Карпов, зачем?

Вчера Егор Сенников опубликовал в своём канале наш с ним разговор по мотивам сезона о доме, который уже подходит к концу: завтра проводим последнюю лекцию, в ноябре выпустим ещё два материала, а в декабре (надеюсь) вы сможете посмотреть наш новый фильм.

Чем больше рассказываю о нашей работе, тем чаще убеждаюсь, насколько нам важно и необходимо говорить о вещах детских, с которыми сложно выходить во взрослый мир и найти в нём себе собеседника. С теми проблемными зонами, которые часто мы даже не мыслим проблемными, а которые скорее заставляют нас стесняться, что ли, когда мы думаем о них. Парадоксально, что это и есть те самые сущностные сгустки, которые мы всерьёз обдумывали, когда у нас не было интеллектуальных костылей, а был только живой и пытливый поток неоформленного сомнения и интереса.

А что там — в бесконечности? А как её можно помыслить? А где мой дом? И почему мой дом именно здесь? А как так случилось, что я родился у этих людей? И что бы со мной было, родись я у других людей? А кто сказал, что люди имеют в виду одно и то же, когда произносят слова «дом», «одиночество», «любовь»? А каково это — умирать?

Сегодняшний релиз the Cure, какой-то очень тоненькой и точной иглой попал мне в то самое место, где эти вопросы лежат, скрытые от любых обсуждений, даже с самыми близкими. Попал туда иголочкой — а оттуда вселенского масштаба покой полился. Мудрый покой, который не заставляет останавливаться, но оставляет предельно сосредоточенным и... спокойным.

Как будто на дикие камни во мховом лесу смотришь.

Ещё весной, когда мы только обсуждали и готовились к новому сезону о чувстве дома, в одном из разговором Ваня Напреенко рассказал нам о некоем австралийском профессоре, который изобрёл термин Соластальгия. Ваня коротко рассказал нам об этой идее и я полез читать.

Прочёл и совершенно охренел.

Австралийский философ из школы экологических и биологических наук Университета Ньюкасла Гленн Альбрехт живёт в Долине Хантер и принимал активное участие в разнообразных природоохранных проектах. В числе прочего, ему удалось наблюдать за аборигенными сообществами здесь и обнаружить, что их восприятие меняющегося под воздействием природных и антропогенных влияний ландшафта, вызывает у людей тоску, которая схожа с ностальгией. Но в отличие от неё, эти люди никуда не уехали. Они остались дома, но мир вокруг них безвозвратно меняется и они никак не могут повлиять на это.
Так, философ Альбрехт открыл соластальгию.

«Соластальгия, в отличие от ностальгии, разрывающей пространственно-временные связи, определяется другим набором обстоятельств. Это боль, возникающая, когда человек осознает, что место, где онживет икоторое ему дорого, находится под угрозой (физического опустошения). Это проявляется в утрате чувства родства с местом, в ослаблении территориальной идентичности и в угнетенном состоянии, вызванном окружающими преобразованиями. Это отчаянное желание, чтобы место, где живет человек, продолжало приносить покой и утешение. Соластальгия — это не тоска по светлому прошлому и не стремление найти новый «дом». Это переживание утраты настоящего, проявляющееся в чувстве оторванности отнего, когда внешние разрушительные силы лишают возможности найти утешение. Проще говоря, соластальгия — это разновидность тоски по дому, которую человек испытывает, находясь «дома».

Мне кажется, что через концепт соластальгии удивительно точно можно описывать то, что происходит последние годы с моей страной, семьёй и близкими людьми, живущими дома, в России. Мы в «Поле» решили перевести эту статью, так как считаем, что она может помочь родить в языке говорения о настоящем новые слова и полутона смыслов, которыми, кажется, только и можно описывать происходящее. К слову, соластальгия стала одиним из центральных понятий для нашего подкаста.

