Идут звонки: не будет ли конфискационной денежной реформы, не будет ли заморозки крупных вкладов, не запретят ли наличные доллары? Что сказать? Так не делают во время военных действий, особенно тогда, когда жизнь представляется как "самая обычная". Лодку не раскачивают до основания. Но все-таки, учитывая историю России (3 конфискационные денежные реформы в XX веке, 4 отъема вкладов, 2 "заморозки"), и мнение властей об инфляции и долларах ("денежный навес", "валюта врага"), какая-то вероятность, пусть очень малая, всегда есть.
Раскидывать деньги по малым вкладам? У властей (ФНС), по всей видимости, есть данные о совокупных деньгах каждого физического лица, в разрезе всех банков (налог на доходы от депозитов). Жизнь денег - была, есть и будет большим приключением, когда всё меняется с высокими скоростями
Письма Толстого «наверх» писались за несколько лет до его смерти, и сам он много раз давал знать, что терять ему нечего, что смерть на пороге, но ему хочется успеть высказаться о самых важных для него вещах. Как в России избежать «братоубийственного кровопролития»? Вот ответ Толстого, его требование к государству: понять, в чем истинные желания народа, дать ему настоящее движение, сделать все, чтобы выполнить эти желания. Не останавливать движение жизни в народе!
Именно эту крамолу он сообщает первому лицу в начале 1900-х. «Мерами насилия можно угнетать народ, но не управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, - только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии это сделать, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинства его, массы рабочего народа».
Господи, какой идеализм! «Стать во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету». Власти должны спросить сами себя, куда идет движение народа! Не загоняется ли оно властями в угол? Какие главные желания народа? Как исполнить их? Как вызвать к жизни только развитие, только эволюцию?
Не наивно ли ожидать, что так случится в том сверхжестком, «вертикальном» государстве, каким была Россия в начале 1900-х? Что это за детскость?
Наивность Толстого, наивность Ивана Озерова, наивность Андрея Сахарова, наивность любого разумного, рационального человека, спрашивающего одно и то же, и еще, часто – что будет дальше? Вместе с детским вопросом к самому себе: «Могу ли я сделать своим словом, своим разумом хоть что-то, чтобы так расположить власти, когда они существуют в жестких вертикалях, чтобы жизни людей в таком государстве были – во всех смыслах – сохранны, сбережены?».
Как жить без этой наивности? Всегда, в любой момент, в любой точке общественных поворотов нужно повторять эти вопросы и пытаться искать ответы на них, исходя из того, что главной ценностью, особенно в России, является человеческая жизнь, достойная жизнь – жизнь каждого из нас.
Где же она, истинная? Где, сложно думающая, всю жизнь после Пушкина – тихая, никогда не смеющаяся, если радость – то неявная, с неизменной темнотой за ней. Где она? Наверное, вот в этом: «Если бы ты знал, что за шум и гам меня окружают. Это бесконечные взрывы смеха, от которых дрожат стены дома. Саша проделывает опыты над Пашей, который попадается в ловушку, к великому удовольствию всего общества. Я только что отправила младших спать и, слава богу, стало немного потише» (21 июня 1849 г.). «Я очень довольна своим маленьким пансионом, им легко руководить. Я никогда не могла понять, как могут надоедать шум и шалости детей, как бы ты ни была печальна, невольно забываешь об этом, видя их счастливыми и довольными» (29 июня 1849 г.). «Я поехала в Пажеский корпус, и была бесконечно счастлива узнать, что Саша сегодня утром был объявлен одним из лучших учеников… Что касается Гриши, он также имел свою долю похвал… Ты представляешь, как я была счастлива, я благословляю Бога за то, что у меня такие сыновья…» (29 сентября 1849 г.) (Ободовская И., Дементьев М.).
Вот так – я была счастлива. Бесконечно. Дети – счастье. Она притягивает их, своих и чужих. Благословляет Бога за то, что они – такие. Их шум, и гам, и смех – радость. Она – любит. Семь детей плюс не меньше приемных и приходящих. Все смогли стать взрослыми в век, когда до 20 лет доживали только четверо из десяти (Демографическая модернизация России). Ей, когда это писала, было 37 лет, дети – ее опека, дети – произнесенная формула счастья. Пушкину было 37, когда он ушел. «Горячая голова, добрейшая душа». Так она однажды сказала о нем в письме, вдруг приоткрывшись.
Вот письмо Таши (так ее называли в семье) из деревни, из Михайловского, где она проводила лето, а потом и осень, потому что не было денег, чтобы добраться на зимовку в город. 3 сентября 1841 года. «Отчаявшись получить ответ на мое июльское письмо и видя, что ты не едешь, дорогой брат, я снова берусь за перо, чтобы надоедать тебе со своими вечными мольбами. Что поделаешь, я дошла до того, что не знаю к кому обратиться. 3000 рублей – это не пустяки для того, кто имеет всего лишь 14000, чтобы содержать и давать какое-то воспитание четверым детям. Клянусь всем, что есть для меня самого святого, что без твоих денег мне неоткуда их ждать до января и, следственно, если ты не сжалишься над нами, мне не на что будет выехать из деревни. Я рискую здоровьем всех своих детей, они не выдержат холода, мы замерзнем в нашей убогой лачуге.
