Маша прочитала

СЯУ, что помимо общих детей четы Геббельс, у Магды Геббельс еще был сын от первого брака. Он к концу войны был уже взрослым и находился в лагере для военнопленных, поэтому капсулы с цианистым калием избежал. Одна из его дочерей, внучка Магды Геббельс, в 24 года прошла гиюр и вышла замуж за еврея, отец которого выжил в концлагере.
Она (внучка) кстати еще жива, успешный ювелир, живет в Гамбурге, обладает приличным состоянием (первый муж Магды Геббельс оставил после себя солидное наследство).

Шокирующая информация. Кто читал «Аэропорт» Хейли, помните эпизод, как Герреро покупал страховку?
«— Меня зовут Банни, — сказала девушка с иностранным акцентом. — А вас? — Она уже взяла шариковую ручку, приготовившись писать.
Банни зарекомендовала себя в аэропорту как чрезвычайно ловкий страховой агент».

Марина, моя приятельница по большому книжному чатику Кати Баевой, решила перечитать Хейли в оригинале, и выяснила, что советская власть все эти годы скрывала от нас происхождение Банни. Между «Банни зарекомендовала себя в аэропорту как чрезвычайно ловкий страховой агент» и следующим предложением, в оргинале было три абзаца текста, в которых рассказывалось, что пышногрудую Банни на самом деле зовут Гретхен Воробьефф, она была плоскогрудой комсомолкой из ГДР, дочерью мелкого партийного деятеля. Она сбежала в Западный Берлин через стену, двух ее спутников застрелили, но ей удалось сбежать и добраться до США. Там она работала санитаркой, подрабатывала официанткой, увеличила грудь и наконец, стала страховым агентом.

После этого фраза «жизненный опыт научил её приспосабливаться к обстоятельствам, обуздывать праздное любопытство и не задавать ненужных вопросов» вызывает гораздо меньше вопросов, не так ли?

Даже открытую угрозу Гитлера обернули в упаковку из обычной уже «оборонительной» терминологии возмездия за причиненное зло, чем оправдывался каждый шаг войны. За несколько дней до того Ширер записал разговор со своей уборщицей, женщиной из рабочей семьи, которая была замужем, как он полагал, за бывшим коммунистом или социалистом. «Почему они это делают?» – спросила она. «Потому что вы бомбите Лондон», – отозвался Ширер. «Да, но мы бомбим военные объекты, а тем временем британцы бомбят наши дома». – «А может быть, – предположил Ширер, – вы тоже бомбите их дома?» – «В наших газетах говорят, что нет, – возразила она. – Почему британцы не приняли предложения фюрера?»
Николас Старгардт, «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Перевод Александра Колина.

На ранних этапах его восхождения к вершинам власти на тех, кто встречался с ним впервые, он производил впечатление полного ничтожества. Это был простолюдин, который до определенного момента абсолютно ничем не выделялся – ни на фронте, ни в работе, ни в искусстве, хотя в последней области и считал себя необыкновенно талантливым. Говорили, что он ленив. Вставал он поздно, трудился мало, окружал себя мелкими партийцами, с которыми чувствовал себя наиболее комфортно, – посредственностями, которых Путци Ханфштангль презрительно называл «шоферней» (Chauffeureska). В круг приближенных входили телохранители, адъютанты и один водитель. Гитлер обожал кино (его любимым фильмом был «Кинг-Конг» ) и музыку Рихарда Вагнера. Одевался он безвкусно. Если не считать усишек и глаз, черты его лица были размытыми, невыразительными, словно вылепленными из необожженной глины.
Эрик Ларсон, В саду чудовищ: Любовь и террор в гитлеровском Берлине. Пер. А. Капанадзе

Кого-то мне это напоминает...