Огромное спасибо Гленну за то, что согласился на этот перевод, а также за то, что принял решение выступить с лекцией в нашем лектории. Она состоится 19 октября в 13 часов по Москве. Ссылка будет в описании.

Кроме веб-версии, мы сделали pdf версию. Некоторым удобнее работать с текстами так. Забирайте и распространяйте!

У нас никогда не было собсвтенного дома. Это никакая ни трагедия или драма — большинство молодых семей живёт в съёмном, не своём жилье, это вариант нормы. Но отъезд из России значительно обострил размышление об этой точке, особенно в контексте вариного детства. В самом деле, у меня была роскошь жить в стабильном и спокойном, фиксированном месте, в котором меня всегда ждала прабабушка и родители, я знал, что с ним точно ничего не случится и это до сих пор, так или иначе, является безопасной зоной, в которую я могу уйти и сохраниться, если вокруг руины. Я смотрю на Варю и не уверен, что у неё есть такое место. Признаться, я вообще не уверен, что это про место.

Вчера в «Поле» мы выпустили невероятно красивый проект Наташи «Пусть моё станет твоим», который она снимала последние 10 лет. Это удивительное совпадение, обнаружить в своей сумке случайно взятую с собой мыльницу, заряженную плёнкой, и отправиться с ней в другую, новую жизнь. Полтора года она документировала то, что происходит с нами, но в большей степени — с Варей, конечно же. К этим свежим картинкам Наташа добавляет архивы фотографий, которые снимали её дедушка (которого она никогда не видела) и папа. И всё это ложится в её собственный цифровой телефонный архив, где сняты первые 10 лет жизни нашей дочки.

Наташа пытается передать Варе свои детские воспоминания, чтобы подложить соломку и дать ей референс той устойчивости, носителями которой мы являемся. И из-за отсутствия которой у ребёнка мы сильно переживаем.

После того, как мы уехали из лагеря, я перестал вести дневник. Об этом я уже писал в предыдущем, кажется, посте. Писать-то я перестал, но думать об опыте, который получил в контейнере, кажется, только начал. Куда не ходи и как ни вейся, практически все мысли так или иначе упираются сейчас в этот опыт. Я и до этого понимал, что это что-то важное, но не видел масштаба тех перемен, которые запустил во мне контейнер.

Чем глубже я ныряю в эту рефлексию, тем больше ощущаю свою потребность превращать этот опыт во что-то публичное, где можно свободно и открыто говорить об уязвимости, поиске сложного, интуитивном поиске, автоэтнографическом методе. Я сейчас пишу этот пост из аудитории университета, где уже через несколько часов буду выступать с докладом про опыт автоэтнографии контейнера на одной научной конференции, посвящённой изучению уязвимости. Это очень всё странно для меня. Я никогда не думал, что мои документальные наблюдения и артистический способ думать и находить обобщения так близко соприкасается с академическим, со знанием. Что-то врождённое не позволяло видеть в сторителлинге это.

Одним из результатов этой рефлексии стал новый сезон «Вы сейчас где» подкаста «Это Поле», который мы начали выпускать сегодня в рамках нового сезона, посвящённого чувству дома. В нём я пытаюсь распутать историю одного вертолётного крушения и найти выжившего пилота судна, который был вынужден прожить в полном одиночестве в заброшенном посёлке на крайнем севере России. Зачем я его ищу? В какой-то момент мне стало важно поговорить о контейре с кем-то, у кого есть близкий опыт. И я вспомнил об этой истории, которую как байку знал уже много лет. Я хочу дозвониться до этого человека и научиться у него тому, как он прожил вообще все эти годы там и как справлялся. Попутно, отталкиваясь от опыта контейнера, я прихожу к исследователям, которые помогают мне превратить просто переживания в метод познания.

Как и многие другие проекты, этот мы делаем интуитивно. Не знаю, честно говоря, что из этого выйдет, но послушать первый эпизод вы можете уже сейчас.

