Вчера у моей мамы был день рождения. Нашёл про неё главу. Мужественность. Мама В жизни любого мальчишки из неполной семьи мама - тот самый персонаж, по словам и поступкам которого, мальчишка впитывает полутона слова «мужественность». Как ни крути, мама - девочка. Ей тяжело и сложно. Она держится, но ищет в тебе росток того самого, настоящего мужчины, как-то правит тебя, доступными ей инструментами, дает верные, с ее маяка, сигналы, обращает внимание на одно и уводит взгляд с другого. Моя мама не стала играть со мной в жмурки, не рассказывала былин, каким дерьмом был мой отец, хотя фактов не сокрыла. Но я не удивился и не возненавидел. С пяти лет я впитал мамину благодарность за биологический материал. «Если бы не твой папашка, - говорила мама, - тебя бы не было». А мне очень нравилось быть. Когда отец ушел, маме был 31 год. Мы жили в душном и пыльном Капустин Яре. Это ядерный щит нашей Родины, унылейший военный город за тремя рядами колючки, неподалеку от речки Ахтуба. О тех временах у меня воспоминаний, как пальцев на руках. Стена прошлого продырявлена выстрелами, я подхожу к ней, заглядываю в дырки, ковыряю штукатурку времени пальцем. Вот я беру у мамы зеленые резиновые сапожки с белым яблоком на голенище и топ-топ-топ ухожу с ними из магазина. Моя первая кража. Мне два. Вот сантехник дядя Пилюша (его зовут Илья, но все кличут Илюшей, у него сизое небритое лицо) отворачивает канализационный люк, лезет в бездну по стальным скобам, держит во рту фонарик, и я знаю, я уверен, он отправился в подземное царство, когда вырасту, я хочу быть командиром канализационного колодца. Мне три. Вот я бегу сквозь черный от зимнего утра сад, от ворот к зданию детского сада, я реву, мне страшно, там всего метров тридцать, но ужас обгорелых безлистых кустов так велик, а снег хрустит, хрип-хрип. Мне четыре. Я сижу на горке, металл нагрелся, жжет мне босые ноги, надо ехать вниз, бултыхаться в желтом песке, но я вижу, как по двору идет деда Юра, я узнаю его. Откуда он здесь? Я не знаю, что отец бросил меня, я радуюсь деду. Мне пять. Как у мамы хватало на все сил? Быть веселой и доброй, внимательной и ласковой. В ее годы я не то, что ребёнка, себя с трудом понимал. Мама устроилась в школу прапорщиков, преподавать русский и литературу. Прапорщиков готовили прыгнуть в шестиосный МАЗ и в течение десятка минут вывести его в нужную точку, чтобы оттуда ударить ядерной кувалдой по недружелюбным соседям. Никто не думал, что судьба забросит нас в Прибалтику, но карты легли дерзко, часть перевели в Латвию. На полгода мама сдала меня Любаше, я отправился в зимний Свердловск, в старую трешку на Уралмаше, где все еще были живы и умели любить друг друга. Мы с мамой никогда не расставались так надолго. Я безумно скучал. Любаша была мне чудесной бабушкой. Но маму - лучшего друга - никто заменить не мог. Как медиум, я постоянно слышал ее голос. Бесспорно, я был мамин сын и ничуть этого не стеснялся. Мама учила меня жизни, когда сама не вполне понимала, как разобраться со своей. Великая глупость - верить, что родители как-то круто поняли жизнь прежде, чем завели детенышей. Жили мы очень дружно. Мама не учила менять розетки, зато поддержала любовь к книгам и вежливое отношение к девочкам. Без отца мальчики растут, как бурьян. Просто в огороде, на хорошо политой и удобренной грядке. Кормила меня и одевала, подсовывала книги, шутила, обещала и делала подарки. Ты не умела рассказать про драки, онанизм, внутренние метания меж двух классических стульев: ты или с ножом, или с членом наперевес. Иначе ты задрот, чепушила, ботан. Я рос тонким интеллигентным мальчиком в маленьком, почти европейском городе. И мне приходилось самому добывать себе гнутый меч, жестяные дырявые доспехи, нарисованный углем герб, бессвязный девиз на ломаном латышском. Я мечтал быть рыцарем, а вырос - максимум - едким шутом. Латвия в 90-ые была мягким питомником. Пока мои российские сверстники закаливали себя в кипящем масле, я болтал ногами в теплом молоке. Но она смогла то, чего не вывезли многие мужики: Мама меня выкормила - мы никогда не голодали.