я верю в хорошие книги, в забавные истории, в верных друзей и в тоску, возникающую от поцелуя, когда ты понимаешь, что он не продлится вечно; я верю в то, что всё происходит так, как должно произойти,
и я верю в любовь, потому что во мне есть её часть.
ты знаешь, и ты, и он — выговорили одно и тоже это даже смешно, боже, ты обещал, что если я уйду ты попадешь на войну ты погибнешь мгновенно очередная ложь по венам… я приму ее смиренно
я упаду на белое полотно снега и задам лишь один вопрос зачем же ты врешь? мне осточертела твоя перепутанная-путанная ложь ты не вызываешь у меня бабочек, ты вызываешь у меня дрожь сердце моё, умоляю, не трожь…
и она упадет на одеяло снега уставшая после долгого бега она будет спрашивать, почему ты не был искренним мы обе сошлись на одной и той же истине
вы не умерли от нашего отсутствия и вам даже не потребовалась военного напутствия
признайся, меня не было — и ты выстоял тебя повалил на снег одинокий выстрел мой
милый зачем ты говорил, что умрешь? ты даже о смерти своей так гадко врешь
моим звездным небом был твой обплеванный потолок
но умирают лишь люди, а ты, как и любая скотина ( ангел мой ),
её медицинская книга — это не тетрадка, а четыре тома, правда и их едва не сожгли, когда она впала в очередную кому, у неё — короткие синие волосы и она — заложница своего синдрома, синдрома абсолютной чистой любви. ее дни сочтены. её вены сожжены обилием лекарств, которые в них вливают её бы лечили чем-то другим, но таких лекарств ещё не знают, она не хочет быть спасена, но почему-то её упорно спасают, выдирая клочки сознания, они по таким же клочкам все возвращают, её уже никто не держит, её уже никто не отпускает.
записи. первый прием у врача был первого апреля, тогда она пожаловалась на мигрени, на боли, царапающие мысли внутри головы и ей наложили швы вообщем, помогли настолько, насколько могли
тогда никто не понимал, как все было серьёзно сейчас решать что-то с этой болезнью — слишком поздно; это была ошибка врача — он не с того нача’л важно было спросить не как много она думала, а о чем ( или, вернее, о ком ) кто и почему был причем
и каждую ночь ей снится сон ей снится её полузабытый, полу- придуманный он… казалось бы, очередной уз прошлого просто смешо’н, но когда ночь накидывает свой капюшон ей мерещится он, ей мерещится его лицо и слышится его голоса тон такой обманчиво спокойный и нужный ей мерещится он — и она безоружна как ещё ни разу не раскрывавшийся бутон она боится солнечного света — и с таким же замиранием сердца его и ждет потому что на рассвете он, как и всегда, уйдет снова стать на целый день вольной— это очень заманчиво правда, это ещё и очень больно
чтобы остановить последних мозговых клеток вымирание ей уже давно сделали и лоботомию, и переливание и всё равно каждое открытие дверей вызывает у неё восклицание «неужели он?!» она влюблена и почему-то верит, что и он влюблен ( а у него всегда была другая и если он и называл ее «моя дорогая», то это было из чистого юмора и интереса но он сказал ей — и это вызывало бурю протеста )
мне о нем вообще мало что известно
и каждый день — причем это ее любимое занятие — она находит ему оправдание и берет в долг у других понимания чудной пример душевного терзания она очень любит его — это и есть ее синдром и ее болезнь
ты-то знаешь, любовь— та ещё ересь
но я рассказываю тебе это, потому что это мои единственные новости мне здесь довольно скучно, ты прости работа держит меня до шести я устроилась медсестрой в этом психиатрическом доме я уже знаю все об этой девочке и её синдроме я уже выучила все то, что было в каждом её медицинском томе она правда безобидна — и всё-таки я держу свой нож наготове
мой день здесь абсолютно простой у меня ещё остается времени поскучать за тобой; я слушаю её истории и по-человечески сочувствую баюкаю, пока не почувствую что её бред опьянел от самого себя и готов закрывать свои глазки она ещё не доверяет мне но уже смотрит без опаски я думаю, ей просто не хватает ласки
поэтому я рассказываю ей о нашем прошлом странно, — ей иногда становится тошно от моих слов и предложений а я… я погружаюсь в омут приятных мгновений пробираясь сквозь леса ещё ненаписанных писем и стихотворений я сдаюсь и поддаюсь не ходьбе, а бегу
вот я тащу тебя по снегу вот я тащу тебя по снегу
после того, как увидела целующимся с другой что было странно — ведь ты называл меня дорогой и хотя мне все говорили, что ты — ужасно плохой я то знала, что ты — не такой
я не верила этому бреду и вот я тащу тебя по снегу
впереди меня ещё ожидают пару лет, когда я буду ждать и одновременно — ненавидеть солнечный свет меня ожидают ещё пару лет, пропитанных йодом и замотанными бинтами пока я окончательно не забуду все то, что было с нами пока я окончательно не выйду в ремиссию и меня официально не признают «не зависимой»
я горжусь собой. сейчас я уже излечилась, я подросла, я изменилась, я забыла все, что было, все то, что случилось, теперь я бы не приняла ни единого твоего прощения — я в самом деле выздоровела, но мне почему-то так и не выдали справку о выздоровлении…
на моем западном фронте без перемен, на моем западном фронте мне не отвечают, моя военная форма раскрашена в цветы печали, я почти мертва, но на моем западном фронте этого не замечают, потому что меня опять отчитали за отсутствие мотивации этим командирам — лишь придираться бы.
