Великие Этериархи и Аколуфы командовали как соединениями, так и объединениями византийских войск на различных театрах военных действий, действуя в основном успешно. Так, Михаил в середине XI века действовал в Армении и на печенежском фронте, Феоктист в 30-х годах того же века - в Сирии. Офицеры более низкого ранга, такие как Рангвальд и Харальд Хардрада, примерно в тоже время воевали в Азии и Сицилии. Общим было то, что военной компетентности варяжских офицеров государство всецело доверяло, поручая им как общевойсковым командирам руководство более или менее крупными группировками войск различного состава на всех театрах военных действий империи.
Более того, расставляя офицеров Стражи во главе армейских частей и соединений, император приобретал высокую степень контроля надо всей византийской армией. Получившие богатый боевой опыт варяжские офицеры занимали ключевые позиции в военной/административной структуре своих государств. Самый яркий пример такого рода - это, несомненно, Харальд Хардрада.
А. В. Олейников. Варяжская гвардия Византии. - М.: Вече, 2015
Уже забывается, что езда в телеге, бричке, в санях либо верхом бывала ничуть не менее опасной для жизни, чем лихой пролёт по шоссе на мотоцикле или автомобиле. Столкновения при встрече и обгоне, переворачивание экипажей, внезапные на всем скаку поломки были происшествиями повседневными
Газета «Вятская речь» в январе 1914 г. сообщала: «Учительница Жужге-Пельгинской земской школы М.А. Колчина и В. Багаева на святки возвращались в Сарапул. Ехали на одной лошади. Колчина везла с собой трёхлетнюю дочурку. Около села Пурги путницам встретился обоз с вином. От удара кошёвка* с учительницами перевернулась и упала в канаву, придавив спутниц и их ямщика. А возчики, столкнувшие учительниц в канаву, как ни в чем не бывало поехали дальше».
Тогдашние «пьяные» обозы, подобно нынешним водителям, которые выпили и сели за руль, - это было сущее бедствие: «Кому из московских жителей случалось ехать в базарный день от Москворецкого моста по Пятницкой, тот знает, что такое эти бесконечные обозы, а особливо едущие порожняком, которые скачут иногда сломя голову, потому что лошадьми или вовсе никто не правит, или правят мужички под хмельком, для которых в эту минуту море по колено». Мол, сбыв товар на базаре, мужик непременно завернёт в кабак, а уж если русский человек хватит лишнюю чарку, то вы его никак не заставите ехать по-немецки, то есть шагом или маленькой рысцою; он будет кричать, орать песни и скакать до тех пор, пока не одолеет его сон и вожжи не вывалятся из рук»
Писатель И.А. Гончаров, проделавший на фрегате «Паллада» путь через три океана из Петербурга до дальневосточного побережья России, в написанном для детей очерке «Два случая из морской жизни» (1858) уверял, что морские плавания, в общем-то, не более опасны, чем передвижения на суше. Он пояснял:
«Я не знаю, как вы решаетесь ездить на ваших горячих лошадях: посмотрите, кучер насилу их держит. Стоит какому-нибудь шалуну вдруг выскочить из-за угла и крикнуть, ускнуть на них они и взбесились, и понесли вас: коляска набок, вы падаете головой на мостовую... Чем же лучше опрокинутая коляска опрокинутого корабля?»
Гончаров иронизировал над теми разборчивыми людьми, что «ужасно затрудняются в выборе смерти». Некоторым, дескать, «особенно не нравится тонуть». И задавал риторический вопрос: «А чем это хуже, повторяю, падения из коляски и разбитого о мостовую черепа, например?»
Книга: «Путь сквозь века и Земли», Владимир Коршунов
Как долго длилась карьера пирата и чем она заканчивалась? Далеко не каждый морской разбойник встречал насильственную смерть - некоторые просто уходили из пиратства и возвращались к более или менее честной жизни. Типичная карьера пирата могла быть весьма короткой
Генри Эвери был пиратом два года (1694-1696), и такой временной отрезок не был исключительным: архипират Эдвард Тич, более известный как Черная Борода, тоже занимался разбоем около двух лет (1716-1718), прежде чем погиб; уэльский пират Бартоломью Робертс действовал три года (1719-1722), как и англичане Томас Тью (1692-1695), Эдвард Лоу (1721-1724), Джон Рэкхем, или Калико Джек, Энн Бонни и Мэри Рид (1717-1720), Бартоломеу Португальский (1666-1669). Черный Сэм Беллами, капитан корабля Whydah, пиратствовал лишь полтора года (начало 1716 - апрель 1717).