До недавних пор Габер занимал пост директора знаменитого Института физической химии имени кайзера Вильгельма. Он был героем войны и нобелевским лауреатом. Надеясь найти выход из тупиковой ситуации, сложившейся на фронте во время Великой войны, Габер начал разрабатывать методы применения хлора в качестве боевого отравляющего вещества. Именно он вывел «правило Габера» (как это правило стали называть позже) – изящную, но смертоносную формулу C × t = k, где C – концентрация газа, t – необходимое время воздействия, k – степень воздействия1. Суть ее была в том, что длительное воздействие газа при низкой концентрации дает те же результаты, как и недолгое воздействие при высокой концентрации. Кроме того, Габер создал средства распыления отравляющего вещества на передовой и в 1915 г. лично присутствовал при их первом применении против французов близ городка Ипр. День, проведенный близ Ипра, обошелся ему очень дорого. Его жена Клара, с которой они прожили 32 года, давно осуждала его деятельность, считая ее негуманной и безнравственной, и требовала, чтобы он оставил работу, но химик неизменно отвечал: «Смерть есть смерть, независимо от причин». Через девять дней после газовой атаки под Ипром Клара покончила с собой. Несмотря на возмущение международной общественности исследованиями в области отравляющих газов, в 1918 г. Габер получил Нобелевскую премию по химии – за разработку технологии получения азота из воздуха, позволяющую наладить массовое производство дешевых удобрений (и, конечно, пороха).
Эрик Ларсон, В саду чудовищ: Любовь и террор в гитлеровском Берлине. Пер. А. Капанадзе

былые заслуги не помогли, Габера уволили, как еврея. но умер он не в газовой камере освенцима, а от сердечного приступа по дороге в швейцарию.

жена, кстати, у него была не просто так жена, а тоже химик, первая женщина, получившая PhD по химии в университете Бреслау (ныне Вроцлав).

"так, например, обнаружено, что в японском языке есть 446 ономатопов для обозначения текстур пищи, 312 из них являются звукоподражаниями. например, для понятия «хрустящий», которое в русском языке представлено одним словом, а в английском – двумя (“crispy” и “crunchy”), в японском языке имеется более десяти слов, передающих тонкие различия в консистенции, текстуре и величине того, что хрустит во рту. например, хруст бори-бори сильнее, чем пори-пори, еще сильнее и громче хрустит гари-гари. про слабо хрустящее печенье скажут саку-саку, про более хрустящее – дзаку-дзаку, а про хрустящее яблоко – сяку-сяку"

___
hayakawa f., ioku k., akuzawa s., yoneda c., kazami y., nishinari k. baba y., and kohyama k. classification of japanese texture terms

а.е. раевский, н. сакаи. японская ономатопея: психолингвистический взгляд на лингвистический феномен

Снятие книг с продаж: что делать дальше

На этой неделе из официальных продаж в России изъяли книги Майкла Каннингема «Дом на краю света», Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь», Мадлен Миллер «Песнь Ахилла», Джеймса Болдуина «Комната Джованни» и даже «Наследие» Владимира Сорокина. Большинство этих книг выходило в издательстве Corpus.

Не буду описывать чувства, которые мы все испытали от этих новостей. Однако, как бы мы ни отчаивались, помните, что снятие книг (особенно логнгселлеров) с продаж больно бьет в первую очередь не по читателям, а по издателям.

Издательство закупает права на перевод (иногда в нелегкой борьбе!). Ищет переводчика, редактора, корректора и проч. Переводчик тратит несколько месяцев своей жизни, чтобы создать для вас хороший текст. Издательство не торопит его по срокам, ценит качество, а не количество. А теперь результат этой работы оказался вне закона. (Это чудовищно💔) Поэтому важно любым способом поддержать всех участников книгоиздательского процесса, чтобы в дальнейшем мы имели возможность читать хорошую литературу в хорошем переводе.

Что можно делать сейчас:

1) Покупайте любые другие книги (издательства Corpus, но вообще это касается всех любимых нами издательств) в любых форматах.

Мы все знаем, где в электронном виде достать книжку, когда-либо выпущенную на русском языке. На каждую скачанную оттуда книжку покупайте любую другую официально продаваемую этим издательством книгу (идеально — если того же переводчика, то есть хотели «Песнь Ахилла» — купите «Преданного»). Можно в электронном виде. Это будут 300-500 рублей, вложенные в будущее книжной индустрии в России.