Я просила тебя прислать мне по крайней мере 2000 рублей не позднее сентября, и очень опасаюсь, что и этот месяц пройдет вслед за другими, не принеся мне ничего. Милый, дорогой, добрый мой брат, пусть тебя тронут мои мольбы, не думаешь же ты, что я решаюсь без всякой необходимости надоедать тебе, и что, не испытывая никакой нужды, я доставляю себе жестокое удовольствие тебя мучить. Если бы ты знал, что мне стоит обращаться к кому бы то ни было с просьбой о деньгах, и я думаю, право, что Бог, чтобы наказать меня за мою гордость или самолюбие, как хочешь это назови, ставит меня в такое положение, что я вынуждена делать это» (Ободовская И., Дементьев М.).
Денег брат так и не прислал, хотя обязан был это сделать по внутрисемейным раскладам (сам был в долгах), так что Наталья Гончарова, 27 лет, в полном расцвете сил, но без средств, смогла выехать со своими чадами (их четверо, будет семь) и домочадцами в Петербург только поздним октябрем, за счет графа Строганова, своего родственника, великодушно, как она писала, приславшего ей деньги на дорогу.
Как жаль, что интимнейшие семейные вещи выносятся на всеобщее обозрение! Но как еще понять – кто перед нами? Ее старший сын, Александр Пушкин: «Мы любили нашу мать, чтили память отца и уважали Ланского» (из письма правнучки Пушкина С. П. Вельяминовой. Русаков В. Рассказы о потомках А.С. Пушкина).
Александра Арапова, старшая дочь Гончаровой от Ланского: «ангельская кротость с собственными детьми», «беспредельная нежность, постоянно проявляемая», «сосредоточенная, скромная до застенчивости, кротости и доброты необычайных». «Напрасно страдала она мыслью уничижения перед нами, зная, что часто нет судей строже собственных детей. Ни одна мрачная тень не подкралась к её светлому облику, и частые, обидные нападки вызывали в нас лишь острую негодующую боль, равную той, с которой видишь, как святотатственная рука дерзко посягает на высокочтимую, дорогую святыню» (Арапова А. Наталья Николаевна Пушкина – Ланская).
Неплохо быть святыней для собственных детей. А что поклонники – до брака с Ланским? Вот одна из причин отказа: «Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!» (Арапова А.). Некий поклонник хотел сдать ее детей на жительство в казенные учреждения (там учиться).
У Натальи Николаевны Гончаровой есть загадка, но не та, о которой вы подумали. Не тайна – любила или нет, кого и когда. Пусть ее веками раскапывают пушкинисты. Но есть тайна очевидная – как ей удалось вырастить своих семь детей, и никого не потерять? И еще – несколько приемных. Как это она сделала в век ужасный – в век детской смертности, которая сейчас нам кажется невозможной, нетерпимой, когда даже императорская семья могла терять маленьких детей? В 1841 – 1845 годах до возраста в один год доживали только двое из трех родившихся детей (Демографическая модернизация России, ред. А. Вишневский).
У нее было, как известно, четверо детей от Пушкина и трое от Ланского. Она их родила в 19, 20 лет, в 22, 23 и 32 года, в 35 лет. В доме - два сына, пять дочерей плюс три племянницы и два племянника Ланского, плюс племянник Пушкина, плюс сын Нащокина, друга Пушкина. По странному стечению обстоятельств шесть из семерых ее детей родились весной. И все дожили до самого почтенного возраста, 65 – 80+, при том, что ожидаемая продолжительность жизни в Европейской России в конце XIX века была 29,4 года у мужчин и 31,7 лет у женщин (Демографическая модернизация России). И даже смогли дать общее потомство Пушкина и Николая I.
Что еще? Там случился счастливый брак. Сын Пушкина, сын старший, тоже Александр, женился на Софье, племяннице Ланского, одной из тех, кто рос под ее крылом.
Так что это за секрет? Как можно было выкормить всю эту радостную ораву, не потеряв ни одного? Что это – вдруг – за предназначение чистейшей прелести, по словам первого мужа? «Положительно, мое призвание — быть директрисой детского приюта: бог посылает мне детей со всех сторон и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет» (12 сентября 1849 г., Наталья Гончарова – второму мужу, Петру Ланскому). Ей –37 лет. «Ты знаешь, это мое призвание, и чем больше я окружена детьми, тем больше я довольна» (Ободовская И., Дементьев М. После смерти Пушкина).
Великая немая – заговорила! И как! Ее писем к Пушкину не осталось, только несколько строчек. Но зато есть письма к родным, ко второму мужу. Чистый, ясный, приятный язык думающей женщины, всё понимающей, многое испытавшей, с глубокой внутренней жизнью и еще – с бесконечной преданностью и любовью к детям.