Некоторые, например Эвери, быстро срывали куш и затем мудро отходили от пиратства, больше не искушая судьбу. Другие получали помилование и становились охотниками на пиратов, в частности сэр Генри Мэйнуоринг или сэр Генри Морган. Многие пираты удачно использовали общие амнистии. Хотя уровень рецидивизма был высок и немало пиратов возвращались в море, значительное число разбойников не упускало счастливый шанс вернуться в отчий дом, успев понять, насколько жестокая реальность пиратского существования далека от веселой жизни, о которой они мечтали.
Пиратам, принявшим амнистию, обыкновенно разрешалось сохранить за собой награбленную добычу, и они могли открыто жить своей жизнью, не опасаясь карающей руки правосудия.
Многие пираты разделили судьбу несметного числа торговых мореплавателей и сгинули в кораблекрушениях. Так случилось с Черным Сэмом Беллами и его командой из 145 человек, которая утонула у мыса Кейп из-за циклона. Бывали и такие, кто закончил жизнь на галерах, как капитан Кидд (1701), или был повешен, как Калико Джек Рэкхем (1720), кто был обезглавлен, как У-Ши Эр (1810), или кто погиб в бою, как Томас Тью (1695) и Черная Борода (1718).
По иронии судьбы Тью, третий среди самых богатых пиратов в истории, чье состояние на момент смерти оценивалось в 78 млн фунтов (102 млн долларов) в современных деньгах, погиб в том же боевом столкновении, которое принесло баснословные богатства Эвери.
Юрист Жан Жувеналь дез Юрсен писал: «Париж создали три вещи - пребывание здесь монархов, суверенного суда и университета». Судебная функция французского парламента была предметом национальной гордости, а излюбленным доказательством беспристрастности правосудия стал образ сарацина. Фигура иноверца призвана была доказать, что во Франции перед судом все равны, и здесь творится истинное правосудие «невзирая на лица»
Пропагандировалась идея о том, что иные народы часто прибегали к судебному арбитражу короля Франции, как знак превосходства Французского королевства. Филипп де Мезьер обыгрывает с разных сторон обращение «язычников и сарацинов не единожды к святому Парламенту в Париже..., чего нельзя сказать ни обо одном другом королевстве христианского мира».
В поэме Марциала из Оверни, прославляющей французское правосудие, говорится о том же: «сарацины, язычники неверующие, привлекаемые к суду за свои делишки и лихоимство, обращались к королю и королевству Франции из-за репутации и превосходства правосудия, царящего здесь столь высоко, в поисках справедливости....»
10 июля 1408 г., желая передать дело из юрисдикции университета в Парламент, тяжущаяся сторона обосновала свою просьбу так:
«Нет на свете человека, будь он даже сарацин, кто пришел бы в этот суд за решением, и ему бы в этом отказали»
Один из почётных декретов, посвящённых афинским эфебам* описывает посещение ими святилища Амфиарая в Оропе: «...и они, неся своё оружие, совершили поход на границу Аттики, изучая местность и дороги, и посетили расположенные в сельской округе святилища, принеся жертвы за благополучие народа… они также пришли в святилище Амфиарая. И здесь они засвидетельствовали законное обладание этим святилищем, которое было приобретено предками в древние времена…»
То, что на первый взгляд выглядит как безопасная прогулка, приобретает иное звучание, если учесть, что в тот период святилище Амфиарая находилось не на афинской территории.
В 156 г. до н. э. афиняне напали на Ороп и на время заняли святилище и прилегающую территорию. Поколением позже афинские эфебы совершили вооружённый марш на чужую территорию и с вызовом напомнили паломникам, присутствующим в святилище (и самим себе), что афиняне были законным владельцами этого святилища.
Эта вызывающая и агрессивная акция очень похожа на сохранившийся ритуал перехода. Юные афиняне были отделены от городской жизни: они обитали в маргинальной области на краю афинских владений, подвергали себя опасности, проникая с оружием на спорную территорию, совершали важное деяние, вызывающе демонстрируя притязания своего города на спорные земли, и, наконец, возвращались в Афины и инкорпорировались в состав гражданского коллектива.
