Stalag Null

Посмотрела нового "Носферату", и вспомнила, что оригинальный "Носферату: симфония ужаса" 1922 г. напрямую связан с тематикой канала.

(Тут пропущено нытье о том, как ВЕЛИК был веймарский кинематограф, и как НЕВОЗМОЖНО его превзойти)

А связан он вот как:

◇ Известно, что сюжет "Носферату"– сильно переработанный "Дракула" Брэма Стокера.
Но с чего вообще создателям пришла в голову идея снимать о вампирах?
А с того, что продюсер, Альбин Грау, во время Первой мировой был мобилизован в австро-венгерскую армию и воевал на Балканах. Там-то, в какую-то особенно поганую и мрачную ночь, Грау оказался на постое в сербской деревне. Местные сербы и рассказали ему о вампирах – которыми, по их словам, регулярно становились местные покойники, не похороненные должным образом. (Актуальный разговор для войны)

◇ Впрочем, Грау, как типичный ненадежный рассказчик, выдал за свою жизнь несколько версий этого знакомства с балканским лором.
В другой фигурировал крестьянин, который – темной длинной ночью – рассказал о своем покойном отце(!), превратившемся в вампира.

В любом случае, корнии у сюжета – балканские.

◇ Кстати, Грау был не только продюссером, но и занимался дизайном образов и декораций, рисовал плакаты, и вообще отвечал за визуальную сторону фильма.
А еще он был оккультистом – как модно было в то время – числился во всяких обществах розенкрейцеров, писал статьи, был лично знаком (и даже поссорился) с Алистером Кроули.
Поэтому вся оккультная символика в оригинальном Носферату осмысленная; уж не знаю, как в современном.

(Как опытный оккультист, Грау сумел удрать от нацистов в Швейцарию – да, в Рейхе и оккультистов преследовали; потом вернулся в Германию после ВМВ, и еще 20 лет переводил гностические трактаты. Все-таки у человека был стиль)

◇ Ну а Фридрих Мурнау, режиссер – это вообще отдельная история.
Во-первых, он был человек серьезно повоевавший.
Его мобилизовали сразу в 1914, да еще и в пехоту (это с бэкграундом-то "мальчик из хорошей семьи, много изучал историю искусства"). Он прошел все возможные кровавые мясорубки, сражался и выжил под Верденом. Потом перевелся в авиацию, и еще оттарабанил какое-то время пилотом; даже в лагере для военнопленных успел в конце войны посидеть.

◇ Удивительно, что при такой интенсивности боевого опыта о самой войне в творчестве Мурнау ничего почти не говорится. Хорроры, мистика, мелодрамы. Это заставляет исследователей дружно предполагать, что темы-то пошли, просто не в лоб. (В лоб никто и не обязан).
Мурнау был геем; на Восточном фронте, в сражении на реке Нарев, погиб его возлюбленный, поэт Ханс Эренбаум. Для Мурнау это стало едва ли не главной катастрофой всей его жизни – и темы потери, самопожертвования, горя и вины действительно стали осевыми для его творчества.

◇ Ну и, наконец, эпидемии. В "Носферату" вампир угроза не только сам по себе, вместе с ним на город обрушивается чума. Этого нет в оригинале, но это очень понятный страх людей, переживших испанку и эпидемии тифа и холеры, сопровождавшие войну.

◇ Еще до того, как "Носферату" вышел, Альбин Грау писал, что ПМВ это «чудовищное событие... которое обрушилось на землю, как вселенский вампир, чтобы пить кровь миллионов и миллионов людей»

◇ И приложу немного картинок от того самого Грау. Плакаты, наброски декораций, реклама, и прочая красота.

(Никто меня не убедит, что сейчас так умеют и могут, в общем)

В английском есть крылатое выражение: "the bomber will always get through", (бомбардировщик всегда прорвется)
Сейчас им описывают упрямых людей, которые всюду пролезут, но когда-то, когда оно только появилось, его понимали буквально. Бомбардировщик прорвется, в отличие от всего остального.
Нам эта фраза поможет разобраться, откуда взялась идея, будто бомбить гражданских – это ключ к победе.

Первая мировая была первой крупной войной, в которой применяли авиацию. Тогда же стало понятно, что это штука чрезвычайно могущественная, и за ее использованием будущее.
Самой ПМВ это, правда, не коснулось. Авиация играла роль сугубо вспомогательную: разведка, корректировка артиллерийского огня, удары по военным складам.
Попытки бомбить города – что с немецкой стороны, что с союзнической – выглядели жалко: уровень технологий не позволял разгуляться.

