Суровый народ, живущий посреди огромной пустыни, ведет борьбу с иноземными захватчиками, старающимися установить контроль над залежами невероятно ценного ресурса, на котором основана их экономика. На стороне захватчиков технологическое преимущество и более совершенное оружие, они невероятно жестоки, хотя пустынные жители им в этом и не уступают. Переломный момент в их борьбе наступает, когда во главе сопротивления становится духовный лидер (махди), объединивший разрозненные племена и объявивший священную войну против пришельцев (джихад)…
Это не эпизод истории ближневосточной страны, как может показаться на первый взгляд, а сюжет фантастического романа «Дюна», написанного Фрэнком Гербертом в 1960ые годы. Действие его происходит в далеком будущем на разных планетах, при этом автор использует множество отсылок к ближневосточным культурам и религиям. Не буду утомлять вас конкретными примерами, фанаты книги могут насладиться
полным перечнем по ссылке. Подумалось, что сегодня написание такого романа не обошлось бы без скандалов - тут тебе и намеки на стереотипный ориентализм и культурную апроприацию, и white savior complex во всей красе. Повезло, что 60 лет назад таких концептов толком не существовало, поэтому роман успел стать классикой фантастики, попутно вдохновив Джорджа Лукаса и повлияв на то, как стал выглядеть мир «Звездных войн» (и вообще много чего в мире космической фантастики). И никого тогда не смущало, что одно из центральных событий мира Дюны называется «джихад».
А вот в современной экранизации от Дени Вильнева (сейчас в кино идет вторая часть) религиозные отсылки уже не прослеживаются. С одной стороны, современная публика, особенно на Западе, стала чувствительна к таким вещам. Да и обеспечить прокатный успех в любых странах будет проще без двусмысленностей. С другой стороны, обозреватели в арабском мире остались недовольны, что
фильм минимизировал исламское влияние на первоисточник до смутно уловимой ближневосточной визуальной эстетики (при этом, даже без участия региональных актеров, хоть съемки и проходили в Иордании и ОАЭ).
Нюансы в терминах повествования могут оказаться даже более значимыми. Мне попалась статья профессора-исламоведа Колумбийского университета, где он подробно объясняет, почему, например, в книге
автор использовал именно термин «джихад», а не «крестовый поход». Приведу некоторые его аргументы, тем более, что они актуальны далеко за пределами обсуждения научной фантастики.
Во-первых, понятие джихада в исламе гораздо шире, нежели просто «война с иноверцами». Джихад означает усердие в защите ислама. При этом «большой» джихад - это духовная борьба внутри каждого мусульманина, и только «малый» джихад - это вооруженное противостояние чужеземцам. Стигматизация термина - результат лишь последних десятилетий истории, и отсутствие его упоминания в фильме лишает возможности восстановить его полноценное значение.
Во-вторых, в годы написания романа «джихад» еще не имел ассоциаций с фанатиками и международным терроризмом. В своем «военном» значении это слово отсылало к антиколониальной борьбе, которую вели мусульманские народы в 19-20 веках против британской, французской и российской империй, поэтому оно идеально вписывается в историю о непокорных фременах.
Но дело, конечно, не столько в конкретных терминах. Читатель романа должен почувствовать, что следы сегодняшних культур останутся даже в бесконечно далеком будущем, и через 20 000 лет людей на других планетах будут связывать незримые нити с людьми из прошлого. Фильм теряет этот подтекст в угоду универсально понятной истории, хотя все равно остается крайне впечатляющим зрелищем.