Кстати, не родить ли еще? Н. Гончарова – П. Ланскому: «Я тебе очень благодарна за то, что ты обещаешь мне и желаешь еще много детей. Я их очень люблю, это правда, но нахожу, что у меня их достаточно, чтобы удовлетворить мою страсть быть матерью многодетной семьи… Кроме моих семерых, ты видишь, что я умею раздобыть себе детей, не утруждая себя носить их девять месяцев и думать впоследствии о будущности каждого из них, потому что любя их всех так как я люблю, благосостояние и счастье их одна из самых главных моих забот. Дай бог, чтобы мы могли обеспечить каждому из них независимое существование. Ограничимся благоразумно теми, что у нас есть и пусть Бог поможет нам всех их сохранить» (20 июля 1849 года) (Ободовская И., Дементьев М.).
Пусть Бог поможет их сохранить! Она их и сохранила. До второго замужества это было тягостное, безденежное существование, с вечными долгами, просьбами родным о деньгах, даже если они полагались по праву, с невозможностью сделать то, что нужно для детей, потому что денег – нет. Доходы (пенсии от государства, доходы от имущества, помощь родных), по оценке, были в 1,5 - 2 раза ниже того, что требовалось, чтобы – без посторонней помощи - дать воспитание и прокормить себя и четверых детей, пока они не станут взрослыми, так, как ожидалось от дворянской семьи, с ее челядью и домочадцами.
Что бы позаимствовать у японцев? Тишину. Чистоту. Космические сооружения в Токио. Безопасность. Лёгкое дыхание. Улыбки и поклоны. Удобство - продуманность каждой человеческой детали. Самые чистые в мире уличные туалеты. Это - чудо, везде, повсюду. Сдержанность, индивидуальность - боязнь потерять лицо. Полупустое метро (как они это сделали в гигантской городской агломерации?). Рыбные ресторации с seafood. Сверхбыстрые и сверхдлинные поезда. Японские сады и зелень - на каждом кусочке жизни. Адаптивность. Тихая энергия, разлитая повсюду.
Городские и сельские ландшафты - не хуже/ лучше, чем в Западной Европе. Смогли взять у Запада гораздо больше, чем Запад был готов взять у них. Все надписи - дубль на английском. Все приметы традиционной культуры. - улыбнуться, в радость. Щеголи в кимоно - побродить в выходные. Вежливый поклон всему вагону, прощаясь - это контролёр.
Домики их кажутся соломенными, но никакие волки их не съедят. А если съедят, то японцы их встретят с каменным выражением лица. Главное, не потерять лицо.
Не потеряют. Ожидаемая продолжительность жизни 84+. Блестящая победа после поражения.
Были и другие голоса. «Нынешнее поколение имеет святую обязанность сохранить для будущих поколений каждый клочок земли, лежащей на берегу Океана, имеющего всемирное значение». Это из отчаянной записки Ф. Остен-Сакена, посланной в день решающего совещания у императора (16.12.1866). Замечательный, между прочим, был ученый, путешественник, чиновник МИД.
От рождения идеи продать Аляску (1857) до передачи ее США (1867) прошли 10 лет. Сделка готовилась в тайне. Цена Аляски – 7,2 млн долл., за вычетом предпродажных расходов – 7,035 млн долл., по курсу 1 руб. 60 коп. за доллар – 11,26 млн руб., из них чуть больше 1 млн было выплачено РАК за ликвидацию дел. Остаток – 10 млн руб. Доходы государства за 1867 г. – 444 млн руб. (Гос. роспись доходов и расходов на 1868 г.). Деньги за Аляску – 2,3% доходов за год.
Следы Русской Америки немедленно стали вымываться. До 270 русских из 500 чел., бывших на Аляске, сразу же вернулись в Россию.
Этим всё и закончилось, а на память – песня всесильного Баранова, первого Главного правителя Русской Америки (1799): «Ум российский промыслы затеял, людей вольных по морям рассеял, места познавати, выгоды искати, Отечеству на пользу, в монаршую честь»! Не получилось!
Еще раз – почему? Модель Русской Америки – сверхжесткая, сырьевая, основанная во многом на принуждении, на сужающихся запасах сырья, глубоко зависимая от чрезвычайно дорогих внешних поставок, не подкрепленная вольной эмиграцией и притоком капиталов, со сверхмалой человеческой базой, не способной «взять земли». Такая модель привела к тому, что Аляска стала для государства «чемоданом без ручки», находясь под сильным давлением эмигрантских сообществ США. Как следствие, была потеряна.
История с Аляской – метафора, демонстрация того, что бывает, когда модель общества и экономики неправильна. Тогда земли и люди теряются неизбежно. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через год. Но обязательно теряются.
А как сделать, чтобы история с Аляской не повторилась? Ответ – найти модель общества и экономики, дающую максимум динамики. Внешнее давление, попытки вытеснения будут всегда. Важно, как мы способны ответить на них.
Ответ №3 – проблемная модель общества и экономики в Русской Америке. До XIX в. там вольница, борьба купеческих компаний, первопроходцы и герои при самых жестоких нравах (Шелиховы, Голиковы, Мыльниковы, Лебедев, Баранов и др.). До 80 купеческих экспедиций на кораблях, с высочайшими рисками, с частыми крушениями судов. Ядро экономики – пушной промысел, сверхприбыльная добыча морского зверя, гигантские флотилии в 300 – 500 байдарок, совершавшие морские переходы по 2000 верст, без парусов. Соотношение русских и «туземцев» - 1: 25. Туземцы – основные добытчики. Они де-факто рабы (так называемые «каюры») или жестоко эксплуатируются («вольные алеуты»). Купить добычу дешево, припасы продать им задорого, еще и в долг.
