Общение между распыленными группами людей в средневековье было сопряжено со многими трудностями. Крушение Каролингской империи привело к исчезновению последней власти, достаточно разумной, что бы заботиться об общественных работах, и достаточно сильной, чтобы довести до конца хотя бы некоторые из них
Даже древние римские дороги - менее прочные, чем обычно думают, - разрушались, так как их не поддерживали. Особенно портились мосты, которых уже никто не чинил. Добавьте к этому опасность передвижения, усиливавшуюся из-за сокращения населения, ею же отчасти вызванного.
Каким сюрпризом было в 841 г. появление при дворе Карла Лысого в Труа посланцев, которые привезли государю королевские регалии из Аквитании! Горсточка людей со столь драгоценным грузом сумела без помех преодолеть огромное пространство, где повсюду свирепствовали грабители. Гораздо меньшее удивление выражено в англосаксонской хронике, где рассказано о том, как в 1061 г. у ворот Рима один из знатнейших баронов Англии, эрл Тостиг, был захвачен шайкой бандитов, взявших с него выкуп.
Скорость передвижения в те времена кажется ничтожной. Однако она была не намного меньше, чем впоследствии, даже до начала XVIII в. Нормальный дневной переход по суше составлял, можно полагать, в среднем 30-40 км.
Сезонные перерывы в связях возникали не столько из-за непогоды, сколько из-за отсутствия корма; уже каролингские missi требовали, чтобы их не посылали в поездки до сенокоса. Между тем опытный пешеход мог покрыть в короткий срок поразительные расстояния и, вероятно, преодолевал некоторые препятствия лучше, чем всадник.
В феодальную эпоху, когда все дороги были плохими, не существовало таких дорог, которые мог ли притянуть к себе все движение. Какое-нибудь случайное происшествие - дорожное несчастье или вымогательства местного сеньора - могло отклонить поток в сторону, и порою надолго.
Когда на старинной римской дороге был сооружен замок, в котором обосновался род рыцарей-грабителей господ де Меревиль, а в нескольких лье оттуда аббатство Сен-Дени учредило приорство в Туре, где купцы и паломники находили радушный прием, этого оказалось достаточно, чтобы окончательно отклонить на запад проходивший по области Бос отрезок пути из Парижа в Орлеан, отныне навсегда изменивший античным каменным плитам.
С момента отбытия и до прибытия у путешественника почти всегда было на выбор несколько маршрутов, ни один из которых не представлялся безусловно наилучшим. Короче, движение не сосредоточивалось в нескольких крупных артериях, но прихотливо растекалось по множеству мелких сосудов.
Аббатство Святого Ремигия в Реймсе обладало правом светской юрисдикции. Еще в XII в. папа Пасхалий II определил и закрепил привилегии монахов. Монахи могли проводить уголовные процессы, т. е. «арестовывать и заключать в тюрьму всех найденных преступников, допрашивать, пытать, судить их, а также приговаривать их к смерти». Если же преступник проживал в самом Реймсе, монахи не имели права казнить его самостоятельно, но были обязаны передать осужденного чиновникам архиепископа
После вынесения приговора осужденный на смерть помещался в тюрьму аббатства. До момента приведения приговора в исполнение могло пройти какое-то время, поскольку у архиепископа, в ведении которого находилась местная виселица, не было собственного палача. Палач по прозвищу Убыток (Dommage), к услугам которого прибегали в то время в Реймсе, проживал в Шалоне, и его следовало каждый раз специально оттуда приглашать.
Когда палач прибывал на место, назначался день для передачи преступника. Осужденный в сопровождении декана аббатства, бальи и сержантов покидал стены тюрьмы и подходил к камню, около которого его поджидали люди архиепископа. Декан аббатства поднимался на камень и обращался к прево Реймса с речью, объясняя, за какое именно правонарушение присутствующий здесь человек осужден на смертную казнь. Затем он предлагал забрать осужденного, но только строго в обмен на 30 парижских денье. Декан получал от чиновников архиепископа деньги, и сержанты аббатства вели преступника дальше – по улице, в конце которой стоял деревянный крест, где и происходил акт передачи.
