Род приходит, и род уходит… Восходит солнце и заходит, а все реки текут в море. Ну что, еще по чашечке?
А про художественный перевод вам сюда: @igraslov_vb
В Музеоне рядом с Новой Третьяковкой развелись динозавры. Они шевелят разными частями тела и тихонько ревут, но все равно не страшные. Наверно, их сделали из какого-то нефтепродукта, но мне хочется считать, что они из папье-маше (хотя я даже не помню, что это такое – может, тоже нефтепродукт).
Чуть поодаль от основной группы чудовищ стоит Дзержинский. Дети не ползают по нему, не заглядывают ему в зубы и не тянут его за хвост. Это самый безжалостный монстр – он дал самый жуткий приплод и обронзовел на века.
А в самой Третьяковке, в основной экспозиции, почти все по-прежнему, как тридцать лет назад: тот же квадрат Малевича, который стоило нарисовать хотя бы затем, чтобы выбесить половину человечества, та же каляка-маляка номер семь Кандинского, те же крестьянские мадонны Петрова-Водкина и его прекрасный граненый стакан… Только «Красная мебель» Фалька куда-то делась – хоть я и не знал тогда, что он писал ее в санатории для психов, она меня завораживала, и я ходил смотреть на нее чуть ли не каждую смену (а когда уволился из Третьяковки и угодил в Литинститут, там еще работала его дочка, и я все не мог запомнить, как ее зовут: не то Кирила Романовна, не то Романа Кириловна).
Но вообще бродить по местам, где не был двадцать, тридцать, сорок лет – сущее мучение. Нет в русском аналога слову haunted, а надо бы. Все воспоминания прячутся под коркой настоящего, близкие, но недосягаемые – вот они, настоящие призраки, а вовсе не карлсоны в пододеяльниках. Идешь по Казачьему переулку мимо избы, где с философской улыбочкой торгует книжками Марк Фрейдкин, сворачиваешь на Пятницкую и видишь двухэтажный особнячок, на крылечко которого вышел погреться на весеннем солнышке уже смертельно больной Лакшин, и чувствуешь, что все они здесь, но их уже навсегда нет.
Я все лучше понимаю эмигрантов, которые не хотели (и не хотят) возвращаться. Все мы релоканты из страны прошлого, куда никто из нас уже никогда не сможет вернуться. Ну и нечего пробовать.
Ректор Литературного института Алексей Николаевич Варламов пишет мне в телеграме почти каждый день. Доброе утро, Владимир Олегович, как у Вас дела? (Он очень вежливый и всегда называет меня на Вы с прописной.) Я его баню, но на следующий день он пишет с другого номера (их у него много). Проректоры (оба) не пишут, а звонят, и не по телеграму, а по вотсапу, примерно раз в неделю. Я их отбиваю, и они почти никогда не перезванивают.
Майоры и капитаны ФСБ звонить перестали. Зато недавно позвонила Дарья Александровна – кажется, из Минздрава, – и сказала, что их очень беспокоит мое здоровье и мне надо срочно пройти медосмотр. Я вас зарегистрирую, вам надо только назвать циферки из сообщения, которое сейчас к вам придет. Когда я увидел, что это код для восстановления пароля на Госуслугах, в моей душе зашевелились смутные подозрения, и Дарья Александровна отправилась на хрен.
Но только я лег – звонок… Галоши, что вы прислали на прошлой неделе, мы давно уже съели… На сей раз из Википедии. Тут я и трубку не поднял, а потом прочитал в интернете, что это такой новый тренд: вас просят отредактировать статью про себя, вы переходите по ссылке, и хорошая эффективная программа тырит все содержимое вашего телефона, а заодно каким-то образом и денюшки из банка, если они там есть.
Я знаю две приметы смутного времени: резкое размножение жулья и появление в транспорте людей, которые громко разговаривают сами с собой. Так было в девяностые, и так повторяется сейчас. А еще тогда стреляли на улицах.
Сегодня у меня случился приступ когнитивного диссонанса: узнал, что Галина Юзефович будет читать в Страдариуме курс лекций под названием "Искусство медленного чтения". Все-таки чего-то в этой жизни я совсем не понимаю и явно уже никогда не пойму.
Сам удивляюсь, но я прямо в восторге от "Игры в кальмара". Идеальная музыка, классный дизайн, шикарный сценарий - половина ходов угадывается, половина нет, это хороший процент. Лишнее (а скорее, нелишнее) доказательство того, что из самой избитой идеи можно выжать шедевр. Актеры по-восточному переигрывают (хотя не все), но это театральная условность, нормальная для такой китчевой эстетики. И очень рад, что именно сейчас посмотрел (за два дня осилил) - по-моему, самое подходящее время.