мой западный фронт заплёванный кровавыми оттенками, сшитый из кожи тех, кого растеряли под стенками, но я люблю его, как свой родной дом, я люблю его и я сама виновата в том, что дети там теперь играются черепами солдат я сама виновата, — но историки все исказят, они меня отбелят и напишут, что у меня был повод переломить твой и серп, и молот, украсть твое сердце, пока ты был ещё так несказанно молод… у меня ведь был повод?
наши планы с тобой давно уже расчерчены вдоль и поперёк, и все же — итог в поперек горла тебе лишь мой новый бросок солдат с нежными посланиями, я люблю тебя… у меня уже больше нет запасов с оправданиями, так что ищи их сам. только не покидай свой пост, сиди прямо, и пусть твое лицо, бледнее, чем мой ненаписанный холст искажается болью от наших воспоминаний, историки все отбелят.
но я хотела твоих страданий.
это далеко не моя первая, но единственная честная исповедь:
ник украдкой вытер слезы левой рукой, — пальцы правой при этом всё ещё крепко сжимали запястье его друга: — дин, дин, ну ты только скажи мне, мы ведь не будем потом притворяться, что мы друг друга никогда не знали, как мама с папой?
мальчик не ответил. ему впервые было страшно пообещать что-то и не выполнить этого.
— дин, дин, ну ты только… ну ты только скажи мне, мы же будем лучше, чем наши родители? да?
он отвернулся. гринленд в темноте был совершенно иным, каким-то пугающим и неизвестным.
каждую осень я думаю о тебе с тем, как капли дождя бегут по пожелтевшей траве мы с тобой снова встречаемся, хоть и в моей голове. и всё снова такое же яркое, как и тогда я смахиваю с плаща этот сентябрь и я вытираю с ресниц года, похоже, я не разлюбила тебя — и не разлюблю никогда.
мои чувства приехали в другую страну без паспортов, им хватило собственных виз, я думаю, я любила тебя без границ, и пускай это больно — прошу, не устраивай сцен, ты такой же, как раньше… вечное дитя, почти мой питер пэн, я правда любила тебя — хоть и сводила тебя с каждой своей знакомой, послушай, я помню день, когда упала в твою любовь, как люди впадают в кому, это была перемена, и мы играли в гляделки, твои глаза устроили моим перестрелку, чёрные дыры напротив грозового синего неба я проиграла тебе… хоть и переглядела.
питер, спроси меня,
«так в чем было дело?»
не отшучивайся, не улетай, не бросайся в меня пыльцой из бреда, я не меняла нашу осень на чье-то жаркое лето, ты не получил моего ответа, потому что твоя тень забрала на себя слишком много света;
ты представил ее, сказал, «это — капитан крюк», тогда ещё не твой худший враг, но уже и не самый твой лучший друг, знаешь, он понравился всем вокруг, и я ощутила легкий испуг , что сделаю неверный выбор, если признаюсь, что мне нравился ты — мальчишка вечного веселья и неутомимой суеты, но мне нравился ты.