Я как-нибудь напишу список, но если навскидку — вчера в ночи, например, заказала себе семь томов Набокова. Джонатан Франзен, Донна Тартт, Мишель Уэльбек, Салман Рушди, Майкл Каннингем, Джоан Дидеон — все это «Корпус».

2) Читайте книги через официальные подписные сервисы (Litres, Bookmate, MyBook etc), это тоже имеет значение.

3) Поддержите издателей и переводчиков добрым словом или репостом в соцсетях; уверена, каждый дружеский голос сейчас имеет значение.

4) Рассказывайте в своих блогах и личных беседах о хороших книгах на русском языке, особенно переводных. Литература жива, пока у нее есть читатель. Пусть читателей и книг становится больше, а запретители устанут запрещать.

Всем 🕊, ❤️ и света в конце тоннеля.

подписываюсь под каждым катиным словом!

Еще фото: Зиновий Пешков в 1926 году.

На этом известном фото «В.И.Ленин в гостях у А.М.Горького играет в шахматы с А.А.Богдановым» Зиновий Пешков стоит справа (на фото) от Горького.

Это, кажется. общеизвестное знание, но я не знала. Когда я читала в разных мемуарах про Горького, несколько раз встречала упоминания какого-то Зиновия Пешкова. С Горьким обычно жил целый выводок детей, жен и прочих родственников и друзей Кролика, поэтому Зиновий меня не очень интересовал, тем более, что упоминался редко.

Так вот, оказывается, у пламенного революционера Якова Свердлова был брат (на самом деле несколько, но остальные не оч интересные) Залман. Семья Свердловых жила по соседству с Алексеем Пешковым (который Максим Горький) и Залман с ним подружился. Он был первым исполнителем роли Васьки Пепла в «На дне» (во время читки) и подавал большие надежды, как актер — Немирович-Данченко настоятельно советовал ему получить актерское образование. В Императорское филармоническое училище в Москве Залмана не приняли, потому что он был еврей — и тогда он крестился в православие с именем Зиновий, причем крестным отцом стал Горький и дал новоиспеченному Зиновию еще и свою фамилию Пешков (реальный отец от Зиновия-Залмана по такому случаю отрекся, а Горький его в итоге фактически и усыновил). Однако в филармоническое училище Зиновия Пешкова все равно не приняли, зато приняли в школу Художественного театра (а чего было сразу с нее не начать?).

С театром, впрочем, так и не заладилось: новоиспеченного православного гражданина империи решили призвать в армию, куда Пешкову очень не хотелось, так что в 1904 году он эмигрировал в Канаду, а потом осел у Горького на Капри — до тех пор, пока с ним не поссорился по причинам, которых я навскидку не нашла. В Первую мировую служил в Иностранном легионе (тогда же еще раз сменил веру, приняв католичество), после всю жизнь находился на французской дипломатической службе, сделал успешную карьеру, был послом в Китае и Японии. С братом Яковом отношений не поддерживал, так же, как и с остальной семьей — отреклись так отреклись. С Горьким вроде бы тоже больше не общался, однако похоронить себя завещал с его портретом. На могиле (на Сен-Женевьев де Буа, разумеется) скромная надпись:
Zinovi Pechkoff
Légionnaire

У Пешкова были две дочери, которые, вместе с матерью, так и остались на Капри при Горьком. Одна, Лиза, вышла замуж за гэбешника из советского посольства в Риме, в 1937 году уехала с ним в СССР, где мужа почти сразу расстреляли, а ее саму отправили в лагерь, откуда она вышла только после войны. Ей даже удалось вернуться в Москву и устроиться в Военный институт иностранных языков Красной Армии преподавателем итальянского; но во время борьбы с космополитизмом перед ней замаячила угроза нового ареста, так что она залегла на дно в Сочи — работала там сначала уборщицей на пляже, потом медсестрой, а потом много лет проработала в архиве местного музея. Вторая, Мария, всю жизнь прожила в Италии обычной жизнью. В 1970-е Лизе впервые разрешили выехать во Францию навестить могилу отца. После этого ей удалось разыскать сестру и встретиться с ней впервые за сорок с лишним лет. Однако эмигрировать она не стала, так и жила в Сочи до конца своих дней (дожила до 1990 года).