— А давайте сегодня классным ужином отметим этот день? — радостно и восторженно предложила Варя с самого утра. Мы переглянулись и улыбнулись. Вчера был год, как мы приехали в Германию.

С момента переезда из лагеря в квартиру прошло чуть больше двух месяцев, но ощущения такие, что мы живём здесь уже очень и очень давно. Очевидным образом, насыщенность нашей жизни после переезда совершенно иного рода. Первый месяц мы пытались вспомнить, как это — жить в своей отдельной квартире. Коллективный быт фантомами преследует нас до сих пор, но всякий раз ты как ото сна просыпаешься от этого чувства, когда идёшь, скажем, в душ — а там он только для тебя, там нету ещё пяти кабинок и тесноты, ожидания вошедшего в дверь и грязного пола. 15 мая мы въехали в пустую белую коробку нашего нового места жительства и за прошедшее время уже смогли его обжить: мы купили и я собрал кухню, у Вари появилась своя детская комната, мы с Наташей тоже живём в отдельной. Довольно сложно ценить такие вещи, не получив опыта расставания с ними.

За этими новыми двумя месяцами предыдущие 10 в конейнере остаются лиминальными. Всякий раз, когда сейчас спрашивают «давно ли ты в Германии» мне сложно это определить. Технически уже вот год, но фактически и аффективно 10 контейнерных месяцев слепились в одну точку, в которой так много всего происходило, и в которой ничего не было, глядя отсюда. Предельно насыщенная пустота, которая перестала кровоточить, как только мы из неё выбрались. Поэтому я не могу писать больше. Могу не писать — вот и не пишу. Ровно год назад не писать я не мог, хотя и не знал как это делать. Но сейчас у меня есть эти записи, которые подтверждают, что всё это — было. Это не показалось и действительно случилось со мной и с нами. Этот формирующий опыт нам удалось пройти вместе и многие вещи значительно переопределились благодаря нему. Из контейнера мир устроен немного иначе, чем из любой другой точки за его пределами.

Мне ещё предстоит много думать обо всём этом. С октября я снова буду учиться в университете и с большой вероятностью этот опыт станет материалом для моей магистерской работы. Многие из тех, кто читал мой дневник, в эмоциональном, а кто-то и рациональном отклике, говорят, что нужно этот текст превратить в книгу. Я и сам думаю об этом и даже делаю подходы к форме. Если вы знаете, с кем я мог бы поговорить об этом — напишите в личку, пожалуйста.

Не то, чтобы запланированно, но вчера утром мы сели и купили в нашу новую квартиру диванчик для гостиной, матрац в спальную, много мелких штук из Икеи, беговые кроссовки, четыре очень красивых тарелки, дорожку на обеденный стол и вкусный ароматизатор для комнаты. Варя купила себе фартук и приготовила нам ужин — собственноручно сваренные макароны, которые мы положили в купленные тарелки, ужинали, и вспоминали этот год.

Кажется, спустя почти два года после отъезда из России мы наконец-то получили возможность начать строить нашу новую жизнь. Но с этим опытом мы уже не будем справляться, в нём мы будем жить и, по возможности, не забывать предыдущий.

21 июля 2024
Майнц, Friedrich-Ebert-Straße 45
367 день эмиграции

Друзья, нам в pole.media не хватает рук, чтобы регулярно вести этот канал, поэтому мы объявляем ещё один open call. На этот раз мы ищем человека, который помог бы нам оставаться на связи с вами.