Но сразу после ПМВ военные теоретики по всему миру взялись за авиацию как следует.
Кто-то предлагал подвергать города химическим бомбардировкам (испытания проводили 10 лет, пока не стало ясно, что в воображении это выглядит лучше, чем в реальности).
Кто-то взялся разрабатывать проекты высадки войск в тылу врага.
А итальянский генерал Джулио Дуэ пошел самым простым путем. В своей книге "Il dominio dell'aria" (то есть, ГОСПОДСТВО В ВОЗДУХЕ), он писал о том, что не надо выпендриваться. Есть бомбардировщики. Есть обычные бомбы, без всяких хитрых химических начинок. И если взять армаду бомбардировщиков, отправить их к Лондону, Парижу, Берлину, Белграду или куда еще захочется – можно запросто разбомбить любой город до состояния лунного пейзажа.
Эту армаду бомбардировщиков никто не сможет остановить: ПВО в нашем понимании тогда не существовало, с истребителями можно было справиться.

Тут возникал ключевой вопрос: разбомбили города, и что? На него Дуэ давал привлекательный, но по-настоящему жуткий ответ. Бомбардировки городов поселят ужас и панику в обществе, и так сломают волю к сопротивлению и борьбе. Война, таким образом, будет выиграна не за счет конвенциональной победы на поле боя – а за счет, по сути, террора гражданских в тылу.
(Отсюда термин "terror-bombing").

Книга Дуэ стала чрезвычайно популярной. Особенно в Британии и США; по сути, идея террор-бомбинга стала основой для их военной доктрины. Именно британский премьер-министр Болдуин и сказал в начале 1930х про бомбардировщик, который всегда прорвется.

Почему концепция Дуэ стала такой популярной? Причины понятны.
1) Она создавала привлекательную альтернативу: можно не воевать как в ПМВ, не сидеть четыре года в сырых и грязных окопах, не гробить солдат в суицидальных атаках – а прилететь, быстренько разбомбить города, и враг сам приползет просить мира.
2) Образ высокотехнологичного оружия, стирающего в пыль целые города, хорошо накладывался на романтизацию прогресса, свойственную той эпохе. Развитая, цивилизованная нация обязана была воевать технологично, – а не с ружьем по полям бегать.

Итак, к ВМВ Британия и США были готовы к террор-бомбингу и доктринально, и материально.
Печально известные стратегические бомбардировки Германии и Японии ("Бойня номер 5", угу) – это террор-бомбинг в чистом виде.

Однако тогда же обнаружилась и неприятная правда: террор-бомбинг не работал. Люди гибли, города горели, жизнь в них становилась невыносимой, вот только победы это не приносило. Наоборот: зачастую (мы это точно знаем в случае с немцами) террор-бомбинг людей злил и мотивировал сражаться до последнего.
А судьбу войны и вовсе решили конвенциональные наземные операции.

Но, несмотря на это, и после ВМВ идеи Дуэ значение не потеряли. О террор-бомбинге вспоминали всегда, когда на поле боя что-то переставало получаться, и война неприятно затягивалась.
В Корейскую войну, во Вьетнамскую, и т.п.
Всякий раз террор-бомбинг не срабатывал.

Доктрина "террор-бомбинга" – хороший пример того, как вредные, неправильные и людоедские концепции живут даже в таких прагматичных сферах, как военное дело.

И живут долго, – уж слишком привлекательна вера, что есть чудо-оружие, которое всегда прорвется и обеспечит победу, в ином случае недостижимую.

(Последние рабочие дни в году, какой же пост выложит канал Шталаг нуль 🌚

Это все потому, что я давненько люблю рассказывать о доктрине Дуэ, у меня даже был несколько нашумевший пост пару лет назад 👇)

Коллеги сделали видео про стратегические бомбардировки, хочу немного его прокомментировать.

В видео возникает путаница, связанная с не вполне точным объяснением, а что конкретно означает прилагательное "стратегический" в "стратегических бомбардировках".
Сказано, что это уничтожение целей, "жизненно важных для военного потенциала противника". Но, честно говоря, вряд ли перед тактическими бомбардировками стоит иная задача. (Вопрос того же порядка – в чем разница между тактическиским и стратегическим ядерным оружием.)

Чтобы разобраться, надо вернуться к определениям. Когда мы говорим о стратегии, мы имеем в виду, с одной стороны, определенный масштаб, а с другой – определенного рода целеполагание.
С масштабом все ясно: "стратегическое" это чаще всего нечто далекое от линии фронта/битвы/линии боевого соприкосновения.
(Здесь ссылка на пост, который я когда-нибудь напишу, о том, что такое тактика, стратегия, и зачем нужен оперативный уровень).