Однако мысль о слишком романтической биографии Харуна не давала Сереже покоя. И вот как-то ночью он вылез из-под одеяла, на цыпочках прокрался к висящему на спинке стула пиджаку спящего гостя и, дрожа от страха, вытащил у того из кармана паспорт. Зажав его в потной ладони, Сережа, «как был, неодет, в исподнем» (цитата из стихов С. Хмельницкого) выскользнул из комнаты в туалет и там прочел, что владелец паспорта – Рахим Зея, татарин, место рождения – город Мукден, Маньчжурия. А ведь мы до того выяснили, что в картотеке Института ВИНИТИ, где наш Харун подрабатывал рефератами статей из японских журналов, он числится под своим труднопроизносимым именем из «Тысячи и одной ночи»!
Вся наша компания пришла в возбуждение – что бы это могло означать? И вот однажды, набравшись смелости, я спросила Харуна, почему в каких-то кругах его называют Рахим Зея. Он поднял брови – в каких это кругах? Я неопределенно махнула рукой – среди переводчиков с арабского и фарси. Это прозвучало почти правдоподобно, так как я тогда и впрямь переводила с фарси и водилась с себе подобными. Не знаю, поверил он мне или нет, но отрицать не стал – он-то знал, что написано в его паспорте. И рассказал очередную драматическую историю, как после выхода из тюрьмы ему выдали паспорт на имя Рахима Зея, татарина, место рождения – город Мукден, и выслали в грузинский город Зугдиди, откуда ему удалось вырваться только благодаря удачной женитьбе на работнице подмосковной текстильной фабрики.

А в ответ на требование новоявленного татарина вернуть ему его фамильное имя, ему довольно грубо заявили, что Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, место рождения – город Александрия, Египет, скончался после тяжелой болезни в 1945 году; юридически заверенная справка об этом давно отправлена его скорбящим родственникам. А двадцать четыре текстильных фабрики и банк перешли в собственность Китайской Народной Республики, не допускающей на свою территорию иноземных эксплуататоров. И посоветовали поскорее забыть свое прошлое, если он не хочет, чтобы подтвержденные справкой факты подтвердились самой жизнью.

До сих пор не знаю, что в этой истории было правдой, что выдумкой, хоть потом на протяжении долгих лет сталкивалась с Харуном на разных переводческих тусовках. Из дома Даниэлей его, однако, потихонечку вытеснили – скорей всего, по требованию Марьи Синявской, которой было чего опасаться».

Нинель Воронель, «Процесс Синявского-Даниэля»

Сегодня в книжном чатике обсуждали советские переводы с японского. Оказалось, за большинством из них стоит удивительный человек, мюнхгаузено-бендеровского склада. Цитирую длинный текст, разобьется на несколько сообщений.

«Каких только типажей не заносила в этот дом судьба. В появлении некоторых из них была повинна и я – и об одном мне хочется рассказать, очень уж экзотичен!