В этом буйном мире была свобода воли и конкуренции. С начала XIX в. ее не стало. С 1799 г. Русской Америкой монопольно владела Российско-Американская компания (РАК), созданная из 2-х частных купеческих компаний указом Павла I под императорским покровительством. Эта акционерная компания (цель - прибыли и дивиденды), с правлением в Петербурге, закрывает Аляску для любых других добытчиков, выполняя одновременно функции государства, при поддержке казны. Ей даруются привилегии владеть и пользоваться всем, что есть на Аляске, занимать новые земли для России, производить мореплавание и торговлю «со всеми около лежащими Державами». Другим это запрещается. Подписано императором 8 июля 1799 г.
А каков результат? Мельчайшая по населению русская колония, ноль эмиграции из России при растущем человеческом и торгово-промышленном давлении США. 1/3 русских – солдаты. Местное население сокращается (эпидемии). С конца XVIII в. число алеутов упало «более чем наполовину».
Капля в море
Еще одна причина потери Аляски – незначительность экономики. Ее основа – добыча морского зверя. Но уже в XVIII в. началось 3-4-х кратное падение ее объемов (истребление зверя и вымирание людей, «туземцев», главных в пушной охоте). Ничто другое не могло принести хотя бы малейшей выгоды, слишком велики издержки. «Лесная, горная и рыбная торговли значительными быть не могут».
Чем же тогда заниматься? РАК уходит на сушу (добыча и выкуп у индейцев пушнины) и в торговлю чаем. Чай? А при чем здесь Аляска? Чай стал давать почти 50% выручки РАК. Сама Аляска малоприбыльна, временами убыточна, хотя ее хозяйство разрослось. 32 «заведения», 13 судов, в т. ч. 4 парохода. Пароход «Баранов» из кипариса, обшит медью, построен на Аляске, и о нем сказано: «Хорош, хотя и некрасив». Деньги – «кожаные марки», прямоугольные разноцветные «кусочки дубленой тюленьей кожи со штемпелем РАК».
Жить за счет «своего» - выращенного, добытого, сделанного – Аляска не может. В колонии «всегдашнее оскудение в наиважнейших предметах». Издержки на доставку провизии и изделий из России и отчасти США огромны, десятки погибших судов, особенно в 1-ю четверть XIX в. Для снабжения РАК было организовано 1-е российское кругосветное путешествие Крузенштерна и Лисянского (1803 – 1806). За ним в 1803 – 1868 гг. более 50 плаваний от Финского залива до Аляски, частью кругосветных, с вывозом обратно пушнины. Через Сибирь удавалось протащить только 10 – 30% поставок. Продать нельзя держать
Итак, на одной чаше весов – огромные владения, Россия в Тихом океане и в Арктике, на 2 континентах. На другой – издержки. У высоких инстанций масса доводов, чтобы избавиться от Аляски. Первый – все равно потеряем, столкнемся с США. Лучше продать, чем воевать, удержать не сможем. Второй – особой пользы нет, и не будет. Нам есть, что делать в центре России, огромные пустые пространства за Уралом. Вел. Князь Константин, брат Александра II: Россия «должна всячески укрепляться в центре своем». Третий – колонизировать не сможем, нет сил. Четвертый. РАК «не принося ровно никакой пользы отечественной промышленности, действует еще во вред туземному населению». Сама жить не может. Пятый. Продать можно выгодно, деньги нужны.
Это мог быть наш праздник. Больше 200 лет назад, 4 сентября 1821 г. (по старому стилю) вышел указ Александра I, которым Аляска была признана российской землей. Статус подтвержден конвенциями России с Британией и США 1824 и 1825 гг. Но все-таки праздник в тех краях другой. Это – День Аляски, 18 октября. Именно в этот день в 1867 г. состоялась церемония передачи Аляски от России – США.
Как к этому относиться? Горевать? Искать заговоры? Нет, лучше всего попытаться понять, почему так произошло. Почему мы не живем в стране, лежащей на 2 континентах, с площадью на 1,7 млн кв. км (на 10%) больше?
История Аляски / Русской Америки может быть представлена как героический рассказ об экспансии империи на восток, о десятках географических открытий, о кругосветных плаваниях, о ярчайших именах мореплавателей и первопроходцев, осваивающих новый континент. И это правда. Начиная с XVII в. в Северо-Западной Америке появляются российские подданные. Дежнев, Беринг, Чириков, Креницын, Левашов, Крузенштерн, десятки других мореходов, люди отчаянного риска. Можно снять десятки блокбастеров о том, как «брались» на парусах моря, как в войнах с туземцами завоевывался восточный фронтир Российской империи. Можно создать свой «Моби Дик», ибо всё освоение Аляски основывалось на охоте на морского зверя.
Но все-таки, почему ушла от нас эта лакомая земля, из которой только в XIX в. извлекли более 2200 тонн золота? Земля нефти и газа, не говоря уже о природных красотах. На Аляске 63% запасов золота всей арктической зоны.