Книга: «Война в эллинистическом мире», Ангелос Ханиотис
Эфеб - в древней Греции особый общественный класс молодежи в возрасте от 18 до 20 лет.
Всю жизнь считал, что в Роял Неви при абордажах подается команда All aboard. Оказалось все гораздо веселее) в 18 веке подавалась команда let's go plundering или просто go plundering, что переводится с английского как "вперед на грабеж")
В зависимости от того, насколько развит общественный транспорт мы можем судить об удобстве и комфорте городской жизни. Перемещаться по Лондону 19 века можно было на небольших пароходах, которыми кишела Темза, в омнибусе, кабриолете, кебе. При этом отмечалось, что большая часть возниц всячески стремилась обмануть иностранца, которого сразу же выделяла из толпы
Михайлов возмущался: «Вы проехали милю, он (извозчик) станет вас уверять, что вы проехали две, если две - четыре, и так далее, непременно вдвое». Объяснить произвол извозчика можно довольно просто, иностранцы не знали точных расстояний и им сложнее было договориться с извозчиком. Дабы избежать обмана, А.Р. Забелин советовал арендовать экипаж по часам. Путеводитель Н. Майского предлагал путешественникам купить в журнальной лавке сравнительные таблицы и планы города с указанием расстояний.
В случае грубого обмана путешественник мог потребовать от возницы отвести его в полицейское управление, где дела рассматривались незамедлительно. Однако зачастую дела решались не в пользу иностранного туриста. При этом пассажир должен был оплатить вознице за свой проезд в полицейском управлении. Таким образом, приезжему оставалось лишь заранее договариваться с кучером о расстоянии и долго торговаться, перед тем как сесть в кабриолет.
Книга: «Свои, другие, чужие: из истории взаимодействия и противоборства Запада, Востока и России»
Изначально королевские слуги сопровождали непосредственно монарха, о чем свидетельствуют их титулы. Они отвечали за различные подразделения королевского домохозяйства, такие как гардероб, кухня и конюшня; другие были хранителями печати или приглядывали за женскими покоями. По мере того, как монархи расширяли свою власть за счет церкви, землевладельческой аристократии и городов, эти должностные лица из исполнителей, отвечающих за королевское имущество, превращались в правительственных чиновников
Например, обычным явлением было наделение управляющего замком (кастеляна) ответственностью за различные общественные работы, а также за общественную мораль, законы о роскоши и т.п. Хранитель гардероба оказывался ответственным за финансовые вопросы; канцлер, который первоначально был секретарем, за повседневное функционирование правовой системы, а маршал, который изначально поддерживал порядок в рядах королевской стражи, становился главнокомандующим во время войны, поскольку монархи все меньше и меньше были склонны сами выступать в этой роли.
В принципе двор, состоящий попросту из прислуги большего и меньшего ранга, был независим от феодальной иерархии. Однако на практике они были тесно переплетены, поскольку, стремясь повысить авторитет своих слуг и одновременно придать двору дополнительный блеск, прислуга подбиралась из числа людей знатного происхождения. С другой стороны, люди менее знатного происхождения могли продвинуться за счет королевской службы и, в качестве королевской награды, влиться в феодальную аристократию.
Экспансия королевского домохозяйства в другие сферы общества привела к его трансформации. Процесс превращения двора в институт публичной администрации прекратился, более того, в связи с его перегрузкой, вызванной количественным ростом и расширением круга обязанностей, ситуация стала меняться на противоположную. Королевский чиновник, который заведовал, скажем, финансовыми делами страны, не мог одновременно заниматься финансами дворца, а командующий армией не мог отвечать за королевскую охрану. Таким образом, два вида функций разделились территориально. Относительно мелкие обязанности были переданы другим людям.