Пишите нам если вы:

💥 Понимаете современный гуманитарный контекст
читаете нон-фикшн и академическую литературу, легко можете разобраться в чём ценность болот и мха в современном социальном пространстве, чё там Тимоти Мортон и Эрнст Блох думают по этому поводу, при чём здесь Лавкрафт и группа Tool и сожалеете, что Владимир Шаров не написал роман об этом;

💥 Любите удивляться и любопытны
случайная встреча или находка может рассказать вам о мироустройстве больше, чем прочитанный трактат;

💥 Любите делиться тем, что узнали
вы любите писать эссеистские тексты, но при этом много времени проводите в чатах, каналах или на кухнях друзей и понимаете как не душнить в пабликах;

💥 Вам кажется, что самое важное протекает мимо новостных заголовков
вы способны дистанцироваться от повестки и найти важное там, где как будто ничего не происходит.

Что от нас:

💸 Удалённая парт-тайм работа за деньги;

🔮 Возможность расти вместе с нами и становиться полноправной частью контентной команды «Поля».

Если вам это интересно, пишите на hello@pole.media с темой «телеграм для Поля». Не забудьте приложить к письму ваше CV, пару строк о вашей мотивации присоединиться к нам, а также 1-3 примера того, как вы пишете и думаете.

Всем привет!

Возможно вы знаете, что пока мы готовим новый сезон в pole.media, мы запустили департамент бизнес-исследований. Всё работает хорошо и мы понемногу начинаем не справляться с работой сами, поэтому ищем к нам в команду человека, которого мы внутри называем бэк-офис-менеджер, который, по желанию и договоренности, будет готов выступать джуниор-исследователь.

Итак, кого мы ищем:
системно мыслящий человек, любящий упорядочивать неупорядоченное, который хочет поработать в сфере исследований, чтобы понять, «мое это или не мое».

Что нужно будет делать:
— следить, чтобы мы не срывали по срокам, тыкать нас по утрам и вечерам сообразно нашим задачам;
— организовывать созвоны, перезвоны и недозвоны;
— вести разные таблички и базы знаний;
— работать с документами (находить, сверять, перепроверять, отправлять клиентам);
— участвовать в подготовке компредов;
— выполнять разные поручения по исследованиям и постепенно включаться в работу над проектами.

Желательно, чтобы вы:
— жили в России;
— могли сами себе придумать полезное дело;
— желательно студент магистратуры социологии или что-то в таком духе.

Взамен на все это мы даем:
— денег;
— удаленную работу со свободным графиком (в те часы, которые мы с вами согласуем).

И конечно, готовы учить тому, что умеем сами.

Если вы заинтересовались, пишите письмо со своим CV и коротким рассказом о себе на почту partnership@pole.center

💥

Переехали.

✖️ 2/2 ✖️

Война, страх, расставание с прежним миром, обнуление. Мы уже прожили это за два последних года и что нам ещё предстоит прожить — мы не знаем. Но на 15 мая нам предварительно и без подписанных бумаг назначена передача ключей от социального жилья в другой стране и в другом времени. Другим нам придётся строить здесь то, что мы не смогли успеть ранее. Я думаю об этом и слышу волнение. Не от того, что снова будет неизвестное — уж с чем, а с этим мы накрепко выучились справляться. Волнение от того, что нужно будет снова вернуться на руины той домашней, интимной, только для нас троих, как-то даже мещанской мечты, которую уже однажды мы позволили взорвать. Волнительны не столько белые стены пустого жилья, сколько возможность вновь утратить этот так долго ожидаемый семейный мир в месте, которое вы создали для себя.

Обнаружение возможности не метафорической катастрофы, которая утягивает за собой всё, включая базовые ценностные установки, язык, смысл — вот что на самом деле страшно.

5 мая 2024
Майнц, Mito Asian cuisine
274 день эмиграции

✖️ 1/2 ✖️

— Привет, — слышу за спиной голос соседки Д. и поворачиваю к ней голову.
— Привет, — отвечаю, но почему-то это звучит не так, как несколько недель назад.

