#ауНил все понимает, когда просыпается от кошмара. Ему никогда не снятся сны, так что все становится ясно еще до того, как он вскакивает с постели и бросается к окну. Там – лишнее подтверждение. Поцелованные морозом заиндевевшие ветви деревьев неистово колотят о стекло, резкие порывы ветра взметают улегшиеся снежинки, закручивают их в спирали и отшвыривают прочь. Покрытые ледяной коркой опавшие листья будто замирают во мгновении и остаются так: примерзшими к гравийной дороге, распятые колесами проезжавших машин.
Нил практически прижимается носом к окну, и от его выдохов на стекле образовывается неровная клякса конденсата.
Сейчас начало ноября. И еще вчера было тепло. Он стискивает в кулак левую руку, и перебинтованную ладонь тут же обжигает болью. Это – еще одно доказательство.
Кровь за кровь. Один глубокий вдох, одно уверенное движение – одна полоса на коже и немного крови. Бурой, почти черной в непроглядной темноте ночи. Он делал все быстро, боясь передумать: схватил нож, пластиковый стакан, за неимением кубка, полоснул руку. Если бы Нил знал молитвы, то наверняка помолился. Или они не принимают молитв? Так что Нил просил. Просил отчаянно, едва шевеля губами, лихорадочно подсчитывая капли крови, ударяющиеся о прозрачный пластик.
Пять. Спасите маму.
Десять. Спасите меня.
Пятнадцать. Убейте его.
Двадцать. Убейте.
Двадцать пять. Убейте.
Это был глупый порыв – не больше, не меньше. Нил не верил сам, что это сработает, знал, что не сработает, но он так устал и был так напуган…
У Нила не дрожали пальцы, когда он зашивал раны матери, когда с отстранением, почти равнодушием, наблюдал, как замедляется дыхание и она забывается сном.
Страх накрыл позже. Когда он мазнул по зеркалу обезумевшим взглядом, когда мозг на секунду предал и отражение сверкнуло чужим лицом. Чужим, но безмерно похожим.
Он не верил. И все равно сделал это.
Нил всматривается во тьму за окном, пытаясь убедить себя, что это совпадение. Всего лишь ударил мороз. Это все.
А потом он слышит цокот копыт и собачий лай.
Мурашки скатываются по спине отвратительным холодом, а сердце будто перестает биться.
Этого ведь не может быть. Не может же? Отголоски кошмара, не более.
Цокот и лай становится отчетливее и громче, Нил слышит недовольное лошадиное ржание.
Он оглядывается на мать. Та все еще спит, слишком бледная, будто прямо сейчас сольется со стерильно-белой простынью, просочится сквозь тонкую ткань и исчезнет навсегда.
Если это действительно они, Нил обязан попробовать.
Сердце отчаянно стучит в груди, пока он наскоро ныряет в кроссовки и куртку. Дыхание окончательно сбивается, когда он просачивается мимо уснувшего администратора. Пальцы перестают дрожать, когда он выскакивает на пустую замерзшую парковку и резко останавливается.
Почти пустую. Помимо него там есть кто-то еще: невысокая фигура, завернутая в темный плащ, с накинутым на голову капюшоном, тени которого обнимают лицо беспросветной тьмой. По сторонам от фигуры – два гигантских черных пса, и даже сидя они достают Нилу почти до плеч.
– Это ты нас звал, – констатирует фигура, и по голосу становится ясно, что это юноша.
Отпираться бессмысленно, даже если бы Нил захотел. Только он может их видеть, потому что сам их призвал.
– Ты один, – говорит Нил.
Фигура пожимает плечами.
– Ты тоже. Считай меня послом доброй воли. Ты уверен?
Нил знает, о чем он. Кровь за кровь. Тем не менее…
– Так сразу?
Фигура скидывает капюшон. Нил ожидает увидеть там сплетение тьмы, или голый череп, или что угодно, но не просто… лицо. Сжатая полоса рта, нахмуренные брови, взлохмаченные светлые волосы. Единственное, что выбивается из общей картины, – заостренные эльфийские уши.
– А чего тянуть? Ты знал, на что шел, верно? Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Ты ведь, когда резал руку, не к рождественскому чуду взывал.
– Нет, – соглашается Нил.
Его жизнь в обмен на смерть отца. Все справедливо.
Парень кивает и протягивает руку. Позади него начинает клубиться туман, вихрями облизывая полы плаща.
– Тогда добро пожаловать в Дикую Охоту,
Натаниэль.
И Нил хватается за его ладонь.