Книга: «Расцвет и упадок государства», Мартин ван Кревельд
Христианство, которое исповедовали Аларих и его последователи-готы, в одном, но важном отношении - буквально на йоту (девятая буква греческого алфавита. Библейское выражение «не изменить что-либо ни на йоту» возникло из-за размера арамейской буквы «йуд») - отличалось от того, во что верили многие христиане в Римской империи Феодосия
Йота вызвала всплеск богословских разногласий на Никейском соборе. Константин созвал его, чтобы определить, были ли Иисус и Бог «единосущны» (homos) или «подобосущны» (homoios). Но участники совета, в том числе Арий Александрийский, который предложил последнюю точку зрения, так и не пришли к согласию по этому вопросу. Присутствие одной-единственной буквы греческого алфавита в техническом термине создало глубокий раскол среди христиан, присутствовавших на встрече.
К середине IV в. будут существовать уже два христианских Символа веры - католический, сформулированный в Никее, и второй, утвержденный в Римини, провозглашенный сторонниками Ария, а также бесчисленные вариации религиозных таинств. Последствия этого раскола будут влиять на взаимоотношения церквей даже много веков спустя.
Нахождение в седле во время боя было своего рода привилегией шляхты, и отступаться от неё они просто так не хотели даже в момент решающего штурма. На то требовалась особая просьба начальства. И в момент спешных приготовлений командующий войском Сигизмунда III Вазы воевода Брацлавский Ян Потоцкий 19 августа 1610 года попросил ротмистров подать декларации об участии в штурме утром 20 августа, а вот о гусарах забыл. Фатальная ошибка.
Узнав, что их приписали к участию в бою пешими, в назначенное время многие гусары просто отказались слезать с коней в знак протеста.
Как же разобрались в данной ситуации? — Не было другого выхода, кроме как упрашивать гусар. Длилось это долго и потребовало вмешательства не только воеводы, но также других высокопоставленных лиц. В итоге упросили. Только вот времени ушло так много, что обороняющиеся уже успели приготовиться к обороне, а потому утренний штурм был сорван.
Ценность письма проявилась в полную силу, когда появился подходящий для письма материал, легкодоступный и не слишком дорогой. Древние египтяне великолепно решили фундаментальную задачу, изобретя папирус. Папирус, изготовленный из мякоти (рыхлой сердцевины) стебля растения семейства осоковых (Cyperus papyrus), которое тогда обильно произрастало на болотах в дельте Нила, оказался превосходным материалом для письма
Сердцевину растения нарезали на длинные полосы, раскладывали их крест-накрест в два или три слоя, замачивали, прессовали и шлифовали. Производство папируса обходилось недорого; сырья на болотах было предостаточно, да и производственный процесс оказался достаточно простым.
Огромная важность папируса увековечена двумя словами, общими во многих языках: paper и bible. Правда, бумага (paper), на которой пишем мы, изготовлена из целлюлозы и изобретена китайцами; по своей сути она отличается от египетского папируса. Греки называли папирус byblos, а его полосу — byblion или biblion; позже этим словом стали называть любую книгу вообще (ср. подобную же эво- люцию латинского слова liber).
Превосходство папируса над прочими материалами для письма, которыми египтяне пользовались в то или иное время (например, кость, глина, слоновая кость, кожа, полотно), вполне недвусмысленно. Однако одна его сторона не столь очевидна, хотя для нас именно она наиболее важна. Счета, записанные на кусочках кости, кожи и проч., на протяжении многих веков так и оставались отдельными фрагментами; их не удавалось объединить. Изобретательные создатели папируса вскоре поняли, что почти любое количество отдельных листов можно соединить, приклеив каждый следующий к углу предшествующего. Так получался свиток (volumen, отсюда во многих языках появилось слово volume, «том»), способный вместить текст любой длины.
Литературное наследие Египта сохранялось почти исключительно на папирусах. Тому же материалу мы обязаны сохранением большого числа других документов — библейских, греческих и римских. Без папируса в распоряжении римлян оказалось бы гораздо меньше накопленных знаний, а история науки, скорее всего, развивалась бы совершенно по-другому.
Париж - цивилизационное горнило, сплачивающее людей, пришедших со всех уголков света, здесь выковывается община, обладающая самосознанием. Эти черты, общие для городов, особенно ярко проявились в мегаполисе, каким являлся Париж. Одновременно, начиная с ХІІІ века, утверждалась традиция определять себя как по имени, данному при крещении, так и по прозвищу и адресу, то есть по точному местонахождению человека и его дома в городе
Переход от личного, более или менее устойчивого прозвища к фамилии завершился в XIV веке. В письменных документах указание на происхождение или ремесло, от которого произошла фамилия, уже не имеет прямого отношения к носящему ее человеку. Пикар («пикардиец») по-прежнему служит фамилией семейству, проживающему в столице на протяжении уже нескольких поколений, а Буше («мясник») может быть фамилией почтенного советника парламента.