Почему она ушла
Один из ответов – нехватка людей. В Русской Америке их всегда было очень мало, 200 – 600 русских поселенцев почти 100 лет. Плюс креолы (от смешанных браков), алеуты, эскимосы (аглегмюты, агульмюты, кускоквимцы, малемюты, чугачи), индейцы (квихпахцы, колоши, кенайцы, колчане, медновцы, угаленцы), унаглюты, инкалиты, курильцы (айны), тунгусы и т.д. Всего 7 – 9 тыс. чел., считавших себя «людьми России».
Гораздо больше было тех, кто отказывался считать, что живет в Российской империи. «…Диких считалось в 40-х годах… до 36000 душ». Речь об индейцах – калошах (тлинкитах) (1860). Русская Америка – это история не только торговли, но и бесконечных конфликтов с индейцами, когда пришельцы «загнаны» за стены поселений и любой выход за них грозит смертью. Сотни столкновений, восстание тлинклитов 1802 г. – разве можно «освоить» новые земли, имея только 200 – 600 русских? «Оседлая колонизация посредством эмиграции невозможна и не состоится».
За 100 лет (1770-е – 1867) было создано около 60 русских поселений. Тем не менее, из 595 русских 87% жили в Ново-Архангельске (столица) и на Кадьяке (один из Алеутских островов) (1860). Это крошечный остров среди бескрайних земель и десятков тысяч индейцев, не желавших никому «принадлежать».
Где переселенцы?
Почему за 100 лет не случилось больших волн переселенцев, как в США? Такие миграции сделали бы Аляску действительно русской. В России в начале XIX в. жили больше 40 млн чел., в 1860-х – больше 70 млн. В США, купивших Аляску, в 1800 г. было чуть больше 5 млн чел., а в 1870 г. 39 млн, в 2 раза меньше, чем в России.
Есть 3 ответа на этот вопрос. №1 – крепостное право. Русские были закреплены в отличие от эмигрантов в США, которые в поисках лучшей жизни могли свободно проникать куда угодно. В России в 1859 г. было 23 млн крепостных, в Европейской России – 37,5% населения.
Ответ №2 – неосвоенные пространства за Уралом. Там было чем заняться, и жили всего лишь 4,2 млн чел.
Иван Бешов, матрос с броненосца «Потемкин», ел рыбу, пил виски, дожил до 104 лет, женил на себе прекрасную ирландку Нору, родил с ней пять сыновей, а заодно и дочь, и основал в Дублине сеть рыбных ресторанов Beshoff Bros. За треской и пикшей – до сих пор туда! Родился в 1885 г., служил на миноносце, обвинен в заговоре, наказан карцером. Месяц - без солнца. Два раза в день – хлеб и вода, раз в три дня - тарелка супа и стакан молока.
Освобожден, отправлен механиком на «Потемкин», бунтовал в 1905 г., очнулся в Румынии. Из Румынии добрался до Турции в угольном бункере немецкого парохода. Потом по поддельным документам– в Антверпен, затем механиком в Роттердам и дальше - по всему свету. В Лондоне его якобы накормил Ленин.
В 1913 г. добрался до Дублина. Решил осесть – надоело море. Хороший механик, брался за всё. Жену нашел в монастырской школе. Великий союз католички и православного на 60 лет. Попал под войну за независимость Ирландии. В 1920-х- 1930-х сбывал нефть мелкими партиями из СССР. Дважды арестовывался – под подозрения в шпионаже.
И, наконец, когда ему было далеко за 50 лет, вышел на большую, величественную дорогу - открыл свой рыбный ресторан.
Никогда не сдавайтесь! И тогда ваши внуки - рестораторы напишут, что у них настолько честная рыба, что их дедушка дожил до 104 лет! Так объявляет о себе сеть Beshoff Bros, что, конечно, означает «Братья Бешовы», чудом рожденные сыновья Ивана Бешова, матроса с броненосца «Потемкин», последнего из выживших.
Из моей книги "Правила бессмысленного финансового поведения"
Что позаимствовать у чехов? Бесконечную привязанность к своему дому. Способность удобно все обустроить вокруг себя - до малейшей детали. Из дома - конфетку. Из своего поселения - конфетку. Из своей Родины - шоколадную конфетку. Ирония, смех, где предмет ты сам и твой образ жизни, а также твоё кладбище. Не бросаться деньгами, но так, чтобы не лишать себя удовольствия. Никакого величия - но гордость. Все вокруг знают о тебе все подробности и перемывают косточки - с кем ты, кто ты такой и что ты замыслил. Чувство приличия висит у тебя над головой.
Все на свете приспособят, всему научатся, все адаптируют - исключительно для своего удобства. Лучший бизнес - кормление. Хочешь заработать - пекарня, цукарня, а также ресторация, над которой витает свободный дух. Аккуратно одетые старые пани. Количество блондинок в детском возрасте превышает все ожидания. Любить - миловать, любовь - ласка. Ласка - это все.
Они тебе помогут. Государство не кусается. Государство любит кормить. Но ты сам должен что-то значить. Сам
«Золотые ручки», но не к спеху. Не к спеху, но, в конце концов, быстро. Как-то, но договорятся. Когда-нибудь, но сделают. Сделают - но хорошо. По кусочкам - но, в целом, как надо. И надолго.