По дороге из тюрьмы преступник бывал связан. Однако около камня веревку вешали ему на шею или отдавали в руки – в знак того, что он «достоин смерти».
Представители аббатства теряли власть над своим заключенным, но имели право сопроводить его к виселице, окружив повозку - кто верхом, кто пешком, – и проследить за тем, чтобы он был казнен с соблюдением всех правил. Только после этого они покидали территорию, находившуюся в юрисдикции архиепископа, с тем, чтобы уже на следующий день заняться конфискацией имущества повешенного, которое по праву принадлежало отныне аббатству св. Ремигия.
Как сдалась Франция Как пришло в душу осязание неминуемой гибели Франции? Это началось в невероятно жаркий, душный летний день, когда мимо нашей фермы — на ферму Марии — проехали на велосипедах два жандарма, оба толстые, вспотевшие, в серой летней песочной форме, и я видел, до чего пропотели у них спины, лопатки. Жандармы разносили по фермам призывы о мобилизации резервистов. Они сообщали годным к военной службе фермерам, когда им нужно явиться на сборные пункты, чтоб идти защищать отечество, защищать не жандармов же, нет, а их самих, крестьян, столетиями вросших в эти виноградные поля их прекрасной Франции
Но от чего их, собственно, защищать? Эти виноградники и пшеничные поля — будут стоять так, что бы ни было. Франция этих полей, этих виноградников будет всегда жить как жила — и никто в мире не свернет эти наши поля, виноградники, не тронет наши каменные, старинные дома. Именно так — я увидел, — так думали французские крестьяне, искренно не понимая связанности всего национального организма — крестьянина и генерала, рабочего и профессора университета. Французы были слишком освобождены от обязанностей. Их освобождала от этого ложно понятая, ядовито воспринятая с пеленок “свобода”, обывательски понимаемая “демократия”.
Когда к нам пришел сосед Мишель, муж Марии, в сопровождении Марии и трех детей — прощаться, жены наши — обе — заплакали, увидев горе Марии и испуганно-непонимающие детские личики, из которых лицо старшей девочки пыталось плакать, подражая горю матери. Но не в этом было дело, не в Марии, не в детях, нет, дело было в самом Мишеле — этом здоровом, крепком и довольно диком крестьянине. Только заговорив с нами, он заплакал как мальчишка, которому не хочется уходить в первый раз из дому в школу.
Этот плач Франции — признаюсь — был страшен... Ведь плакал не один Мишель, миллион Мишелей. Франция не хочет воевать ни за что и ни при каких обстоятельствах. Это, конечно, гибель государства, гибель французской культуры, бессильной защитить себя. В этих крестьянах, против воли ехавших на призывные пункты, ехавших воевать, было сильно чувство уничтожения их быта, разрыва с их обыденной жизнью.
У старика Габриэля единственного было небольшое радио, которое в этот хаос, в эту разруху бросало вести — одна страшнее другой — о развале, о занятии Парижа немцами, о собрании каких-то депутатов в Бордо, о попытках каких-то переговоров, о самоубийстве знаменитого профессора хирурга Мартеля, не пожелавшего увидеть немцев в Париже. Но этот устарелый благородный жест французского патриота только удручал большинство, только подчеркивал, что Франции и всем ее гражданским добродетелям не остается больше ничего, как умереть, ибо сопротивляться нет сил.
Монастыри нуждались в вине по двум причинам. Во-первых, потому что в Средние века воду предпочитали не пить, ибо это было не безопасно, в связи с отсутствием технологий обеззараживания. А во-вторых, оно необходимо для литургии. Удовлетворить потребность можно «просто» купив товар. Но попытка купить означала очень серьезные проблемы с транспортировкой. И у монастырей, по большому счету, не оставалось выбора, кроме как приняться за освоение непростой науки виноделия
В итоге «роль монашества в селекционной работе и в совершенствовании виноделия, — останется главенствующей вплоть до XVIII века». Естественно, монастыри как могли улучшали способы посадки лозы (цистерцианцам Германии, например, мы обязаны террасным виноградарством) и расширяли ареал ее распространения. Посадки лозы нередко достигали поистине колоссальных размеров. В 814 году аббатство Сан-Жермен-де-Пре в окрестностях Парижа владело 20 тысячами га земли, из которой 300—400 га были виноградники. В итоге ежегодно в среднем монастырь получал 640 тысяч литров вина, — по объему это 10 современных железнодорожных нефтяных цистерн.