С момента, как мы получили подтверждение от всех инстанций, что в ближайшее время сможем переехать, как-то автоматически система чувств и реакций переопределилась. Уверенность в отъезде из лагеря незаметно переопределила мой внутренний резонатор: я снова стал гостем здесь. Примеряемая новая неизвестная и уже такая не привычная жизнь в собственном (съёмном) жилье, раздумья об обустройстве быта в нём, откапываемые в воспоминаниях точки сознания, связанные с прошлыми жилищами, их устройством, даже с гаждетами в них — всё это разворачивает меня от места, в котором мне всё ещё предстоит жить какое-то время. Я помню свои ощущения от пребывания в лагере в первые недели, когда я ещё не был своим здесь и только пытался понять, из чего именно состоит местный мир, какие неформальные правила я должен усвоить, чтобы перестать стесняться и получить внутреннее моральное право распоряжаться этим местом так же, как наши соседи. Теперь же все эти правила мной усвоены, но перспектива переезда оттеснила их все как не имеющие больше серьёзного значения для меня. Отсюда новое отношение к обязанностям и здешнему быту: оно больше не проникает глубоко внутрь и, как следствие, не запускает рефлексивных процессов. Я перестал с этим соглашаться, оспаривать, смиряться или бороться. Теперь я просто нахожусь здесь и колышащийся на горизонте день отъезда убеждает, что это уже часть важного, но прошедшего. Это уже опыт, а с ним стоит не бороться, а учиться сожительствовать.

К слову, мы так и не уверены до сих пор в переезде на сто процентов. Всё зависящее от нас мы сделали, все подтверждения получили, но подписанных документов на руках у нас так и нет. Тем не менее, это никак не мешает нам готовиться. В первомайский выходной несколько часов занимались с Натахой подбором бытовой техники в квартиру, а также пытались нарисовать план кухни, вернее кухонной зоны — малюсенькой полукомнатушки с окном на балкон, где придётся устанавливать холодильник, стиралку, в перспективе посудомойку, придумывать систему хранения всего. Кажется, мы впервые так много времени проводим вместе за заботами о доме. Интуитивно я предполагал, что этот процесс будет успокаивающим, на деле всё не так. Стоимость чего угодно в Германии просто невероятная. Всякий раз всё что необходимо не влезает в отведённую площадь. Большой выбор тоже фрустрирует. В итоге, окончательно определились только с икеевским блоком-кроватью для Вари.

В 2018 году мы начали мечтать о собственном жилье. Так, тихонечко, прикладывали себя к разным вариантам. К концу года образовался план: нужно купить машину, чтобы на ней ездить и выбирать землю, которую мы купим и начнём строить свой дом. В 2019 году мы много работали, чтобы отложить деньги и в начале 2020 года начать этот план реализовывать. В бесконечных перелётах, гостиницах, вписках и по возвращению домой я смотрел в ютубе ролики о каркасном строительстве, ленточном и свайном фундаменте, планировки жилища, подписался на несколько семей, которые рассказывали о процессе строительства своих домов, изучал автомобильный рынок, приценивался, даже ездил на тест-драйвы, разбирался в автоматической и роботизированной трансмиссии. Мы много времени тратили на то, чтобы представить себе нашу будущую жизнь. Потом наступил 2020 год, ковид создал глобальный дефицит микрочипов, из-за которого цены на всё выросли беспредельно и наши накопления стали вполовину меньше, я ушёл со всех работ делать «Поле», мы старались не закрыть «Маршак» и не опустить руки. В 2021 году мы возвращались к нормальной, казалось нам, жизни после года-которого-не-было и его «катастрофы», наши планы снова стремились в будущее и обещали, многое обещали.

✖️ 2/2 ✖️

К торговому центру я подъехал за полчаса до условленного времени. Решил, что не буду пока ему писать, а пройдусь по округе, так как шанс на то, что я попаду к нему в лагерь был низкий: охрана на входе, нет согласования и т.д. Прошёлся до Рейна, присмотрел несколько скамеек на случай, если придётся снимать портретную историю. Постоял не берегу, посмотрел в воду. Подышал. Я написал ему «В. добрый день! Я на месте». За мной вышла его жена, мы немного подождали В. на улице — он ходил в магазин.

