Азиатский анабасис барона Унгерна это история абсолютно модернистская и прежде всего история величественного провала. Взяв Ургу, барон обнаружил что никакого Востока из ориенталистских романов не существует. Как европеец, он черпал представление о монголах из европейских романтических легенд о Чингисхане. Монголы же этого всего не читали, и оказались людьми мало приспособленными к войне, не говоря уже об апокалиптическом походе на Лиссабон. «– Привет, гордые степные воины! Я поведу вас вперед, и мы сметем прогнивший современный мир, и омоем копыта наших коней в Последнем Море! – Отстань от нас, странный белый человек. Мы уже даровали тебе право на желтый халат и зеленые штаны, чего тебе еще?» Унгерн планировал набрать из монголов стотысячную армию, а набрал с большим трудом семь или восемь сотен, и то понадобилась мобилизация. В первом же крупном бою эти восемь сотен разбежались, а потом их остатки связали барона и продали красным. Можно, конечно, сказать, что помешала все равно цивилизация – ургинский Живой Будда к моменту появления Унгерна в Монголии имел гараж с тремя автомобилями, запас дореволюционного алкоголя и коллекцию порнографически картинок (которые не мог рассматривать, потому что ослеп от пьянства). Но ни Унгерну, ни его казакам цивилизация не мешала. Как раз он и его офицеры, прозаические выпускники школ прапорщиков и есаулы третьесортных казачьих войск, совершали в Монголии мрачные архаические чудеса. То заживо жгли людей на кострах, а то полуобмороженные, без сапог, с пятью патронами на винтовку, на чистом исступлении побеждали вдесятеро превосходящего врага. Никаких красивых тысячелетних традиций и древней мудрости у них при этом не имелось – они были просто отбитые. В их числе, кстати, был младший брат Рериха, который у барона заведовал обозом. Унгерн в этом смысле типичный человек Серебряного века – книжный романтик, который осмелился перейти к практике, и, по известному определению Д’Аннунцио, «оказался в состоянии жить в соответствии с мечтой о себе». Монгол не смог бы так хотя бы потому что традиция в строгом смысле не предполагает воображения и выбора индивидуальной судьбы. А без самосознания какая героика? Пока монголы гадали на бараньих лопатках и молились мумиям, все эти нервические вчерашние гимназисты и томные петербургские поэты, начитавшиеся Гомера, действительно встретились в окопах своей индустриальной войны с хтоническими силами. Попали в историю про богов и героев. «Хорошо стреляют русские артиллеристы», как не без удовольствия заметил другой книжный мальчик с Георгиевским крестом, улан Гумилев. В Унгерне удивляет неумение понять, что сам он, со своими восемью наградами за восемь ранений, с десятком конных атак на германские пулеметы, «доведенных до удара холодным оружием», представляет собой более чистый и подлинный архаический тип чем любой монгол. За героикой не нужно ехать на Тибет, героику не обязательно вычитывать у Генона – подобные попытки реконструкции это всегда в той или иной степени разговор на чужом языке с умершими богами. Чудо, которое здесь требуется, одновременно проще, страшнее и красивее, и оно в любую эпоху доступно каждому. Дерзание рождает поступок. Поступок рождает судьбу. Судьба рождает миф. Миф, при удаче, рождает традицию – теперь уже подлинную и живую.