Я тогда переводила «Балладу Редингской тюрьмы» О. Уайльда и регулярно возила переведенные куски Корнею Чуковскому, внимательно следившему за моим продвижением по этому неподатливому для русского слова тексту. Приезжаю я однажды в Переделкино, а Корнея Ивановича нет дома. Экономка Маша проводит меня в гостиную со словами «велел ждать» и оставляет там в обществе красивого моложавого человека, листающего книжку, заполненную иероглифами. Естественно, между нами завязывается беседа, и незнакомец сообщает мне, что он приехал, чтобы возвратить К.И. его книжку, переведенную на японский язык, которую он брал почитать. Дальше между нами происходит быстрый диалог, больше подходящий для театральной сцены, чем для реальной жизни – не следует забывать, что год тогда стоял то ли 1956-й, то ли 1957-й, и заграница казалась мне досужей выдумкой изобретательного ума.
Я: А где вы выучили японский язык?
Он: В университете, в Токио.
Я: А как вы попали в Токио?
Он: Сел в самолет в Лондоне и прилетел в Токио.
Я: А как вы попали в Лондон?
Он: Сел в самолет в Женеве и прилетел в Лондон.
Я: А как вы попали в Женеву?
Он: Сел в самолет в Александрии и прилетел в Женеву.
Я: А как вы попали в Александрию?
Он: В Александрии я родился.
Токио, Лондон, Женева, Александрия – ну и набор! Значит, все эти города существуют, и в некоторых из них можно даже родиться! Но тогда возникает главный вопрос: «А как вы попали сюда?»
Он: Из Владимирской тюрьмы.
Я: А как вы попали во Владимирскую тюрьму?
Он: Меня привезли туда из Мукдена.
Я: А как вы попали в Мукден?
Он: У меня там до войны был бизнес – двадцать четыре текстильные фабрики и банк.
Я: Да кто вы такой, черт побери?
Он: Вы хотите узнать мое имя? Меня зовут Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири.
Я: (задохнувшись) Еще раз, простите?
Он: (с невозмутимой улыбкой) Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири.
Мы потом назвали этим именем нашего щенка, но пришлось сократить его до простого Харуна – слишком уж получалось непроизносимо. Конечно, он кокетничал необычностью своей биографии, но это не помешало мне – а может, даже и помогло – с ходу принять решение: человека с такой биографией не упускать. Тем более что шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, закончив свои дела с К.И., вовсе не торопился уходить, а дождался, пока я закончила свои, и мы вместе отправились в Москву. По дороге он объяснил мне, откуда у него такой отличный русский – много лет он провел в одной камере со знаменитым ныне, а тогда старательно вычеркнутым из народной памяти поэтом Даниилом Андреевым, сыном Леонида Андреева, и тот все эти годы обучал его языку, воспитывая себе читателя и собеседника.

(...)

В результате мы с ним подружились и, конечно, незамедлительно повели его к Даниэлям. Там с любопытством его выслушали и тут же забыли, переключившись на какой-то новый объект интереса. Однако он не отстал, а прилепился к Сереже Хмельницкому, с которым открыл небольшой бизнес по переводам японской прозы на русский язык – он делал подстрочники, а Сережа, поэт, человек литературно очень одаренный, полировал их и превращал в хорошую русскую прозу. Выяснилось, что Харун – почти бездомный и живет со своей недавно обретенной женой – работницей подмосковной текстильной фабрики, за ширмой в огромной комнате женского заводского общежития. Поэтому часто, после работы над очередным японским рассказом, он оставался ночевать у Сережи, который сам с большой семьей жил в одной,– правда, большой и разгороженной шкафами,– комнате в коммунальной квартире.

Узнада про интересного персонажа — японского повара Токузо Акаяма. Он был шеф-поваром императора на протяжении нескольких десятилетий (начал в эпоху Тайсё, а умер в позднюю эпоху Сёва). Изначально ни он, ни его семья не имели никакого отношения к кулинарии, но в 16 лет он однажды случайно попробовал западную еду и пришел в такой восторг, что решил стать шефом западной гастрономии. Переехал в Токио, работал в банкетном зале, потом ему удалось устроиться в Tsukiji Seiyoken, первый в Японии французский ресторан. А оттуда он решил поехать стажироваться непосредственно в Европу — на поезде, через всю Россию. В Европе он поработал в берлинском Hotel Adlon, в парижском Hotel Majestic, Café de Paris и, наконец, его взяли на кухню Ритца. А в 1913 году по рекомендации японского посольства во Франции его пригласили принять участие в подготовке коронационных торжеств императора Тайсё. Акаяма планировал сделать это и вернуться в Париж, где он уже совершенно обжился (несмотря на то, что первое время его травили — и как начинающего повара, и как азиата). Но в итоге с одной стороны в Европе началась война, а с другой стороны в Токио ему предложили возглавить императорскую кухню. Там он и проработал почти до самой смерти. Попутно он еще писал кулинарные книги (включая 1600-страничный труд « Кухня Франции и Голландии», который на протяжении всего XX века считался в Японии библией западной кухни), владел французским рестораном и воспитал целое поколение европейских поваров в Японии.