С целеполаганием чуть посложнее, но если коротко, то так: это когда объекты, которые вы уничтожаете, важны для исхода войны в целом. Не конкретной битвы, не операции, а именно войны вообще.

Почему надо это различать? Потому, что стратегический бомбардировщик – это не просто абы какой бомбардировщик, а специальный такой, который может летать очень далеко. Сейчас мы привыкли, что и тысяча километров для самолета не проблема, но сто лет назад такие расстояния были совершенно непосильными. Пара сотен километров – таков был потолок; никакую стратегическую бомбардировку с такими аэропланами не устроить.

Сделав в интербеллум ставку на "доктрину Дуэ", Британия и США вынуждены были в первую очередь вложиться в новые авиационные технологии. И те, и другие разработали и наклепали стратегических бомбардировщиков, поставили на вооружение радары и т.п.
Это отличный пример того, как выбор доктрины буквально определает, как ваша армия будет выглядеть.

У немцев касательно применения авиации велась бурная дискуссия в 1933-1936 гг.
Повлияли одновременно и версальские ограничения, и неудачный опыт с цеппелинами (они хорошо смотрятся только в "Ангелах ада" Говарда Хьюза) – и всякие случайные факторы вроде гибели Вальтера Вефера.
Привело это к следующему: от развития идеи "стратегических бомбардировок" отошли, сосредоточившись на улучшении взаимодействия между авиацией и наземными войсками. Проще говоря, победила концепция, что ВВС – это такая штука для поддержки наземных соединений, а не какая-то там самостоятельная сила.
(Как известно, любой уважающий себя пехотный командир считает, что самолет – это просто пушка такая летающая).

У немцев имелись конечно кое-какие эпизоды "стратегических бомбардировок" (Герника, напр.,) но толку от этого было немного.
Уже "Битва за Британию" показала, что они безнадежно отстали на технологическом уровне; авиация, отлично справлявшаяся с поддержкой наземного блицкрига, просто неспособна была нормально бомбить далекие цели вроде английских городов – в т.ч. и потому, что немецкие самолеты не умели летать на достаточные для того расстояния.

В общем, большинство немецких бомбежек, упомянутых в видео, как раз не стратегические, а вполне себе тактические.
Это не делает их лучше, разумеется – но это меняет их военный смысл.
А также напоминает, как сильно образ "будущей войны" формирует технологический облик армии; и что некоторые решения быстро назад не отмотаешь, как бы ни хотелось.

(Также термины "стратегические бомбардировки", и "ковровые бомбардировки" не являются синонимами, хоть и отчасти пересекаются).

(душный пост)

Тут известный левый историк Перри Андерсон (брат еще более известного Бенедикта Андерсона, чьи "Воображаемые сообщества" – база для изучения наций и национализма) написал книгу "Disputing Disaster: A Sextet on the Great War".
Как видно из названия, Андерсон решил разобрать труды шестерых важных историков, занимавшихся причинами Первой мировой. Там есть и Пьер Ренувен, писавший в 1920-1930е, и Фриц Фишер из 1960-1970х, и наш современник Кристофер Кларк.

Зачем вообще нужна книга о том, как разные историки описывали причины ПМВ?
На первый взгляд кажется, что не нужна; что это упражнение в интеллектуальной истории в лучшем случае.
В действительности же это хороший экскурс в то, как в принципе работают наши знания о прошлом — и "как создается история".

Причины "первородной катастрофы ХХ века" никогда не были только научным вопросом. Слишком многое поломала эта война, слишком серьезны оказались ее последствия.
Разговор о причинах это одновременно и разговор об ответственности, и поиск виноватых; дискуссия, крайне нагруженная политически и философски.
(И это мы даже не затрагиваем печальную тему "поиска аналогий" и прочих "научимся на ошибках прошлого").

"Disputing Disaster" прекрасно показывает несколько вещей.
Во-первых, что история постоянно переписывается.
Существует мантра, что историю не надо переписывать, это-де плохо.
На самом деле переписывание не просто нормально, а необходимо; это суть самой дисциплины.

Во-вторых, Андерсон здорово демонстрирует, как разные ответы о причинах ПМВ, выдаваемые историками (да, у всей шестерки – разные) – зависят не только от чисто научной работы, но и от того, кто задает вопрос, когда и в каких обстоятельствах.