И ещё. Поддадутся - но сохранятся. И выиграют, в конце концов, потому что любят себя и все своё, включая свою страну, в которой жить приятно, как под шалью. Ее связала ещё бабичка.
Лучшие в мире водопроводчики. Выдающиеся дорожники. Могли бы легко построить египетскую пирамиду, никуда не торопясь, под пару кружек пива. Рогалики- это ангелы, спустившиеся с небес
Устойчивое ощущение приличных людей, доведённых до доброты, радующих самих себя помалу и без потрясений, но так, что выйдет за всю жизнь - много.
Маленький, ужасно мизерный человечек! Шагал? Как он смог потом, всего лишь через 14 лет, написать «Мою жизнь» - одну из вершин русского живописного языка? Как? Когда читаешь ее, кажется, что сидишь в черепе художника, в его мозгах, видишь небо, звезды, тихие города его глазами – написано, как в вечности. «Дорогие мои, родные мои звезды, они провожали меня в школу и ждали на улице, пока я пойду обратно.
Простите меня, мои бедные. Я оставил вас одних на такой страшной вышине! Мой грустный и веселый город! Ребенком, несмышленышем, глядел я на тебя с нашего порога. И ты весь открывался мне. Если мешал забор, я вставал на приступочку. Если и так было не видно, залезал на крышу. А что? Туда и дед забирался. И смотрел на тебя сколько хотел».
Сто раз так было. Вот человек, он что-то пытается от тебя получить. Он теребит тебя за воротник, ты отворачиваешься, ты гораздо выше его, он нещадно тратит твое время. Но, может быть, он – Марк Шагал? Отвернуться? Окатить свысока? А если это – Шагал?
Да, уехал. Да, считал Париж второй родиной. Да, всю жизнь блуждал по миру, то радуясь, то бедствуя, то награждаясь. Но всю жизнь он был в любви к земле, в которой родился, к людям, среди которых родился, именно им посвящал всё, что делал!
«О! Я не забываю, Русская земля! Я, хотя бывший сын другой земли, мне понятна душа твоя… моя душа – твоя». Так он написал в 1908 г., еще полуграмотно, когда ему был 21 год. А вот что он сказал в 86 лет: «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как это ни странно, – я вдали душевно жил с моей родиной и родиной моих предков. Я был душевно здесь всегда» (Третьяковка, 1973).
Десятки лет заграницей, скитания, чудесное спасение от нацизма, потеря жены – любви всей жизни, еще две женщины, всемирная слава, Берлин, Париж, Нью-Йорк, Прованс, тысячи работ, сотни потерянных в катастрофах, и всё одно и то же, его слова - «душа моя, если она еще теплится, – душа моя там, где Вы живете – на моей Родине» (1929 г.).
Бойтесь упустить Шагала, когда мы судим тех, кто юн, неизвестен, страстен до отчаяния, рвется сказать свое – где угодно и когда угодно. Когда думаем, что они потеряны. Пусть у них останется якорь, родная земля, которая их не осуждает, и пусть они будут признаваться в любви к ней всю жизнь, помня, кто они, и кто им дал первое дыхание.
Когда-то он сказал: «Может быть, вслед за Европой, меня полюбит моя Россия». Это случилось именно так. Он - наш. Он – о нас. Он – часть родной земли. И он, так уж случилось, – для всех.
Какой мы должны видеть жизнь? У одних она тускловата, как будто за замызганным стеклом, у других – строем, квадратами, где все должны быть по ранжиру, у третьих – взгляд как с горы, люди – не различимы, весь мир – для них. Но есть те, кому дано видеть жизнь и землю, в которой они произрастают, в истинном цвете – яростном, ярчайшем, когда хочется летать.
Так бывает? Конечно, да! «Я слишком люблю Россию». Это – Марк Шагал, его «Моя жизнь». «Нигде в мире цветы не пахнут так, как в России».
Коснуться бы его души – станет намного легче! Хорошо бы видеть его глазами – мир небесный, фиолетовый, не горький. Читаешь его книгу – как будто ты с ним, буйная, вся в цвет. «Только не спрашивайте, — предупредил я Луначарского, — почему у меня все синее или зеленое, почему у коровы в животе просвечивает теленок и т. д. Пусть ваш Маркс, если он такой умный, воскреснет и все вам объяснит».
Нет прекрасней земли, чем та, где мы рождаемся. «Переезжая через Неву, я решил, что мост подвешен прямо с неба». Это он написал. «Крылатые, как ангелы, они взлетали над базаром, над корзинками ягод, груш и смородины. Люди глядели и спрашивали: «Кто это летит?». Или. «Озеро. На берегу, точно рыжие коровы, бродят его дочери».
А, может быть, так? «Уже вечер. Голубые звезды. Фиолетовая земля. Закрываются лавки. Скоро подадут ужин, поставят сыр, тарелки. Почему я не умер там, среди вас, свернувшись где-нибудь под столом?»