Неожиданно выяснилось, что вино — это всегда деньги. Звонкая монета. Кэш. Его производство очень быстро коммерциализировалось. Так цистерцианское аббатство Рена, вскоре после своего основания в 1129 году, открыло магазин по продаже вин в розницу. Да еще и снабдило его вывеской «Веселый капюшон», — новаторский по тем временам маркетинговый ход.
Книга: «Средневековье: забытая история Запада», Игорь Ярмизин
Римский Лондон - город выдающийся во многих смыслах. Лондиний является одним из наиболее изученных городов западных провинций. Некоторые из находок позволяют увидеть стороны жизни романо-британского общества, которые обычно остаются незамеченными... Возможно, потому что сами обитатели провинции хотели бы их скрыть
В 1988 году при раскопках недалеко от Финсбери Серкус Гарден были обнаружены глиняные формы для отливки монет - такие во времена Империи активно использовались для изготовления подделок. Более 800 обожженных и использованных форм для изготовления копий подлинных императорских чеканов II-III веков. Мастера подделывали монеты самых разных императоров — от Марка Аврелия до Требониана Галла, и самого разного достоинства - ассы, дупондии, денарии. Пик деятельности лондонских фальшивомонетчиков, видимо, пришелся на вторую половину III века; для Империи это было непростое время, связанное с постоянной политической борьбой и попыткой выйти из глубокого кризиса.
Как лондинийские умельцы делали фальшивые монеты? На достаточно тонкий диск из сырой глины помещалась монета, вдавливалась и сверху накрывалась другим глиняным диском; все это придавливалось прессом. На верхний диск клали другую монету, которую, в свою очередь, накрывали очередным кусочком и так несколько раз, пока не получалась стопка глиняных дисков, между которыми были зажаты копируемые монеты. Потом получившейся стопке давали высохнуть, извлекали монеты и собирали стопку заново. Между сухими дисками появлялись пустоты; после нескольких дополнительных манипуляций эти формы для отливки монет обрастали своеобразным глиняным контейнером, через горло которого можно было заливать расплавленный металл. Он заполнял пустоты между дисками, превращаясь в литую копию чеканной монеты. Когда металл остывал, получившиеся деньги извлекали, фактически уничтожая форму, - таким образом, каждая форма использовалась один раз.
Нужна была хорошая глина. Необходимы были медь, олово, серебро. Важно было иметь под рукой и настоящие деньги: у фальшивомонетчиков были как минимум 61 денарий и 16 монет меньшего номинала - дупондиев и ассов. Производство было достаточно массовым: по примерным число поддельных денариев, циркулирующих по провинции, могло составлять до трети от общего числа таких монет.
Все это заставляет задуматься над вопросом, какая социальная реальность скрывается за находками форм в районе Финсбери Серкус Гарден. Это может показаться немного странным что здесь думать, фальшивомонетчики ведь и в Африке фальшивомонетчики? Но ряд исследователей ставит под сомнение такое простое и внешне логичное объяснение. Пик активности фальшивомонетчиков Лондиния приходится на неспокойное для Империи время, когда хозяйственные связи между континентом и Британией могли нарушаться, что негативно влияло на провинциальную экономику. Налич- ных денег, циркулирующих в регионе, могло не хватать для ведения полноценной хозяйственной и управленческой деятельности.
В таком случае фальшивомонетчики могли быть не совсем фальшивомонетчиками; речь, скорее, должна идти о кустарном производстве копий имперских монет, призванных хоть как-то компенсировать образовавшийся дефицит.