Распаковывая очередного историка, Андерсон копается в биографии, идеологических пристрастиях, жизненных перепетиях, симпатиях, антипатиях, и т.п.
С Фрицем Фишером, например, получилась картинка, достойная романа. Главный апологет "немецкой вины", человек, убедивший всех, что Германия начала ПМВ примерно так же, как и ВМВ – этот же человек с 1923 года состоял в разных право-радикальных движениях, в нацистской партии с 1937, работал в институте "новой истории Германии" (это типа карманного института правильной нацистской истории), писал всякие работы о влиянии "еврейства" на экономику и культуру США. В общем, не в подполье сидел, не во внутренней эмиграции, а нормальным таким был нацистским историком.

После войны Фишер это тщательно скрывал; членство в партии, которое спрятать было невозможно, объяснял "экономической необходимостью".
И Андерсон видит в трудах Фишера "ту же склонность к умолчаниям и преувеличениям, свидетельство расхлябанности ума или характера" (каково, а?)

Кстати, вот этот радикальный прыжок от нациста к обличениям всей германской истории – это открытка многим, и сколько нас еще такого ждет.

* я кстати писала как-то про тезис Фишера, и тоже касалась там его биографии – но не таком уровне, конечно *

В-третьих, это еще и книга о судьбе исторического консенсуса, согласия среди специалистов по той или иной теме.
ПМВ – хороший предмет для такого упражнения. Есть все-таки войны, по которым у историков нет значительных разногласий, а есть — ну вот такие.
До Фишера был один консенсус, Фишер своими работами создал другой – все историки более-менее восприняли его аргумент о "немецкой вине". Потом явился Кларк и этот консенсус опрокинул одной-единственной книгой.
Консенсусы исследователей важны для истории (так уж она работает) но они могут меняться, и не единожды, и хорошее исследование способно все поставить с ног на голову.
Поэтому любой серьезный исторический разговор обязан строится на как минимум знании косенсуса/историографии.

В общем, с большим удовольствием почитала; вот такие книги и хочется писать.

(А Кристофер Кларк сообразил рецензию на Disputing Disaster – оцените красоту жеста, Андерсон не то чтобы его хвалит, все-таки ему как марксисту в "Сомнабулах" маловато БОЛЬШИХ ПРОЦЕССОВ; рецензия роскошная, рекомендую).

Кажется, настало время объяснить, что такое "сценарий Зимней войны" (а то вижу я много разговоров об аналогиях).

1. СССР расчитывал на быструю кампанию – за две-три недели с Финляндией предполагалось покончить. Быстрой победы, как все знают, не вышло. Финляндия сопротивлялась отчаянно и сноровисто; Красная армия оказалась совершенно не готова к войне (почему – отдельная история).
Никакие внятные военные задачи за 2-3 недели решить не удалось, КА застряла в боях на всех направлениях. Она несла тяжелые потери, на нескольких участках была наголову разгромлена; Суомосалми и Раатская дорога навсегда остались черными страницами советской военной истории.

Самое красноречивое тут, впрочем, потери. На финскую армию пришлось около 24 000 убитыми, на советскую – около 120 000. Соотношение 1к5 иначе, как катастрофой, не назовешь.

Знатоки аналогий на этом месте обычно и заканчивают. Но мы пойдем дальше.

2. Зимнюю войну правильно будет поделить на два этапа, и эти два этапа серьезно различались между собой. Первоначальный советский натиск кончился катастрофой, это правда, но ведь и дальше кое-что происходило.
Поражения заставили советское руководство пойти на радикальные меры. Командование войсками поменяли, как и военные планы; большие усилия были вложены в подготовку и переэкипировку/ перевооружение войск.
КА готовилась ко второму натиску на Финляндию, и ошибки начального этапа постарались учесть.

У Финляндии – при всем желании – и близко не было ни советских ресурсов, ни советского населения. Да, она отбила первую атаку, но вот на то, чтобы остановить вторую, сил не хватало. Финское правительство надеялось на помощь из-за рубежа, особенно от Британии и Франции (оружие те уже поставляли, но мало).

3. Наказывать СССР за нападение на Польшу союзники не собирались – они опасались, что любые меры еще ближе подтолкнут СССР к Германии, и там, не дай бог, вообще военный альянс сложится.
С Финляндией Франция и Британия тоже сперва ограничились дипломатическими мерами и пубичным осуждением. Но потом оказалось, что финская армия сопротивляются, и успешно; мнение политиков и общественности стало меняться.
К весне союзники дошли до мысли, что СССР не шибко уже и отличается от Германии, и может быть беречься-то нечего, и надо объявлять войну и ему.
Планы разнились от отправки войск (с заходом в Норвегию) до атаки на советские морские порты.

