— Брат, ты знал, что цветы тоже занимаются сексом?
Робин прекрасна в любом из возможных освещений — в искусственном свете прожекторов на сцене, в пыльной полутьме комнаты, в тусклом мыльном сиянии пенаконийского вечного сна; прекрасна, когда скромна, и прекрасна, когда говорит вульгарные, стыдные вещи. Сандэй смотрит на неё мягко, затем — чуть скользит взглядом по сторонам. Вокруг них никого.
— Снова начиталась непотребных книжек, моя милая Робин?
У цветов сладкий, сладкий запах. Он разливается в тёплом вечернем воздухе, как мёд. Как общение, как поцелуй на ночь, как оргазм. Сандэй прикрывает глаза и позволяет себе расслабиться, отпуская феромоны от своего тела — такие же цветочные, сладкие, оттого незаметные в буйствующем саду.
— Опыление у цветов, о котором нам рассказывали в детстве — тот же секс, что и у других живых существ, — Робин тянет на себя головку цветка и опускает лицо к его серединке, с наслаждением вдыхая его нежный аромат. — Ветер переносит пыльцу с полового органа одного цветка на половой орган другого. У этого процесса такой невысокий шанс! Разве не романтично?
Она давно перестала быть с ним застенчивой. Он — давно перестал пытаться навесить на неё нравы. Сандэй следует примеру и склоняется к ближайшему к нему цветку — алому-алому, грубо огнеющему среди нежных серебристых кустов, и принюхивается к его терпкому запаху. Голову сразу слегка вскруживает, но в его положении этого следовало ожидать.
Робин наблюдает за ним исподтишка. Губы, аккуратно подведённые блеском, изгибают уголки в полуулыбке — она видит больше, всегда видит в нём больше, чем Сандэй пытается показать. Она ловит его взгляд и удерживает пару минут, прежде чем опустить глаза на его живот.
Ах, вот к чему этот её разговор.
— А я уже думал, зачем ты вдруг заинтересовалась цветами, — Сандэй бы сказал ей не лезть в его дела, сказал, что она вульгарна и настырна, сказал бы; но гормоны делают с ним плохие вещи, и он лишь кладёт руку на низ своего живота, где падает её взгляд, и снова смотрит на алые лепестки. — И когда же ты поняла, что я — цветок опылённый?
— Если ты хотел скрываться, должен был делать это тщательнее, брат, — Робин фыркает совершенно неподобающе для юной леди, и вполне естественно — для себя самой. — Твой запах изменился ещё неделю тому, и туалетная вода, что ты на себя вдруг стал лить, далеко не на том уровне, чтобы замаскировать от меня счастливый блеск в твоих глазах, когда ты смотришь на господина детектива из клана Гончих.
Робин выдерживает паузу, пока Сандэй переживает волну смущения, и добавляет:
— А ещё я слышала вас, когда подходила к твой комнате одним вечером. Никогда ещё возвращение книги, что я у тебя одолжила, не приносило мне столь незабываемых впечатлений.
Вечер тих и сладок. Где-то вдалеке шумят гости, соревнуясь в своих умениях отдыхать, и затягиваются узлы на нитях, что плетут бдители историй; но их сад спокоен, как застывшая в жидком меду секундная стрелка, и дышать необычайно легко. Сандэй вскидывается в возмущении, которым тщательно оправдывает покрывший бледные щеки румянец, а Робин хохочет. Хватает его за руку и роняет вместе с собой в цветочную клумбу. Смотрит мягко-мягко своими глазами, так сильно похожими на звёзды, и совсем чуть-чуть — на их матери глаза. Сандэй уже не помнит её лица.
Робин кладёт ладонь на его ещё плоский живот, где взрастает новая жизнь, и улыбается, пока алый цветок горит на своём стебле вверху, охраняя их покой.
#ведьминомут