сентябрь, дожди, школа и прочая ерунда, кто-то должен был сказать мне, что только ты останешься таким же навсегда, а все остальное канет в лета… кто-то должен был сказать тебе поговорить со мной быстрее, чем он, я вижу наш разговор в каждый свой третий сон…
и я вижу, как стала плавать на корабле капитана крюк`а и я вижу, как ты возненавидел меня, хоть я была тебе так дорога, и я вижу, как все твои обещания обернулись в молчаливое прощание, когда ты перешел на другую сторону дороги о, питер, тебя так любят боги…
я больше не ношу твою подвеску, зато нашу свои инициалы, а ты всё также строишь мне из прошлого полу-улыбки, полу-оскалы, хоть в этом уже и нет никакого толку мой любимый питер, я положила тебя на полку.
я любила тебя, я тебя обожала, с самых первых страниц истории, с ее самого начала, я любила тебя — хоть и не замечала и я тебе об этом сказала, но тут твоя гордость вернулась на место, ты кричал, что я поступала бесчестно.. и, знаешь, может быть, это было на самом деле прелестно, все равно нам с тобой в нетландии было бы очень тесно, моим идеям бы там не хватило места, да и делить трон на двоих — уж совсем неуместно.
так что, наверное, все что происходит — происходит для высшего блага так должно было быть. так должно было быть,
и все же, на щеках моих влага.
послушай меня, мой питер пэн, я порвала ваш мальчишеский гобелен…
что ж, бог мне судья, питер, я уже не твоя, я никогда не была твоя
ведь и я — это уже не я,
это только ты мог бесконечно долго играть, обещать, что ты повзрослеешь и умолять меня подождать, звать с собой в нетландию, но всегда без меня улетать. питер, я люблю тебя, но есть вещи, которые я не могу не замечать, я знала всё, что остальные боялись узнать. не отворачивайся. я помню, что тебе на любые правила наплевать, но питер, время — не складки твоего плаща, его не повернуть вспять, нельзя просить людей так долго ждать чтобы никогда их не навещать, и нельзя говорить «привет», когда ты собираешься их покидать.
питер, столько лет прошло… наверное, ты не ищешь меня на книжном стенде, наверное, ты вернулся к дождавшейся тебя венди и я рада, если все так. хочешь, спроси почему, спроси, в чем же дело я знаю, ты не взрослеешь, но динь динь, питер, твоя динь динь повзрослела.
еда на столе остыла и зачерствела; на тарелках — остатки того, что она не доела, к которым ты добавил немного воды, чтобы размочить. послушай, ты правда сделал все, чтобы если не взять её ношу, то хотя бы её облегчить, не твоя вина что она будет есть одна, давясь твердым хлебом и бокалом вина.
не твоя вина, что еда остыла, ты сделал, что было в твоих силах ты разогрел всё ровно к шести а тут она с со своим, «опоздаю, прости».
остыла, она очень сильно остыла, — в этом проблема, вы больше похожи не на двух людей, а на ходячую дилемму, на вопрос, «что опять не так?» может быть, это знак, что пора сдаться? в чем, в конце концов, смысл оставаться в пустой квартире с накрытым столом? ты чувствуешь себя идиотом, ты чувствуешь себя глупцом, а, может, ты просто чувствуешь себя своим отцом? трудно понять, когда ты так устал ждать, а она оставаться не просила, все же правда есть правда, — она остыла.
она остыла, как остывает горячая плита, она остыла, как остывают все больные места, превращаясь в ледышку сгорев от нетерпения до тла, жарких прикосновений мгла превратила её в пустышку.
есть какое-то странное чувство разлуки, даже когда вы беретесь за руки, даже когда ты целуешь её губы, ты не чувствуешь былых ощущений как будто вы потеряны среди мгновений в которых когда-то были счастливы ( но в этом правда нет твоей вины ) как будто она так близко, но так чертовски далека
и в чем твоя вина в чем твоя вина?
она остыла, как солнце зимой ты не смог бы спрятать её в чемодан и увести с собой, послушай, каждый знает иногда перерыв не спасает ведь даже невозможно горячий песок
остывает
остыла. квартира без неё кажется пустой, непомерно родной ( как была до нее ) но совершенно другой, не такой
больше нет платьев в шкафу ты можешь найти там только вину ты хочешь найти там вину
найти проблему — хотя бы одну,
чтобы было проще объяснить отсутствие косметики в ванной
реальность кажется странной сон, пропитанный дурманом она больше не полежит на диване если вдруг случайно простыла
и ткань
остыла
остыла.
две долгие недели без разговоров кто-то настроил между вами заборов и теперь ты разглядел среди них кресты
жаль, что виноват был не ты
просто она остыла, и вовсе не от твоих горячих поцелуев на коже
