А тут будет ночной философский пост о цикличности жизни и ещё немного о всяком. Сразу попрошу не сочувствовать мне ни по какому из поводов, потому что… да просто не надо. 2014 год, осень. Я читаю «Сильмариллион», слушаю «Финрода» и пишу фанфики про эльфов, о которых никто не просил, в Кандалакше умирает моя прабабушка (мама бабушки), я прогуливаю школу на похоронах, болею, довязываю зимнюю шапку, а в «Танце Казановы» я с тех пор вижу дополнительный смысл (поясню ниже). 2024 год, осень. Я слушаю «Жанну д'Арк», к которой пришла буквально из-за «Финрода» (ну, из-за Сидоренко и Раковского, но они были из-за «Финрода», а ещё видео с «Маленьким предательством» попалось мне из-за «Финрода»), пишу фанфики про Тэлбота и Кошона, о которых никто не просил, в Кандалакше умирает мой дедушка (муж той же бабушки), я прогуливаю похороны на презентациях и концертах, болею, ничего не вижу. Думала об этих параллелях ещё до смерти дедушки, теперь думаю, так сказать, в два раза усерднее. Мама писала, что морг в Кандалакше похож на морг из хорроров, там есть комната с трупами, у которых головы обмотаны тряпками, а ещё она получила опыт откапывания тропинки на заснеженном кладбище. Бабушка сказала, что рада, что дедушка больше не страдает, и я с ней согласна; и умер он очень красиво — за день до дня рождения, «решил попрощаться со старой жизнью, а в день рождения начать новую». Я поняла, что всё ещё не умею плакать в чужом присутствии, да и без чужого присутствия не то чтобы умею, считая это полезной для организма, но раздражающей и бессмысленной штукой. Зато это состояние — когда ты вот-вот заплачешь, но пока ещё не плачешь — неожиданно пригодилось мне для последней (кРаЙнЕЙ, чтоб вы не думали, что мы закончили) главы «Чёртова епископа». Когда что-то кончается осенью, особенно в октябре-ноябре, это ощущается довольно… правильным, гармоничным, потому что осень — самое время чему-то кончаться и что-то — или кого-то — хоронить. Смотрю на это всё и думаю о том, что лично я хотела бы похоронить к следующему году. И про «Танец Казановы». Стою я, значит, в церкви на отпевании, слушаю молитву и понимаю, что — ой, я ж её знаю, но только на латыни, вот это, конечно, ничего себе. А потом, с сильным опозданием, году этак в двадцатом, я осознаю, что в «танце Казановы» после этой молитвы лирический герой начинает обращаться к героине на ты, а не на вы; и мой мозг делает что-то вроде «ну да, он утащил её по ту сторону жизни, её отпели, вот они теперь наравне и на ты». Ну и всё, я с тех пор думаю исключительно так. Забавно, но мой папа с того отпевания тоже вышел с песней Калугина в голове, но с «Сицилийским виноградом». Я уже говорила, что планирую цитировать её в третьих хтонях в контексте — кто бы мог подумать — разговоров о богооставленности и божественной любви?.. (Религиозный деятель в глубоком кризисе веры — мой любимый тип персонажа, я после «Жанны» смирилась с этим; в смысле в хтонях тоже такой есть.)