Когда мы здоровались, он протянул мне обе своих руки: правой пожал мою, левой накрыл тыльную сторону моей ладони. Иногда я делаю так же, когда хочу выразить искреннее уважение и почтение человеку, но я никогда не делаю так при первой встрече. Сейчас же я автоматически среагировал и повторил его жест. Мы оба немного склонились к нашим рукам, затем выпрямились и посмотрели друг на друга. Седая бородка; аккуратно стриженная, но взлохмаченная абсолютно седая голова; шрамы на обеих бровях, подбородке, губе; добрейшие голубые глаза человека, который хорошо знаком с алкоголем, которые только и бывают, что у простых истрёпанных деревенских мужиков. После некоторого смущённого стояния друг перед другом я спросил его, можно ли увидеть где они живут и рассказал о нашем лагере. Он завёл меня в торговый центр, где на входе я поменял свой ВНЖ на временный пропуск — мы прошли.

Внутри огромных пространств торгового центра стояли десятки кубов без потолков, составленных из металлических сетчатых заборов, которыми в Германии часто ограждают что-то на улицах, обтянутых дачной чёрной плотной плёнкой. Сегодня я показал Наташе фотографию оттуда, она сказала, что это похоже на места для хранения мёртвых тел. Внутри этих кубиков, площадью дай Бог в семь квадратных метров, живут люди. Сотни людей. В. с семьёй живут в одном из них. Мы вошли за плёнку, где я увидел те же кровати-нары, то же постельное бельё, те же металлические шкафы что и у нас. Я слушал длинный рассказ В. и его жены, моё нутро сжималось от подробностей, но я не мог отделаться от ощущения радости, что я сегодня, после того как мы здесь закончим, выйду из ТЦ, сяду в электричку и поеду домой, к себе в контейнер. Мы могли оказаться в таком месте. Нам просто больше повезло, чем им.

Я провёл у них около трёх часов. Выйдя на улицу, я снова пошёл к Рейну. Я шёл и снимал траву, росу на ней, цветы ромашки, птиц, розовые деревья. Я делал им close-up портреты. Я нагибался, подводил камеру к глазу, смотрел на зелень, цветы, воду и жадно портретировал их. Мне нужно было вернуться к жизни после проваливания в опыт В., в жизнь его жены, в их текущее место обитания. Я использовал это как попытку рассмотреть, вспомнить, что жить дальше — возможно.

Я вернулся в контейнер к вечеру. Мы поужинали, включили настольный свет, я взял комп и лёг на свою кровать. Я смотрел на монстеру, книжный шкафчик, ковры, я чувствовал тепло под одеялом. Я лежал и был счастлив уюту своего места. Но так же я знал, что через три недели мы уедем отсюда.

22 апреля 2024
Майнц, Bettelpfad 98
260 день эмиграции

✖️ 1/2 ✖️

— Как дела? — спрашивают.
— Хорошо, — честно отвечаю и боюсь накликать.

Мы нашли жильё, я поступил в магистратуру, закончили монтировать фильм, запустили несколько больших проектов в работу — всё правда хорошо. Наверное, это впервые за 10 месяцев, когда я могу сказать о своих делах так. Но интуитивно я так привык за последние годы, что хорошо не бывает, что хорошее — это просто случайные проплешины в том вязком, тинном пространстве, в котором мы живём. Привычка к разрушающим событиям и плохим новостям укореняется. В некотором смысле текущую простую человеческую радость я стыжусь, хотя, Господи, как же прекрасно — завернуть за русскую думерскую панельку и почувствовать, что ещё не забыл как жить. Вспомнить, что время бесконечного преодоления, съёживания и меланхолии до горизонта конечно. Об этом и правда не трудно забыть.