Да, кстати, почему? Разве он – не злостный эмигрант? Разве не тот, кто вымолил у властей право на отъезд в 1922 г.? И не тот, кто сказал, что не понят в советской стране? Это он, молясь на Лувр («Венера Милосская чуть не убила меня!»), двинулся туда, где она обитает – в Париж. Туда, где туча художников, он говорил – тридцать тысяч - собрались со всего света.
. «В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один, перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты — собственно, и не холсты, а мои скатерти, простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники. Ночь, часа два-три. Небо наливается синевой. Скоро рассвет. Неподалеку бойни, коровы мычат, я их пишу».
Что он писал? Свою землю, ее птиц, коров, ее летающие города, ее разноцветных людей. Странный человек, из трех частей, еврей, русский, парижанин. А писал – Родину.
«Я… хочу сказать, что всегда чувствовал себя художником из России. Когда в 1922 году я оказался за рубежом, то почувствовал себя деревом с вырванными корнями, висящими в воздухе. Правда, я раньше, с 1910 по 1914 год жил в Париже, но тогда у меня такого ощущения не возникало… ибо я в любой день мог сесть в поезд и поехать на Родину, с которой был все время связан своими мыслями.
В 1920-х годах я утратил возможность возвращения. Я испытывал тяжкие мучения. Я выжил и даже – если сравнивать меня с деревом – не переставал расти только потому, что никогда не порывал духовной связи с Родиной. Я очень многим обязан Франции, где прожил более полувека, французской культуре, с которой я связан тысячами нитей… Но моя душа всегда впитывала соки из русских воспоминаний, из русского воздуха» (М. Шагал, А. Каменский, 1973, Москва).
Всю жизнь он метался. Витебск, Петербург, одна художественная школа, другая. Блуждания по гипсовым орнаментам. «Я, бедный провинциал, должен был вникать в ноздри Александра Македонского или еще какого-нибудь гипсового болвана». Учился за милостыню, за десятку в месяц. Просил о помощи отчаянно и униженно, на страшном, неумелом русском языке. Родным был идиш. Арестовывался – нет вида на жительство. Молил Рериха – помните, столп российской живописи? - о помощи, в 1908 г. «Скрепя сердцем, извиняюсь за нарушение Вашего спокойствия. Убитый роком моей судьбы, я принужден ненормально просить Вас…» и т.д. Хочется сразу отказать – так не говорят, не пишут, вот бедняга.
Барону Гинцбургу, востоковеду, одному из образованнейших и богатейших людей своего времени: «Вы уделили мне – такому маленькому ужасно мизерному человечку, Ваше бесценное внимание и согласие сделать что-либо с моим прошением».
Всю жизнь зависеть от одного человека, принадлежать одному человеку, самодержцу – разве это природная российская черта? И колебать устои этого человека – смертельное преступление? За только одно чтение вслух запрещенного письма, ставящего под сомнение эти устои, отставной инженер-поручик Федор Достоевский, 26 лет, был приговорен военным судом к «расстрелянию». Плюс за намерение сделать несколько копий этого письма («Белинского – Гоголю») и распространить их. И только лишь по воле всё того же самодержца (он что, людей держит?), императора Николая I, казнь была заменена бесчеловечной инсценировкой расстрела и ссылкой на 4 года в Сибирь на каторгу, а потом – бессрочно, службой рядовым, с полным лишением всех прав состояния и имущества.
Как он выбрался с этого «низа», когда он был ничто настолько, что государство желало расстрелять его? Как за 10 лет стал крупнейшим российским писателем, пройдя 4 года каторжных работ в Омске (выжигание алебастра), и еще 4 года в Семипалатинске – рядовым (казарма, фрунт по полной катушке), а потом за службу, дружбу и с прощениями императора – унтер-офицером, прапорщиком и, наконец, подпоручиком с увольнением в отставку, в Тверь, под секретный надзор, а потом, в Петербург?
Как он смог это сделать, когда вначале ему даже читать и писать было запрещено («без права переписки»)?
Служил, дружил (о нем во множестве просили), просил о помощи, почитал чины, подавал прошения наверх по всем ступеням бюрократической машины, сочинял – и тоже подавал наверх - патриотические стихи, и, наконец, повезло – новый либеральный император Александр II стал возвращать из Сибири «политзаключенных», декабристов и петрашевцев.
И был ещё - бесконечно талантлив.
Так мы желаем этого – самодержавной власти? Служить, быть чьим-то, дышать в затылки? Мы предназначены для этого? Принадлежать? Быть в собственности? Дойти, будучи под чьей-то власти, до "падучей", как Достоевский?
Это просто не так.
Российский человек всегда был и останется внутренне свободным человеком, который, когда его доведут, бьет любую скорлупу, как его ни натаскивай. Чему дает миллион доказательств российская история.
Нам нельзя подменять свою частную жизнь – жизнью государства. Невозможно бесконечно говорить, слушать, думать о том, что с нами сделают государства. Персонажи, водители государств, были – и пройдут. Они - просто листья на нашем дереве. Нельзя полностью олицетворять себя с государством. С народом – да, с обществом – да, с семьей – да, но не с тем, кто является изменчивым плодом воображения общества. Есть правило «5:95». В нашей жизни – 5% от государства, 95% - от нас самих. Так должно быть.
