Антон Чехов. Лайфстайл

В последние 2 года в моей личной жизни было столько всякого рода происшествий (на днях даже пожар был в доме), что мне ничего не остается, как ехать на войну, на манер Вронского – только, конечно, не сражаться, а лечить.

1896 год, 2 декабря
36 лет

Завтра засяду писать. Буду писать с утра до обеда и потом с после обеда до вечера.

1902 год, 1 декабря
42 года

Я яко наг, яко благ и зубы положил на полку.

1891 год, 30 ноября
31 год

К общей беспардонщине не хватало только горячки...

1885 год, 29 ноября
25 лет

У меня нет книг, мне нечего читать, я каменею от скуки – и кончится тем, что брошусь с мола в море или женюсь.

1898 год, 28 ноября
38 лет

Добрые люди в нашей среде имеют громадный авторитет, независимо от того, дворяне они или мужики, образованные или необразованные.

1894 год, 27 ноября
34 года

26 ноября вечером у нас в доме был пожар.

1896 год
36 лет

Работать на чужой стороне за чужим столом неудобно; чувствуешь себя так, точно повешен за одну ногу вниз головой.

1897 год, 25 ноября
37 лет

Из такого малозначащего дерьма, как моя пьесёнка («Иванов»), получилось чёрт знает что. На первом представлении было такое возбуждение в публике и за сценой, какого отродясь не видел суфлер, служивший в театре 32 года. Шумели, галдели, хлопали, шикали; в буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее. Сестра едва не упала в обморок, Дюковский, с которым сделалось сердцебиение, бежал, а Киселев ни с того ни с сего схватил себя за голову и очень искренно возопил: «Что же я теперь буду делать?».

1887 год, 24 ноября
27 лет

Надорвался я! В тридцать лет уже похмелье, я стар, я уже надел халат. С тяжелою головой, с ленивою душой, утомленный, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу? И мне уже кажется, что любовь – вздор, ласки приторны, что в труде нет смысла, что песня и горячие речи пошлы и стары. И всюду я вношу с собою тоску, холодную скуку, недовольство, отвращение к жизни... Погиб безвозвратно!

Иванов

Толстой здоров, температура у него нормальная, и пока нет ничего такого, что особенно бы пугало, кроме старости, конечно.

1901 год, 22 ноября
41 год

Здесь и ясно, и тепло, но я ведь уже развращен, этих прелестей оценить не могу по достоинству, мне нужны московские слякоть и непогода.

1903 год, 21 ноября
43 года

Балаган и кабак, приводящие меня в ужас.

1887 год, 20 ноября
27 лет

Ноябрьские ветры дуют неистово, свистят, рвут крыши. Я сплю в шапочке, в туфлях, под двумя одеялами, с закрытыми ставнями – человек в футляре.

1899 год, 19 ноября
39 лет

Видеть и слышать, как лгут, и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и всё это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, – нет, больше жить так невозможно!

Человек в футляре

Человек я семейный, неимущий... деньги надобны.

1884 год, 17 ноября
24 года

Вы слышали, что я женюсь? Это неправда. Я уезжаю в Африку, к крокодилам.

1900 год, 16 ноября
40 лет

Каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком.

1887 год, 15 ноября
27 лет

Я не любила ни разу в жизни. О, я так мечтала о любви, мечтаю уже давно, дни и ночи, но душа моя как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян.

Три сестры

«Три сестры» уже готовы, но будущее их, по крайней мере ближайшее, покрыто для меня мраком неизвестности. Пьеса вышла скучная, тягучая, неудобная; говорю – неудобная, потому что в ней, например, 4 героини и настроение, как говорят, мрачней мрачного.

1900 год, 13 ноября
40 лет