Говорят, пригожинский мятеж продемонстрировал, что у российского государства пропала монополия на насилие. Спорить с этим сложно. Но вот удивляться не стоит – возможно, вы напрасно ждали госмонополию там, где давно уже расцветают сто цветов рынка.   Мы привыкли мыслить о государстве как о всесильном Левиафане, заливающим ярким цветом, как на контурной карте, территорию от одной границы до другой. Политическая свобода обывателя заключена в одном-единственном вопросе – «подчиняться ли закону?» - и если ответ на него оказывается отрицательным, то впереди – анархия, тюрьма и ЧВК «Вагнер». Вот только чем дальше вы удаляетесь от плитки московских улиц к окраинам империи, тем чаще будете замечать, как хватка государства ослабевает, так что люди задают себе уже совсем другой вопрос: «какому закону подчиняться?». Оказывается, и здесь монополией даже не пахнет.   Вот, скажем, Чечня. Здесь одновременно существуют аж три правовых системы – российское право, шариат и адат – сохранившийся еще с доисламских времен набор обычаев, истолкованием которых обычно занимаются старейшины. Формально все дела, за исключением совсем уж мелких проблем, попадают под юрисдикцию российского права, но в реальности люди часто игнорируют государственные суды.     Об этом - исследование Егора Лазарева из Йеля (помимо свежей книги, есть еще краткая статья и видео на русском). Например, для решения имущественных споров почти 70% чеченцев выбрали бы российское право. Зато в случае убийства в государственный суд обратились бы лишь 38%, а 34% предпочли бы нормы шариата. При спорах о детях (чаще всего – вопросы опеки после развода) российское право – вообще самая непопулярная опция (22%). Почти половина чеченцев (46%) выбирают шариат, а 26% - адат. При этом дело не только в абстрактном доверии государству или религиозным лидерам – радикально отличаться будут и судебные решения: скажем, по нормам адата ребенок после развода всегда остается с отцом, шариат допускает многожество, а отношение к кровной мести в российском праве сильно отличается от традиционных чеченских норм.   Женщины обращаются к российскому праву на 9 процентных пунктов чаще, чем мужчины. При этом парадоксально, что популярность российских судов среди женщин особенно велика в тех регионах Чечни, которые сильнее всего пострадали во время войны. Возможное объяснение тоже интересно: пока мужчины воевали или годами прятались от преследования властей уже после окончания конфликта, женщинам часто приходилось материально обеспечивать семью. Это сильно повысило их социальный статус и стремление к независимости – поэтому неудивительно, что они отдают предпочтение правовой системе, обеспечивающей гендерное равенство хотя бы на уровне формальных норм.   Один из чеченских респодентов даже жаловался, что до прихода Кадырова к власти в Чечне царил феминизм: женщины занимали почти все государственные посты, за исключением министерских, в то время как мужчины сидели без работы. Сейчас, по его словам, ситуация вновь нормализовалась. Но несмотря на то, что мужчины стали чаще работать на государственной службе, обращаться к российскому государству может быть даже постыдно. Лазарев цитирует чеченского бизнесмена из небольшого города Урус-Мартан: те, кто идут за решением проблем в российские суды, не пользуются уважением – «они не хотят справедливости, только победы».   Впрочем, даже обращение к авторитету суда не всегда гарантирует, что будут соблюдаться именно их нормы. Респонденты рассказывают, что судья может отдать ребенка после развода женщине, вот только государство не сделает ровным счетом ничего, чтобы забрать его из отцовской семьи.   В общем, ждали железную поступь российского Левиафана, а обнаружили едва ли не чеченское либертарианство: как будто речь о компаниях, которые, заключая договор, могут выбрать место для арбитража. Разве что выбирать приходится не между каким-нибудь HKIAC в Гонконге и DEAC в Дубае, а между шариатом и адатом.