"Благоволительницы", Джонатан ЛиттеллДля рассказа об уродливых обстоятельствах Литтелл выбирает симметрично уродливого героя. Казалось бы, ерунда, упрощение, но уродец Ауэ ― занятная литературная пародия. Наблюдение за ловкостью рук автора помогает проглотить историческую фактуру, о которую читатель понежнее, чем я, сломал бы зубы еще на первых страницах.
О фактуре, для тех, кто не читал: Бабий Яр, Сталинград, чудовищное хозяйствование Эйхмана в Аушвице, бомбежки Берлина. Это ― малая толика, и все не отводя взгляда. И вот перед нами описание массового расстрела с технологией укладки тел как сардин в банке, еще живые на уже мертвых, в несколько слоев. Подобного в книжке много, но когда начинаются разговоры культурные, это страшнее. Например, попытки рассчитать рацион заключенного в концлагере, чтобы он умер не сразу, а спустя несколько месяцев, когда успеет поработать во славу Рейха. Или презентация макета этнического зоопарка. Да, для этого потребуется кого-то оставить в живых, это риск, но какая польза для науки и пропаганды!
Фактуры для размышлений более чем достаточно. Перед нами идеологически подкрепленная гордыня, и все, к чему она может привести. Помним, что гордыня от дьявола, так что мы все еще живем в той безумной ветке вероятности, где миллионы наших предков натурально убил сатанинский культ. Вердикт о природе нынешних конфликтов пока не выношу, в голову лезет разное, разное.
И все-таки, о литературном. Как Литтелл смог приструнить всю эту невозможную фактуру? Блестяще, просто красавчик, орел. Следим за руками.
1. Наш рассказчик, СС-овец и извращенец Ауэ, ныне директор фабрики по производству кружева. Об этом читателю сообщают в первой же главе, и тем самым заботливо выдают ключик к книге. Ауэ и паук, который плетет и что хочешь наплетет, и организатор, и ценитель тонкого. Да и банально, человек обстоятельный, терпеливый, чьих тщательно отобранных воспоминаний хватает на толстенную книжку. Принцип отбора понимаешь в последней главе, об этом ниже.
2. Ауэ ― рассказчик не только ненадежный, но еще и невозможный. Старый трюк ― дать слово в условно исповедальном тексте о преступлении человеку неглупому и образованному, с хорошим вкусом. Машет ладонью нам Гумочка (уже помышляя об убийстве мамочки), а наивный читатель до сих пор верит, что у них с Ло была большая и чистая, и “она сама меня соблазнила”. Но в случае Литтелла давать слово искусному обманщику ― невообразимо тонкий лед. Вранье его Ауэ неубедительно, а так как раскусить его легко, мы верим своим выводам. Да и болтает он слишком много о том, о чем вообще не говорят.
3. Прямые отсылки к “Герою нашего времени” ― чистый праздник, дело доходит даже до вызова на дуэль. Что ж, герою по-прежнему плевать на своих Максимов Максимычей, Бэллы умирают, а княжны Мери не у дел. Только теперь, по требованиям эстетики ХХ века, мы знаем, почему именно герой такая гнида. А по требованиям эстетики века XXI, знаем об этом во всех сомнительных подробностях.
4. Финальная сцена в зоопарке ― второй ключ к роману. Вот и все, дверь открыта. Роман ведь и организован, как зоопарк, перед нами бесконечные диковины в клетках текста. В одной ― рвы, полные тел. В другой можно обмазаться дерьмом и подрочить, раз уж все пропало и Красная армия на подходе. И все обстоятельно, дотошно. Вместо латинских наименований на клетках ― музыкальные. Их я толком не считываю, к сожалению, а там ведь наверняка еще много великолепного.
А так, “Благоволительницы” это самое мощное впечатление со времен чтения модернистов в детстве. Я многое поняла и как человек, и как литератор. Литтеллу шлем “браво”, и со смиренным лицом отправляемся работать дальше.
#рецензии_чухлебова