На средневековых кухнях герцогов и графов работали исключительно мужчины. Карьера начиналась с 10–12-летнего возраста и могла тянуться до самой смерти или выхода в отставку по причине весьма преклонного возраста
На нижней ступени иерархии находились «люди для черной работы» – как правило, это были представители простонародья, в обязательном порядке обладавшие недюжинной физической силой. Это были истопники, в чьи обязанности входило не только растапливать очаги и поддерживать в них огонь, но также колоть, носить и запасать впрок дрова. Трубочистам вменялось в обязанность следить за чистотой дымоходов – об угаре и его последствиях наши предки были осведомлены очень хорошо. Водоносы должны были исправно снабжать кухню ведрами с водой, которые доставляли из ближайшего фонтана или колодца на собственных плечах или на подводах, запряженных изъезженной крестьянской клячей. Посудомоям следовало держать в чистоте посуду, мясникам – рубить и разделывать туши, тестомесам, соответственно, вымешивать тугое тесто для хлеба и пирогов.
Следующими в иерархии были многочисленные поварята – дети, как правило, от десяти лет и старше. Обычно с этой ступени начинали будущие повара. Надо сказать, что обучение это было несладким, телесные наказания полагались в порядке вещей. Их работа могла продолжаться до тех пор, пока кухонная обслуга в состоянии была стоять на ногах, после чего поварята укладывались спать на полу в той же кухне.
Карьера «помощника повара» начиналась с самой простой и непритязательной работы – поварята чистили рыбу и овощи, ощипывали птицу, резали, шинковали, протирали через сито. Пожалуй, самой изматывающей обязанностью было поворачивание тяжелого вертела, на котором жарилось мясо или дичь. В этом случае к физической усталости прибавлялся также риск серьезного наказания, если недостаточно расторопный мальчишка допускал, чтобы вверенная ему туша пригорала – в этом случае его ждала порка.
Поворачивание вертела могло быть даже наказанием, в частности, именно к нему король Генрих VII Английский приговорил некоего Ламберта Симнела – мальчика десяти лет от роду, которого ушлые заговорщики пытались возвести на трон. Понимая, что ребенок сам по себе не представляет для него опасности, Генрих «милостиво» отправил его на кухню поворачивать тяжелый вертел. Впрочем, в дальнейшем Симнел дослужился до королевского сокольничьего и закончил жизнь в полном довольстве.
Еще одной тяжелейшей обязанностью было толочь в ступке мясо (за неимением мясорубок), соль и, наконец, заморские пряности. Мало того что само по себе однообразное занятие изматывало и отнимало силы, подобный работник вынужден был дни напролет дышать тончайшей пылью и также нести серьезную ответственность в случае, если по его вине оказывался испорченным особенно ценный продукт.
Книга: «От погреба до кухни: что подавали на стол в средневековой Франции», Зои Лионидас
В XVI веке польские писатели начали утверждать, что поляки – потомки сарматов. Поначалу это притязание не казалось нелепым; Польша просто следовала европейской моде. Раз Елизавета была наследницей бриттов, шведские короли были потомками готов, французские короли – отпрысками галлов, а московские цари через Рюрика назывались родней императора Августа, со стороны Речи Посполитой не было чрезмерным чудачеством щеголять происхождением от племени иранских “варваров” с Черного моря
В следующие сто лет сарматский миф получил собственный, необычайный и прихотливый поворот. “Сарматизм”, который прежде был официальным мифом двора, стал массовым убеждением целого социального класса.
В XVI и XVII веках польская знать (шляхта) уверовала в то, что именно они и только они являются потомками сарматов. Они были не просто высшей кастой польского общества, а принадлежали к иной расе. Прочие классы, такие как горожане или крестьяне, должны были, следовательно, иметь другое, более низкое расовое происхождение.
Вскоре новые псевдоклассические заимствования позволили ученым отнести низшие сословия к “гетам” или “гепидам” – менее крупным племенам фракийского или германского происхождения, которые, согласно этой фантазии, переселились в Восточную и Центральную Европу как рабы благородных сарматов.
Шляхта - это огромная социальная группа, составлявшая 10 % населения. Ее представителями были как княжеские семьи, так и чумазые мелкопоместные дворяне, которые сами вскапывали и мотыжили полоски ржи. Шляхта сама по себе составляла настоящую нацию, и ее представители как сарматы имели право делать все, что им заблагорассудится. Это и была так называемая “золотая вольность”, которую шляхта отстаивала с оружием в руках.