Государство — слуга. Обязанности Обязанность государства — постоянно снижать для Вас риск страны. Риск страны для Вас лично — это риск того, что за Ваш счет будут покрыты ошибки властей. Это риск геополитики, когда Вы теряете активы (санкции, войны, конфликты). Это риск эпидемий - они могут стать просто штормом или же цунами, которое накроет всех с головой. Риск роста налогов, ссудного процента (когда это идет от центрального банка), дефолта по госдолгам, замораживания Ваших активов (банковских счетов) или прямого отъема активов. Риск неудачной экономической политики (вспышка инфляции, съедающей семейные активы). Или риск избыточного регулирования, когда регистрации, уведомления, разрешения, Ваши отчеты перед всем и вся съедают всё большую часть Вашей жизни. Риск того, что вас ненавидят за границей — не вас лично, а то общество, которому принадлежите. Риск неудачного проекта. Вы в нем живете и тратите время жизни — на него. Вы без конца считаетесь с людьми, без которых могли бы обойтись.
Государство — это слуга, который должен заботиться о том, чтобы Вы его замечали, как можно меньше, и чувствовали себя, как можно больше, дома, свободно дышащим, в большой семье. При минимальной плате этому слуге, конечно. Цена, которой мы расплачиваемся с государством — это время жизни. Любой отчет, любая регистрация, любое насильственно исполняемое действие — это время жизни. Это цена может быть непомерно велика, как в 1930-е — начале 1950-х гг. И она может непрерывно, избыточно расти, как это происходит в 2010-х – 2020-х. Мир по-прежнему всё больше состоит из деяний государственных. Из наших ахов на них, наших скрипов, наших попыток выкарабкаться во что-то только своё. Своё. Своё — где вольному воля.
Если на выборах в США, действительно, победит Трамп, то мы вступаем в полосу глубоких изменений. Хотя бы появляется надежда, что они будут со знаком "плюс", потому что следование прежней дорожкой - было бы всё хуже и хуже, понятно, в какую сторону. А так перед нами - мерцающая загадка будущего, и, может быть, света в нем станет чуть больше, чем в эти годы. Увидим, что будет, и пусть - будет
Кажется, вот - истина. Быть в помощь. Любовь, «человече - в красе Божьего творения», сердце беззлобное. Подать руку – но не только в слове начертанном, не только в слове, произнесенном для всех, а Ему, творению Божьему, просто человеку - в самых больших его испытаниях, со всей силой – быть в помощь рядом, так, чтобы можно было коснуться, хотя и духовно.
Это ведь, действительно, переворот. В 1918 году, в отчаянное для России время, в бедности, голоде и холоде, посреди мора, рукоположен в диакона, затем в священника. Когда начались гонения на церковь. Новый поворотный пункт, не идеи, книги, небо, философия - а служение мирское, лицом к лицу. Телесно дотронуться до обезображенного человека. Быть посланным в помощь среди людей, в их радости или беде, со всеми их несообразностями, при самых отталкивающих испытаниях жизни. Врач, который располагает не только духом, но еще и телом человека, каким бы оно ни было.
А потом – поворот №4. Его изгнали из России. Из следственного дела С. Булгакова: «Священствует 4 года. В Ялте недавно, б. профессор Московского университета, имеет степень доктора политэкономии… Пользуется авторитетом среди духовенства и верующих». Кто такой? «Христианский социалист».
20.09.1922 г. – обыск. Ничего не нашли. 13.10.1922 – арест. 21.10.1922 г. – разрешено свидание с женой. На 10 минут. В тот же день телеграмма Менжинского из Москвы: «После ареста выслать бессрочно за границу». 1.11.1922 – освобожден. Даны 2 недели для устройства дел. 27.12. 1922 – выслан «с женой своей Еленой, дочерью Марией и сыном Сергеем, 11 лет… без права возвращения». Из Севастополя в Константинополь, на пароходе «Жан» (Филимонов С., Омельчук Д. Следственное дело отца Сергея Булгакова). Старший сын, Федор, остался в России. Был навсегда разлучен с родителями.
Так начались его скитания. Константинополь (страх и голод), Прага и Париж – там служение. «Когда молишься о России, – так тяжело, что сначала молитва упадает в пустоту и как будто отскакивает беззвучно перед глухой стеной. Она безответна. А затем сердце слышит какой-то ответ, что мы не ведаем происходящего, что хранит русскую землю Матерь Божия, что она спасена, и не нужно только отчаиваться, нужно верить и надеяться, нужно в себе возгревать эту любовь и веру» (С. Булгаков. Дневник духовный).
Какая птица к нам залетела! Человек любви, человек света, человек письма, священнический человек. Он был, он есть в его словах, они до нас дошли, он будет, как будут новые поворотные пункты в каждом из нас, чтобы искать истину, чтобы найти свой путь. Будем искать, будем меняться, будем жить, всё понимая и всё пытаясь найти, кто – божественное, кто – человеческое, но неизменно там, где правда и, хочется сказать, любовь. Или – свет, добро, противопоставление тьмы. Бедные – бедные эти слова, как мы их измучили, бездну раз повторили, замотали вконец. Но куда от них нам деться? Нам - никуда. Всё то, что отталкивает тьму.