Спускаюсь я давеча по Молодежной улице от Детского театра к Ленинскому проспекту. А передо мной ковыляет старенький-престаренький, горбатый как лунь дедушка. Выгуливает двух собачек – таких, знаете, противных, похожих на сбившиеся в комки лохматые, грязноватые коврики для обуви.
Бредет он себе потихоньку, раскланивается со встречными девушками, с бабушками на скамейке, как и положено старожилу. В одной руке у него палочка, в другой мобильный телефон – и из него несется на полной громкости что-то до боли, до детских припухших желез знакомое. Нагоняю и слышу:
Al – right – hold – tight – I’m – a – high – way – sta-a-a-ar!
Господи боже ты мой, «Дипёрпл»! Не выдержал я, шагнул в сторону, на траву, и притворился, что завязываю шнурок и починяю примус: очень уж хотелось послушать проигрыш. Заодно кстати (или некстати) заметил, какое это грустное слово, проигрыш, и вспомнил другое, красивое и тоже из далекого детства: соляк! И такой на меня накатил приступ ностальгии – будто целых полкило печенья «мадлен» одним махом съел. Чуть не прослезился.
Вот они, наши скрепы-то. А вы говорите, народ-бурундук.
Наткнулся вчера в фб на пост о происхождении Карлсона от Геринга – известная тема. Это ладно, но один комментарий порадовал. Ага, пишет некто, вот в Швеции-то небось потолки высокие, иначе Карлсону не удавалось бы уворачиваться от фрекен Бок. И гениальное развитие темы: если бы дело происходило в хрущевке, он был бы немедленно убит мухобойкой.
И тут я подумал: это же отличная компьютерная игра! «Карлсон в СССР», или даже проще: «Убить Карлсона» – скромно, со вкусом и приятной русскому уху литературной аллюзией. И неважно, где все происходит: в России, в Швеции, да хоть в Канаде. Лишь бы не во дворце – там и правда до потолка не достанешь.
Играть можно как за фрекен Бок, так и за Карлсона. За ФБ: Цель: убить Карлсона, пока он не нашел и не сожрал все плюшки. Орудия: мухобойка, тапка, газета. Ключик для запирания форточки. Но все это еще надо найти в захламленной малогабаритной квартире. Опасности: 1. может закончиться энергия; надо находить и съедать плюшки раньше, чем К; 2. надо смотреть под ноги: споткнешься, ударишься головой о стол, и т.д. Если сеттинг в Англии, еще лучше: можно упасть в горящий камин; 3. можно отравиться старой плюшкой, спрятанной очень давно; 4. можно задохнуться, если запрешь форточку слишком рано; 5. если съесть слишком много плюшек, а К забьется в дальний угол над диваном, под тобой может проломиться диван; 6. можно нечаянно разбить лампочку, тогда останешься в темноте, если раньше не найдешь фонарик; и т.д.
За К: Цель: найти и сожрать N плюшек, уворачиваясь от ударов, люстры и висящей под потолком липкой ленты, и вылететь в форточку. Желательно попутно нанести ФБ по возможности тяжелую травму.
Поведение человека в кризисной ситуации, требующей морального выбора, определяется соотношением трех параметров:
1. субъектности 2. способности к активным действиям 3. порядочности.
Первый отражает практическую свободу воли – возможность принимать самостоятельные решения. Страх и нищета лишают человека субъектности. Но и большое богатство, и слава, и высокое положение, и даже любимая работа, как ни странно, тоже. Ну и вообще любая привязанность. Покорный муж, послушная жена, не отцепившиеся от родителей взрослые дети имеют низкую субъектность. Раздолбаи, особенно с деньгами, – высокую.
Второй параметр обратно пропорционален лени (или инертности). Если он почти на нуле, ты пойдешь на что угодно, лишь бы не шевелиться.
И только на третьем месте стоит то, что так часто норовят поставить на первое (и в итоге выносят неоправданные приговоры). Причем делают это часто как раз смелые, в меру состоятельные и гиперактивные раздолбаи, которым довольно одной крупинки порядочности, чтобы поступить правильно.
Диванная психология, конечно. Но диван-то мне тут хороший подкинули – реклайнер.
P.S. Это не про уехать или остаться, если что. Скорей, про в целом.
В целях ликвидации белых пятен посмотрел «Планету обезьян» 1968 года – раньше не мог себя заставить, а тут решил вырабатывать характер. Можно было бы удивиться, что эта шняга породила такую мощную франшизу, но удивляться по подобным поводам уже надоело. Особенно тронули два момента:
1. Начальные кадры, где главный герой попыхивает в рубке космического корабля сигарой, а потом, прежде чем залечь на год в анабиоз, прячет бычок в нагрудный карман скафандра, – и 2. Финальные кадры: увидев обломок Статуи Свободы, чувак наконец смекнул, где находится, а то, что местные весь фильм разговаривали с ним по-английски, никаких логических процессов в мозгу не запускало (то, что за две тысячи лет язык ни капельки не изменился, на фоне остальной лапши выглядит вполне безобидной условностью).