На протяжении первого года войны сто двенадцать немцев подверглись казни, почти все из-за отказов служить по религиозным убеждениям, при этом подавляющее число составляли свидетели Иеговы. <...> Компанию свидетелям Иеговы составляли небольшие группы адвентистов-реформистов и христадельфиан, одного из которых, Альберта Мерца, тоже казнили. Однако давление на не желавших идти вместе со всеми оказывалось столь велико, что «церкви мира», такие как квакеры и адвентисты седьмого дня, принялись выторговывать для своих членов возможность служить на нестроевой, а немецкие меннониты и вовсе повернулись спиной к анабаптистской традиции и в 1936 г. заявили, что их молодежь «с восторгом готова» поступать на военную службу. Взращенные на почве религиозного национализма и антисемитизма, многие адвентисты седьмого дня присоединились к ним на фронте. Крохотный отряд согласных принять смерть за пацифистские убеждения пополнил всего один австрийский католический священник Франц Райниш, который в свою очередь вдохновил на отказ от военной службы крестьянина Франца Егерштёттера; а вообще во всем рейхе нашелся лишь один протестантский призывник-отказник, Герман Штёр.
Николас Старгардт, «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Перевод Александра Колина.

Как только в 1935 г. в Германии ввели воинскую повинность, власти перешли от спорадических акций подавления свидетелей Иеговы к более серьезным и систематическим мерам. Некоторых забирали и допрашивали за распространение антифашистских листовок, которые они подсовывали в почтовые ящики. В СД даже возник специальный отдел по вопросам этой секты, как ранее – по делам франкмасонов. В концентрационных лагерях свидетелей Иеговы отличали от прочих религиозных узников, их отделяли как «политических» и заставляли носить специальный знак в виде фиолетового треугольника. Уникальность их положения среди заключенных состояла и в возможности выйти из тюрьмы: для этого достаточно было взять приписные документы и поступить на службу в вермахт.

Август Дикманн стал первым из свидетелей Иеговы в концентрационном лагере Заксенхаузен, получившим приписные документы, переданные его женой из дома. Его вызвали в политотдел лагеря и дали на подпись соответствующие бумаги. Он отказался их подписывать, подвергся избиению и заключению в карцер, а тем временем комендант лагеря запросил разрешения Гиммлера сделать из Дикманна показательный пример. 15 сентября 1939 г. всех 8500 заключенных задержали после вечерней переклички для демонстрации работы расстрельной команды. Добивал казненного Рудольф Гёсс, будущий комендант Освенцима. В качестве последнего назидания четверым свидетелям Иеговы велели задержаться и положить Дикманна в гроб, напоминая при этом об ожидавшей их самих участи. Брату Августа Дикманна Генриху приказали заколачивать гроб гвоздями. На следующий день в немецкой прессе появилось краткое упоминание о казни Дикманна «за отказ от выполнения воинского долга». Дикманн, как говорилось там, «являлся свидетелем Иеговы, фанатичным адептом международной секты исследователей Библии». Он оказался первым лишенным жизни за отказ служить по религиозным соображениям, поэтому казнь над ним предали широкой огласке в качестве наглядного воспитательного примера, как очень часто случалось в нацистской Германии.
Николас Старгардт, «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Перевод Александра Колина.