30-40 процентов мужчин получали при крещении имя Жан; если добавить к нему расхожую фамилию, например Буланже («булочник»), Лефевр («солевар») или Легран («высокий»), под такое обозначение могли попасть одновременно десятки людей. Филипп де Бомануар поднял эту проблему, говоря о наследстве, завещанном людям с такой вот неясной идентификацией. Он заявил, что нужно провести устное расследование, чтобы выяснить, о ком идет речь, а в случае неудачи передать наследство тому, кто в нем более всего нуждается, из соображений милосердия.
Это одна из проблем, возникающих в частной жизни из-за одинаковых имен, а для Парижа она была весьма злободневной. В огромном городе проблемы, вытекающие из омонимии, принимали особо острый характер. Сеньоры и рантье, ожидавшие денежных поступлений от владельцев домов и обитателей имения, а также представители правопорядка, разыскивающие подозреваемого или преследующие преступника, хотели избежать путаницы, иначе каждая из этих властей рисковала лишиться своих прав и связать себе руки.
С этой точки зрения огромный город стал зоной свободы уже потому, что было невозможно знать конкретно всех людей, которые жили там постоянно или временно. Вот почему в документах имена все чаще сопровождаются четкими указаниями на профессию, родственные связи и местожительство. Адрес служит различительной чертой. С ним возникало немало трудностей из-за отсутствия четкой системы ориентировки.
Книга: «Повседневная жизнь Парижа в Средние века», Симона Ру
Ремесло палача, который был вынужден жить на окраине города, не было престижным. Палачам было запрещено приближаться к горожанам и прикасаться к кому-либо, кроме членов своей семьи. Представители этой профессии, как и бродячие уличные музыканты, не относились ни к какой гильдии. Палач был полностью предоставлен самому себе и исполнял приказы суда.
Обоюдоострым мечом, у которого длина клинка превышала один метр, палач обезглавливал всех признанных виновными в непредумышленном убийстве, сжигании заживо, любых видах разбоя, изнасиловании, поджоге, побеге из тюрьмы, нарушении мира, нарушении приказа об изгнании, измене, подлоге, похищении, заговоре, подделке документов, краже, содомии или «противоестественных половых действиях».
Казнь требовала хорошей выучки во владении мечом, а обезглавливание считалось верхом мастерства палача. Иногда палач отрубал голову осужденному, когда тот стоял на коленях, но более распространенной процедурой было обезглавливание на колоде. Согласно указу Карла, отрубив голову осужденному, палач должен был подойти с окровавленным мечом к присутствующим судьям и спросить их, правильно ли он исполнил казнь. Если судьи одобряли казнь, палач отвечал: «За это я благодарю Бога и учителя, который научил меня этому искусству».
В ответ зрители аплодировали ему. Но если что-то шло не так, зрители нещадно освистывали палача. Когда казнь оказывалась под угрозой, палачу нельзя было медлить. Люк на эшафоте виселицы для того, чтобы быстро ломать казненному шею собственным весом, был придуман лишь в XVIII веке. А в XVI веке повешенный умирал от удушья, и агония могла длиться несколько минут. Иногда палач, чтобы ускорить смерть повешенного, садился ему на плечи или дергал его за ноги.
После того как в 1505 году в Мехелене веревка виселицы лопнула и казненный рухнул на землю, толпа взбунтовалась. В итоге над палачом чуть не устроили самосуд. Император Максимилиан в 1513 году издал указ об особой императорской защите палачей. Но даже этот указ не обеспечивал безопасность палача во время казни.
В 1521 году из-за плохо проведенной казни гарлемский палач был убит у себя в доме одним из недовольных зрителей. Следующий гарлемский палач также поплатился жизнью за неуклюжесть. В 1523 году неумелого брюссельского палача зрители забросали камнями, а мехеленского палача разъяренная толпа забила камнями и палками из-за того, что тот не смог с одного удара обезглавить жертву.