Польша была раем для шляхтича, самой доблестной, мудрой и счастливой Terra Felix. Сарматизм был стилем – сумасбродным и претенциозным, подчас беспредельно великодушным, а в других случаях зверски жестоким. Некоторые благородные семьи отправляли мальчиков высматривать, сидя на деревьях, не покажется ли пыль на дороге; на приближающуюся карету фактически нападали из засады и незнакомца тащили в дом – гостить. Его попытки уехать – часто по прошествии нескольких недель – срывали, снимая с экипажа колеса.
Побеждать зло злом — не только идея врачей XVI–XVII веков, но и распространенная народная практика. Медики, конечно, относились с презрением к «вульгарным» обычаям, но скорее из‐за их происхождения, а не из‐за сомнений в их эффективности
Например, использование крестьянами чудовищной вони в терапевтических целях: они нюхали испорченный сыр, пили собственную мочу, держали в домах козлов, чтобы защитить жилище, вдыхали ароматы уборных по утрам натощак. Этот последний метод один немецкий доктор рекомендует и в 1680 году.
Запах чеснока считается крайне неприятным. Жан Льебо пишет в 1582 году, что чеснок придает дыханию и экскрементам зловоние. За пределами Прованса и Гаскони его используют в качестве противочумного средства с неохотой. Руту ассоциируют с Сатаной, но при этом чаще всего называют средством для лечения или предупреждения черной смерти.
Уксус при Старом порядке был настоящей панацеей. Повитуха Луиза Буржуа в рецептах снадобий против зубной боли, лихорадки, желтухи, боли в почках, для прекращения лактации, для придания женской груди крепости и подтянутости, а также для защиты от чумы упоминает его семнадцать раз. Им следует пропитать губку и носить с собой в коробочке из слоновой кости с отверстиями, а в случае опасности заражения дышать через нее.
Табак тоже оказывается задействованным в борьбе против черной смерти, что не удивляет, потому что в те времена все новинки поначалу использовались в качестве лекарства. Английский ученый кавалер Дигби (1603–1665) предложил парфюмерную композицию для его ароматизации: масло мускатного ореха, лавандовое масло, корица, майоран, гвоздика, амбра, шесть крупинок мускуса, девятнадцать крупинок цивета, крупинка перуанского бальзама. Растолочь мускус и амбру с половинкой очищенного сладкого миндального ореха, подмешать цивет, потом все остальное очень хорошее средство от дурного воздуха, надо натереть этой смесью себе виски и под носом».
Спрос на зерно для пива в Новое время составлял 25–45 % от общего спроса на зерно в городах.
В XV веке, если брать весь регион Нижних Земель, пивоварам было необходимо в общей сложности 625 000 тонн зерна в год. К концу XVI века население Голландской Республики составляло 2 миллиона человек, а потребление пива – около 250 литров на душу населения ежегодно, то есть общее потребление превышало 500 миллионов литров, в то время как общий спрос на зерно, возникший в результате производства пива, составил 200 миллионов литров, или 160 тонн ежегодно. Спрос на зерно и его импорт, покрывающий нужды потребителей пива во многих городах и провинциях, был так велик, что непосредственно влиял на сельское хозяйство, транспорт и политику властей.
Еще одним сырьем, создававшим наибольшую нагрузку на экономику и транспортную сеть, оказалось топливо. Основным источником тепла служила древесина. Пивовары использовали 7–8 кубометров древесины для каждой варки, что в Лондоне во времена Елизаветы I означало сжигание около 20 000 вязанок дров ежегодно. Результатом стал рост цен на древесину, причем не только в Англии. В Нижних Землях, и особенно в Голландии, быстрый рост энергоемких отраслей производства, включая пивоварение, в сочетании с ростом населения создали непереносимую нагрузку на и так сокращающиеся запасы древесины в XVI веке. Древесину и древесный уголь приходилось завозить из Германии, а после 1550 года – из Норвегии.