Люди неожиданно находили на своих рабочих местах или в почтовых ящиках марксистские листовки – некоторые из них из-за пакта со Сталиным отличались троцкистской направленностью. Из Вены и Линца доносили о возобновлении пропаганды за независимость Австрии и реставрацию Габсбургов. Однако политическое недовольство выплеснулось на улицы не в Германии или Австрии, а в Праге, где 28 октября 1939 г. состоялась крупная демонстрация прямо перед резиденцией гестапо. Во многих других уголках протектората Богемия и Моравия студенты и интеллектуалы устраивали тихие протесты и бдения. На них обрушился режим, не собиравшийся терпеть беспорядков среди ненемецких подданных. Если говорить о «соплеменниках» – германских и австрийских немцах, тут дело ограничилось саркастическими шутками, рисунками и надписями, но не вылилось в политические акции. Даже эмигранты-социалисты, надеявшиеся на революцию на протяжении предыдущих шести лет нацистской диктатуры, на исходе октября 1939 г. вынужденно признавали тщетность перспектив восстания: «Только если разразится голод, если он измотает их психику и, сверх всего прочего, если западные державы добьются успехов на западе и займут значительные территории Германии, лишь тогда может прийти время и начнет зреть революция».
Николас Старгардт, «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Перевод Александра Колина.

Война способствовала дальнейшему ухудшению жизненных стандартов, снизив гражданское потребление на 11 % в течение первого года. Набор продуктов у народа Германии сделался более однообразным – основой служили хлеб, картошка и консервы. Пиво стало жиже, а колбасу наполнили разного рода добавки. Когда французские войска отступили с территории по Рейну около Келя, которую на короткое время заняли в ходе польской кампании, Эрнст Гукинг немного поживился брошенным противником снабжением. Смог послать пакет настоящего кофе Ирен и ее тетке в Гисен. Они страшно обрадовались возможности отдохнуть от искусственной бурды, известной в народе как «кофе Хорста Весселя» по причине того, что, как и нацистский мученик в партийном гимне, «зерна кофе маршировали там незримо».
Николас Старгардт, «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Перевод Александра Колина.

Этот пост будет не совсем «Маша прочитала», а скорее «Маша посмотрела», хотя почти у каждого упомянутого аниме есть основа в виде манги, но возможности их чтения сильно ограничены. Многие, кого я знаю (и я сама) страдают от отсутствия хороших современных производственных романов. Такие, как знаете, писал Артур Хейли, чтобы в довесок к драме и интригам нам рассказывали про то, как устроена та или иная индустрия. Хейли хорош, но его мало, да и его романы с фактической точки зрения уже давно устарели.

Так вот, в манге/аниме этой проблемы нет. На любое (даже самое нишевое) занятие найдется аниме про это занятие. Я лично смотрела аниме/читала мангу про:
академическую музыку («Твоя апрельская ложь» про фортепианные конкурсы и «Нодамэ Кантабиле» про студентов консерватории);
то, как снимать аниме («Руки прочь от киноклуба»);
независимую музыкальную сцену («Одинокий рокер»);
современный шоубизнес — айдолы, стримеры, реалити-шоу и вот этот всё (Oshi no ko);
современных гейш («Повариха в доме майко», заодно это еще и ликбез по японской кухне);
геймеров («Моя любовь к Ямаде 999 уровня»).
и еще я не пока не смотрела/читала, но знаю, что есть аниме про бальные танцы, виноделов, фигурное катание, футбол, бейсбол, книжные магазины и даже про молочное животноводство и составление словарей. Все они устроены, как у Хейли: индустрия играет не главную роль, они все в первую очередь про отношения — где-то дружба, где-то любовь, где-то вообще лихо закрученная интрига с любовью, местью и убийствами; но при этом нам довольно подробно рассказывают обо всех закулисных деталях той или иной профессии. Как организовать концерт в клубе, может ли айдол находиться в ресторане после 22.00, почему в квартале гейш запрещено готовить карри, какие обязательства перед менеджментом есть у про-геймеров — в общем, все ужасно интересно. Так что если вы любите такие штуки, попробуйте преодолеть предубеждение перед непривычным жанром и попробуйте!

На фото – подобная туалетная бумага из британских госучреждений второй половины XX века, найдено на реддите.