В субботу ездил на родину Эрнста Блоха, в Людвигсхафен. Меня попросили сделать съёмку одного человека. Он участник АТО, попал в плен, его пытали, простреливали ноги, кинули в подвал чтобы помер. Он выжил и ему даже удалось с семьёй уехать в Германию. Когда мне коротко пересказали его историю, а также сообщили куда нужно будет ехать — я хотел отказаться. Я боялся ехать, так как не мог знать как он отреагирует на меня. Люди везде люди, как только ты с ними встречаешься. Заочно воображение рисует чёрт-те что. Моё сразу же нарисовало бравого украинского солдата, у которого есть полное право спрашивать с меня за то, что произошло с ним и с его страной. А мне предстоит молчать. Что бы он ни говорил и ни делал — зашить себе рот и терпеливо молчать. К тому же, они так же живут в лагере и я не понимал, как можно не разрушая приватность всё же сделать съёмку.

Я тянул с ответом. Сутки ходил, думал. Вернее, скорее пытался прислушаться к мирозданию и себе. Думать в таких вещах нет никакого смысла. Я пытался почувствовать, нужно мне ехать или нет. В этом прислушивании я старался разглядеть знаки, зашитые в мою реакцию на эту потенциальную поездку. Я категорически не хотел встречаться с этим парнем, к тому же, как я буду снимать их в лагере, если я не снимаю в своём? Мне больно и гордо допустить, что я встречу человека, наделённого правом говорить. В конечном счёте я понял, что это просто моя защита, которая не позволяет пробить мою зону комфорта, объясняющая и стремящаяся рационализировать почему именно не нужно выходить за её пределы. Я вспомнил по одной из прежних жизней, что подобного рода страхи — верный признак того, что нужно действовать с точностью до наоборот. Нужно прорубать комфорт, открываться возможности быть уязвлённым, попасть в стрессовую ситуацию, столкнуться с чьей-то реальностью, легитимно прожить в ней какое-то время и, приняв её как собственный опыт — вернуться домой, продолжить жить свою жизнь, но другим, гораздо более сложным и богатым, благодарным человеку, который пустил, позволил прикоснуться к иному.

Я принял решение ехать.

✖️ 2/2 ✖️

Мы сказали Варе, что ходили на просмотр квартиры. Наташа переживала, что ей расскажут об этом соседские дети или ещё кто-то, до кого дойдут слухи и это подорвёт доверие Вари к нам. Варя очень обрадовалась, расспрашивала про планировку, про то, сможет ли водить друзей и какого размера будет её комната. Мы сказали, что это ещё не окончательно и что нам нужно отправить документы, чтобы нас одобрили все кому это нужно сделать. Каждый день она спрашивала — одобрили или нет? Позавчера мы получили окончательное подтверждение — 15 мая мы можем въехать в квартиру. Варя прыгала.

Ощущаю обратный отсчёт, который делает пребывание в лагере совершенно иным. Он перестал давить на меня. Всё больше воспринимаю его как гостиницу теперь. Позавчера мыли контейнер и я даже не заметил как это произошло. Ушёл фатализм, появились планы. Мы думаем теперь о новом съёмном социальном жилье как о Том Самом Жилье, которое мы всегда хотели, но которого у нас никогда не было. Как о собственном месте, которое построено нами, для нас, с нуля. Буквально с нуля, потому что здесь просто белая коробка с полом и дверьми. Абсолютно всё нам нужно будет покупать туда, обживать квартиру, делать своей. У нас никогда не было такого опыта и мы не знаем что нас ждёт.

Теперь это наше постоянное временное жильё, где мы счастливо будем вынужденно продолжать начинать жить новую прежнюю жизнь.