В наиболее ранних вариантах древнерусского законодательства («Русская правда») характер возмещения («виры»), которое нападающий должен был заплатить пострадавшему, пропорционален материальному ущербу (характеру и размеру раны), им понесенному. Однако в дальнейшем юридические нормы развиваются, казалось бы, в неожиданном направлении: рана, даже тяжелая, если она нанесена острой частью меча, влечет за собой меньшую виру, чем не столь опасные удары необнаженным оружием или рукояткой меча, чашей на пиру, или «тылесной» (тыльной) стороной кулака.Как объяснить этот, с нашей точки зрения, парадокс?
Происходит формирование морали воинского сословия, и вырабатывается понятие чести. Рана, нанесенная острой (боевой) частью холодного оружия, болезненна, но не бесчестит. Более того, она даже почетна, поскольку бьются только с равным. Не случайно в быту западноевропейского рыцарства посвящение, то есть превращение «низшего» в «высшего», требовало реального, а впоследствии знакового удара мечом. Тот, кто признавался достойным раны, одновременно признавался и социально равным. Удар же необнаженным мечом, рукояткой, палкой – вообще не оружием – бесчестит, поскольку так бьют раба.
Характерно тонкое различие, которое делается между «честным» ударом кулаком и «бесчестным» – тыльной стороной кисти или кулака. Здесь наблюдается обратная зависимость между реальным ущербом и степенью знаковости. Сравним замену в рыцарском (потом и в дуэльном) быту реальной пощечины символическим жестом бросания перчатки, а также вообще приравнивание при вызове на дуэль оскорбительного жеста оскорблению действием.
Лейтенант Эдвард Спирс из 11-го гусарского полка, прибывший в Париж в порядке обмена офицерами британской и французской армий, отправился в Военное министерство в своей новой форме — брюках и мундире цвета хаки. «Какой вы смешной! Словно птица, извалявшаяся в пыли…» — не удержалась от шутки консьержка на входе
Лейтенант, впрочем, решил, что удивление женщины вызвал не столько его мундир, сколько галстук. Этот предмет туалета французы считали на войне неуместным, а британцы себя без него уже не представляли ни при каких обстоятельствах. Они ввели галстук в гардероб офицеров после Англо-бурской войны, а французы с переменами медлили.
Экспериментов с военной формой было много, и дебаты по поводу того, какой она должна быть в ХХ веке велись жаркие, но в начале войны 1914 года французские солдаты и офицеры были одеты так же, как в 1870-м, и почти так же, как при Наполеоне.
Карабинеры тяжелой кавалерии все еще носили медные шлемы с плюмажами, а в некоторых подразделениях оставались кирасы времен битвы при Ватерлоо. Легкая кавалерия по-прежнему была облачена в доломаны со шнурами и ментики. Это не говоря уж об алых рейтузах… Зуавы — представители элитных частей легкой пехоты французских колониальных войск — воевали в турецких шароварах (тоже красных), коротких куртках и фесках. Пехотинцы носили брюки (опять же красные!), заправленные в высокие ботинки, и длинные серые кители.
Все шили из шерсти, и это вкупе с неудобством устаревших мундиров, а также с тем, что замаскироваться в них не было никакой возможности, стало дополнительным испытанием в сражениях солнечной осени 1914 года.
Так называемый кризис эпохи Великого переселения народов, очевидно, должен был иметь ряд причин, действовавших в совокупности и сохранявших силу достаточно долгое время. Растущий корпус трудов ученых позволил выявить в этой совокупности события, имевшие огромные масштабы и последствия. Все началось с экологического анализа образцов ледяных кернов, добытых в Гренландии и в Антарктиде, и выявления в них значительных слоев сульфат-аэрозолей — вещества, возникающего в результате извержения вулкана
Усовершенствованные методы датировки по годичным кольцам деревьев показали, что найденные сульфат-аэрозоли хронологически соответствует короткому периоду резкого сокращения роста лесов на обширных территориях по всему миру. В свою очередь, ученые-натуралисты заметили, что пыльцевые данные, указывающие на возвращение лесных массивов и утрату обрабатываемых земель, также совпадают с этим периодом времени.