Потом попробовал смотреть римейк 2001, через десять минут бросил, но сделал любопытное наблюдение: первый фильм смахивал на детский утренник, а через 33 года рожи всех обезьян сделались значительно злее и противнее. Смена парадигмы?
Батюшки, что ж это деется! Чехи высадили американцев – это еще ладно, хозяева все-таки. Но чтобы Швейцария – Канаду? Вот посмеялись бы лет пятьдесят назад!
Очень хорошо помню: зимний вечер, часов десять, мороз под двадцать, иду из Дворца культуры с репетиции ансамбля (не какой-нибудь электронный трам-тарарам, а сплошь гитарная классика, этюд Джулиани «Ручеек» для разминки и вперед: «У ворот, ворот», «На заре ты ее не буди» и коронный – «Аве Мария» Шуберта со скрипкой, вот!). На улицах – ни души, а траффика у нас в Подлипках тогда почти не было даже днем. Но свет в домах горит. Тишина, только снег поскрипывает, – и вдруг со всех сторон, изо всех окон рев, как на демонстрации. Ну ясно: наши забили.
Действительно ли ЧМ тогда проходил в декабре, или я путаю? Прихожу домой: папаша доволен, два – ноль. Сажусь с ним досматривать. Кажется, это был полуфинал; кажется, мы выиграли у шведов три – один. Кажется, Балдерис вышел один на один и переиграл вратаря…
Я никогда не фанател от хоккея, как и от любого другого вида спорта, но смотрел его с отцом и с удовольствием (забыл, как называется этот троп). Конечно, помню и первую тройку: Михайлова – вот настоящий мужик, куда до него Алену Делону; Харламова, которым восхищались в подмосковном Доме отдыха («Он, между прочим, единственный из них умеет разговаривать без мата! – Да ладно, не …..!») и здоровенного детину Петрова, который мог от синей линии заколотить шайбу в ворота вместе с защитником и вратарем (хорошее слово – детина, весь комплекс качеств отражает). Но интересней было, когда забивали другие: вторая тройка с динамовской десяткой Мальцевым, третья с Балдерисом – «Динамо Рига», господи ты боже мой…
И очень жалко современных семиклашек, которые не могут вместе со своими папашами поболеть за наших. Теперь мы особенные – особенней даже, чем советские.
Странно, но для меня если и был какой патриотизм, то вот этот.
Попался английский (а скорее американский) вариант анекдота про Вовочку и ананас! Английская Мариванна говорит: дети, придумайте предложение со словом harassment. Английский Вовочка: I miss that girl because her ass meant a lot to me.
Летучие тараканы – очевидные кандидаты на титул венца творения. Больше оснований для гордости могли бы предоставить Создателю разве что летающие коровы. Должно быть, именно эти фантастические твари (не коровы, а тараканы) окончательно убедили пионеров воздухоплавания в преимуществах летательных аппаратов тяжелее воздуха.
Когда прямо перед вашим носом на стол у открытого окна шлепается такой объект, самое главное – успеть прийти в себя и нанести решительный удар прежде, чем животное сориентируется и ринется в ближайшее укрытие со скоростью гепарда. При этом нельзя поддаваться обычной рефлексии вроде: а что если бы я сам всего лишь искал укрытия от палящего солнца, и вдруг безжалостная судьба, принявшая форму тапки… и т.д. Иначе вы не сумеете правильно рассчитать силу удара, и тогда вам понадобится или дополнительная психологическая мобилизация на coup de grace (а любой охотник подтвердит, что чем крупнее подранок, тем трудней хладнокровно его прикончить), или помощь небрезгливой клининговой компании.
Пример летучих тараканов показывает, что даже в устройство механизмов, безупречно функционирующих на протяжении сотен миллионов лет, можно внести коренные улучшения, поднимающие их на новый уровень совершенства. И это внушает надежду: может быть, еще не все потеряно даже для таких идиотов, как люди.
В девяностые годы мы с отцом оказались по разные стороны политических баррикад. Впрочем, на наши хорошие отношения это никак не повлияло. Он не был в восторге от коммунистов (его вступили в партию, когда он стал большим космическим начальником, иначе было неловко перед инопланетянами), но Чубайс с Хакамадой нравились ему еще меньше. Меня это не удивляло; в конце концов, я сам однажды сказал ему, что у СПС волчья идеология. А я был ни за кого, но категорически против коммуняк, потому что они меня достали (хотя сейчас какой-нибудь очередной Брежнев кажется не худшим вариантом).