18 апреля 2024
Майнц, Pho Viet Indochine Küche
256 день эмиграции

✖️ 1/2 ✖️

Белый выхлопной дым, который оставила после себя проехавшая мимо автобусной остановки машина, пах смесью отработанного бензина вперемешку с машинным маслом. Последний раз я чувствовал его много лет назад, с тех пор автомобили делают как-то иначе, но вот старые модели издавали такой запах всё моё детство. Так пах папин оранжевый 412 москвич, на котором в самом начале 90-х мы ездили на дачу и в пойму.

Удивительно, как давно забытый запах может сработать телепортом. Автоматически вспомнил бабушкин гараж, в который пару раз в месяц ходил с папой за картошкой. В нём иногда стоял москвич, время от времени папа чинил его. А ещё там же стоял его велосипед «Турист», тоже оранжевый. На нём было специальное, формы яйца, поворотное сидение с красным дерматином на мягком, предназначавшееся сперва для сестры, а потом для меня, когда я немного подрос, а сестра сильно выросла. На этом велике мы ездили на прогулки и «на Зелёный» — пляж на острове в Ахтубе, где я любил купаться больше всего на свете.

Я сидел на этом сиденье, держался за бараний спортивный руль и рассматривал руки отца. Он перехватывался за низ руля только тогда, когда нужно было набрать скорость. Основное время он держал руки в месте, где горизонтальная трубка руля начинает загибаться. И я очень хорошо помню как эти руки выглядели. Я помню руки своего отца в возрасте, когда ему было примерно столько же, сколько сейчас мне. Я узнаю в своих руках — его. Я смотрю на свои руки и вижу обручальное кольцо (которое отец никогда не носил), резинку для волос (которые отец состриг ещё до моего рождения) и пластырь с пиратом-попугаем, которым Варя залепила сегодня расчёсанный мною прыщ. Я не уверен, что проявлял подобную заботу к родителям, но счастлив, что Варя умеет так.

Несколько недель назад мы купили ей велосипед. Первый. Настоящий. Её. Двухколёсный. Два первых дня она боялась ездить, но преодолевала себя и ехала. С пятого дня научилась сама садиться и трогаться на нём. Со второй недели она впервые сама поехала на велике в школу. Кроме школы она катается на нём в Volkspark, ездит в магазин тратить собственные деньги на сладости. Слишком неожиданно стремительный процесс сепарации. А мы по инерции продолжаем хотеть контролировать её и обкладывать правилами. К счастью, она их благополучно нарушает. Плохо, что я так и не научился смотреть на это терпеливо и злюсь. Злюсь здесь и сейчас. Радуюсь как остыну. Вчера вновь был разговор за ужином. В этот раз пришлось немного пересказать Фуко, чтобы объяснить что вообще означают правила.

Однажды я ушёл «на Зелёный» с друзьями и ничего не сказал родителям. Мне было примерно как Варе сейчас, не многим больше. Я провёл там весь день до заката, когда меня нашла мама. Кажется, тогда я впервые увидел настоящий страх в её глазах и понял что-то важное об ответственности и последствиях наших поступков. Не помню, чтобы она ругала меня тогда, хотя возможно. Но помню как она обняла меня и отвела домой.

В этой квартире я прожил свои беззаботные розовые детство и юность. До 20 лет мы никогда никуда не переезжали, но мне всегда хотелось этого. Не потому, что мы жили впятером в двушке и я до 12 лет спал валетом с прабабушкой на одном диване. Просто мне было интересно, а что это вообще значит — переезд. Мне тогда казалось, что в этом есть какое-то таинство и что это неминуемо хорошо. Не может быть так, чтобы человек переезжал из лучшего места в худшее.

У меня был свой постоянный дом до 20 лет, когда я окончательно сепарировался и решил жить отдельно. Все мои воспоминания — об этой единственной двушке. Мне страшно, что у Вари этого нет. Я не знаю какие это повлечёт за собой последствия. Уверен, что она будет с большой теплотой вспоминать лагерь, но тем не менее переживаю всякий раз, когда нам приходится менять место жительства.