После многих лет кропотливой работы по всему миру вулканологи и разработчики климатических моделей могут с уверенностью заявить: в 536 году и 539–540 годах произошло по меньшей мере два вулканических извержения почти беспрецедентной силы. Первое из них, вероятно, случилось где-то в тропиках, хотя его точное местоположение пока не установлено. Второе произошло на озере Илопанго на территории современного Сальвадора. Извержение было настолько мощным, что весь вулкан обрушился, оставив только затопленную кальдеру.
Последствия были катастрофическими: вулканические выбросы и взвесь диоксида серы достигли нижних слоев стратосферы и опоясали весь земной шар. Над землей повис плотный густой туман, почти не пропускавший солнечный свет и тепло. По ночам в небе разворачивались колышущиеся полотна огненных цветов. Ученые называют этот феномен пылевой завесой.
Наиболее серьезные последствия извержения продолжались три года. В 2016 году группа ученых-климатологов предположила, что долгосрочные кумулятивные экологические последствия пылевой завесы в той или иной степени сохраняли силу до восьмидесяти лет.
Это повлияло на характер расселения и сельское хозяйство, спровоцировав массовое оставление деревень и пахотных земель. Крестьянские хозяйства опустели, потому что людей не стало. Последствия пылевой завесы в буквальном смысле убили их. Те, кому удалось выжить, сражались друг с другом за то, что осталось.
Книга: «История викингов: дети ясеня и вяза», Нил Прайс
Норманны внедрили в Британии первые стационарные, установленные непосредственно в жилищах туалеты, которых здесь не видели со времен римлян. В Белой башне лондонского Тауэра, сооруженной вскоре после завоевания Англии, были оборудованы небольшие комнаты-уборные
Эти маленькие комнатки служили также местом хранения одежды, а потому именовались гардеробами. В атмосфере, насыщенной исходившими от нечистот парами аммиака, дохли все блохи. И сегодня воспитанный англичанин, оказавшись в незнакомом доме, спрашивает, как пройти не в туалет, а в «раздевалку» (cloak-room: дословно «комната для хранения плащей»). В хорошо обустроенном «гардеробе» находиться было достаточно приятно: автор книги XIX века «Жизнь святого Григория» советует уединяться там для чтения.
«Надували» в магазинах дореволюционной Москвы старательно и артистично. В ходу были обвесы «с походом», «на бумажку», «на путешествие». А могли и вовсе «сделать радугу»
«С походом» товар отправлялся на весы с легким броском, и стрелка замирала на несколько большем показателе. Приказчик незаметно срезал маленькую часть взвешенного, покупатель оставался с носом. «С походом» продавать, на брюки себе в день заработаешь!» – шутили торговцы.
Был обвес «на бумажку», когда использовали большое количество тяжелой упаковки, отнимавшей значительную долю веса. «На бумажку» идет крупа, ветчина или колбаса высший сорт по ценам…»
Обвес «на путешествие» практиковался, когда зазевавшегося покупателя отправляли в кассу для оплаты товара, а купец уже озвучивал горожанину готовые показатели. В ходу были гири меньшего веса и плохой свет в магазине, когда никаких стрелок не разглядишь. Сорта дорогого мяса часто подменялись дешевыми, такая операция носила название «сделать радугу».
Покупатели отвечали продавцам полной взаимностью. Из магазинов воровали самые причудливые вещи – непромокаемые пальто, церковную утварь. В большинстве случаев товар прятали под одеждой.
В 1910 году до драки дошло выяснение отношений в магазине «Кахетия», который находился в Камергерском переулке. Доверенные Коваров и Бункин обнажили кулаки. «Во время счетов с доверенным магазина Коваровым между ними произошла ссора, Бункин, схватив с прилавка графин, бросил его в окно магазина. Разбив стекло, графин вылетел на улицу, попав в прохожих. Звон битых стекол и крики внутри магазина собрали толпу народа. Порядок был восстановлен полицией. Бункин объяснил, что вынужден был пустить в окно графином, чтобы призвать этим на помощь, так как Коваров бил его счетами».