Честно пытаясь понять, что творится у меня в голове, отец как-то спросил: а тебе-то лично они что плохого сделали? Я был не настолько продвинут, чтобы зайти с козырей вроде Праги или Афганистана, и к тому же это прозвучало бы фальшиво. И я сказал то, что действительно было для меня самым важным, хотя раньше, может, и не ставил это вслух на первое место: ну как, пап. А постоянная брехня? И он не нашел, что мне возразить.
Вранье – странная вещь. Ты знаешь: про это не говори, про то говори только как положено, а насчет всего остального откровенничай сколько влезет. Разве это так трудно – особенно если то, о чем говорить запрещено или разрешено лишь согласно инструкции, тебя практически не интересует? Но вранье действует не только в тех точках, где наврано; оно искривляет вокруг себя пространство наподобие не то чтобы черных дыр, а скорее злобных красных карликов. Даже время в полном согласии с идеями фрикофизиков ведет себя ненормально: то замирает на месте, как упрямый осел (и тогда получается застой), то вдруг пускается вскачь, как ошалевший осел (и тогда генсеки мрут как мухи), то внезапно застывает снова и даже начинает пятиться, как оторопевший и до смерти напуганный осел (и тогда пишутся новые-старые школьные учебники). И все внутренние человеческие механизмы тоже искривляются параллельно линиям этого силового поля – но если в тебе есть деревяшка, нечувствительная к этим силам и не способная гнуться, то она становится источником постоянного дискомфорта.
Чем больше вранья, тем кривее пространство – и в конце концов или ты вылетишь из него пробкой, или деревяшка внутри тебя сломается. Но мне жалко своего внутреннего буратино, хотя проку с него как с козла молока. Только носом колется.
Всякий раз, когда я чиркаю израильской спичкой, душа моя принимается петь «Кахоль вэ-лаван». Здешние спички крепки, румяны и пышут огнем как здоровьем. В России мне удавалось поджечь конфорку только с пятой попытки: две первые спички вспыхивали лишь на долю секунды, горящую третью я не успевал донести до места, а худосочная четвертая обжигала мне пальцы, и травму приходилось лечить ненормативной лексикой. А теперь я думаю, что перебраться сюда стоило хотя бы ради этой незамысловатой утренней процедуры.
Это напоминает мне один забавный давний случай. Жарким летом 1980 года меня занесло на Камчатку, в геологическую экспедицию. Как-то раз мы ехали там куда-то по тайге на вездеходе часа три – ломали деревья, тряслись, обливались потом. Затем вездеход описал широкую дугу и направился, как мне почудилось, обратно. Чего возвращаемся-то? – спросил я. Спички забыл, – обернувшись ко мне, ответил начальник экспедиции. От общего одурения я не понял шутки, сунул руку в карман и протянул ему свои.
Никогда не забуду взгляда, которым он на меня посмотрел.
Уровень самомнения человека сильно зависит от количества загребаемого им бабла и в меньшей степени от общественного признания (можно ведь, наоборот, гордиться своей незаметностью – тем, что твоя служба на первый взгляд как будто не видна, а также и на второй, и на третий), но, как ни странно, почти не зависит от самого занятия.
Примерно сто лет назад я лежал в больнице с одним кексом, с которым почти никто не мог общаться, такой он был твердолобый – слова поперек не скажи. Жен у него было то ли три, то ли четыре по очереди, и все свалили, потому что ну невозможно же. Я-то с ним нормально ладил, поскольку не спорил за бесперспективностью этого дела, а малый он был, в общем, не такой уж плохой. Уважал он себя невероятно, а по профессии был мусорщик – ну то есть сжигал мусор, и с увлечением рассказывал мне про весь технологический процесс и как это круто и важно. Ясно было, что он себя ценит выше любого космонавта или хоть кого.
Это я к тому, что в фейсбуке тут наехали на наших (я так понял, советских) переводчиков, мол, гордыня у них. Так это с кем хошь может приключиться, а от профессии не зависит. Так что в массовом порядке - вряд ли, а индивидуально да, бывало (и бывает).
Когда мы с псом гуляем и навстречу нам движется объект покрупнее, мой понимает, что может огрести, и ведет себя более или менее сдержанно. Но чувствует ли он при этом свою неполноценность?
Допустим, подрались два кабана за свинью сердца, и один навалял другому. Побитый идет и думает: боже, зачем мне теперь жить, я неудачник! (или, как сказано в одном переводном детективе: жалкий, никчемный сопляк!) Пойду брошусь с обрыва, – но тут к нему подходит неказистая серенькая хрюшка, за которую никто особо не дрался, и говорит: да ладно, не расстраивайся, зато ты умный.