, словно он только что пробежал марафон. Барти отступил на шаг, наслаждаясь видом: растрёпанные волосы Эвана, раскрасневшиеся щеки, и слегка припухшие от поцелуев губы.
— Ты прекрасно знаешь, как сильно меня заводишь, сказал Барти, склонив голову набок и облизывая губы, словно хищник перед броском.
Эван приподнялся, его губы растянулись в ленивой, довольной улыбке.
— Разве я виноват, что ты такой чувствительный? Барти не стал отвечать. Вместо этого он резко схватил Эвана за ворот рубашки, притянув к себе так, что их тела соприкоснулись. Одним движением он стянул с него мантию, а затем принялся расстегивать пуговицы рубашки, нетерпеливо, будто каждая секунда промедления выводила его из себя.
Эван, в свою очередь, запустил руки в волосы парня, притягивая его для очередного поцелуя. Этот был ещё грубее, жаднее, словно оба пытались доказать своё превосходство. Барти снова прижал Эвана к креслу, но теперь его руки соскользнули на бедра, сильные пальцы оставили легкие следы, напоминающие укусы.
— Ты слишком громкий, — прошептал Барти, слегка прикусывая мочку уха Эвана, и наслаждаясь его стоном.
— А ты слишком властный, усмехнулся тот, но его голос дрогнул, выдавая наслаждение.
Барти, не отрываясь от него, одним движением скинул с парня рубашку. Его ладонь медленно скользнула по груди, оставляя легкое покалывание, заставляя Эвана запрокинуть голову назад.
— Ты любишь, когда я вот так, — сказал Барти, сжимая его запястья одной рукой и прижимая их к подлокотнику кресла.
— Я люблю, когда ты не сдерживаешься. — сказал Эван, его голос был низким, хриплым.
Бартемиус усмехнулся. Его губы скользнули вниз, оставляя на коже Эвана влажные, горячие следы, пока тот не выгнулся под ним. В комнате было жарко от огня в камине, но им двоим казалось, что огонь полыхал где-то внутри.