Но самая амбициозная – и самая многообещающая – задумка предполагала удар по СССР с юга, по Баку и Закавказью (именно там располагались ключевые советские нефтяные месторождения).

Информация об этих приготовлениях в конце концов дошла до Сталина и сильно его встревожила. На юге отбиваться было нечем, да и воевать с Британией и Францией СССР на тот момент не собирался совершенно.

5. К началу марта война оказалась на странном перепутье.
С одной стороны, КА прорвала таки оборонительную линию Маннергейма, и стремительно продвигалась к Виипури. С другой стороны, мы помним цену, которой Красной армии стоил этот конечный успех. С третьей стороны, сильно возросла угроза вступления в войну Британии и Франции – чего, повторюсь, Сталин не хотел совершенно. С четвертой стороны, финское командование чувствовало, что союзники кормят их завтраками; непонятно, когда пришлют войска, пришлют ли вообще, да и оружия поставляют недостаточно.

5. В конце концов, финское правительство решило, что надо идти на перемирие, пока фронт еще не сколлапсировал и армия держится.
В свою очередь, упорное сопротивление Финляндии плюс угроза войны с Британией и Францией поменяли изначально радикальную позицию Сталина.
Он отказался от идеи посадить в Финляднии Куусинена, восстановил дипломатические отношения с финским правительством, и согласился на переговоры.

6. По результатам соглашения, Финляндия уступила территории, но сохранила независимость.
Устойчивого мира это не принесло: через год с лишним началась Война-продолжение, где Финлядния оказалась уже на стороне атакующего Третьего Рейха (это, скажем прямо, неудивительно вообще).

Посмотрела второго "Гладиатора" и кое-чего заметила.

В одной из первых сцен главный герой, готовя своих солдат обороняться от римского флота, говорит: "where they (=римляне) make a desert, they call it peace."

А это не просто красивая фраза, а цитата из "Жизнеописания Юлия Агриколы" Тацита: "<...> они един­ст­вен­ные, кто с оди­на­ко­вой стра­стью жаж­дет помы­кать и богат­ст­вом, и нище­той; отни­мать, резать, гра­бить на их лжи­вом язы­ке зовет­ся гос­под­ст­вом; и создав пусты­ню, они гово­рят, что при­нес­ли мир."

Не подумайте, конечно, я не настолько образованный человек, чтобы сходу узнавать цитаты из Тацита – просто эта конкретно мне очень нравится. Слишком емко она описывает агрессивные войны во все времена: "создав пустыню, они говорят, что принесли мир" – прокатит как актуальный комментарий, если датировку убрать.

И это полезно вспомнить в пику распространенным суждениям, что-де вот, в последние сто лет люди размякли и разлюбили войны, то ли дело РАНЬШЕ.
Раньше тоже по-разному думали: и способы ведения войны могли раскритиковать, и жестокость осудить, и даже т.н. империализм высмеять.
От римского автора это вообще смотрится неожиданно свежо, – вот уж казалось бы культура, помешанная на войнах.
(Конкретно про Тацита принято считать, что это его собственные мысли, вложенные в уста одного из героев "Жизнеописания".)

Удивительнее всего было увидеть такую отсылку у Ридли Скотта. Но, видимо, после яростного конфликта с историками из-за "Наполеона" дед решил показать, что тоже изучает так сказать ИСТОЧНИКИ.

Кстати об иностранном вмешательстве в американские дела. Страшилка в посте выше – хороший пример такого вмешательства, да еще и крайне масштабного.

В ПМВ США казались привлекательным союзником – причем и Антанте, и Центральным державам. Задачка со звездочкой состояла в том, чтобы вытащить американцев из их нейтралитета и традиции невмешательства в европейские дрязги.
Воюющие правительства решили, что ключ к внешней политике США – это американское общественное мнение. (Ну все же знают, какие эти американцы ДЕМОКРАТЫ, там правительство правда же делает, что люди скажут – т.е. это еще и история про стереотип).

Очень кстати вышло, что ПМВ – первая война с современной пропагандой. Вдобавок к тому, все самые топорные ходы, сюжеты и приемы, к которым сейчас у людей все-таки имеется иммунитет, тогда действовали безотказно.

Веллиннтон-хаус, знаменитое британское бюро пропаганды, подошли к делу серьезно, и сформировали целый подраздел по работе с американцами. Возглавил его Чарльз Паркер – канадец и очень известный тогда писатель (известный и в США в т.ч.).

Бюро работало в нескольких направлениях. Во-первых, обрабатывало газеты – предоставляло свежие новости с фронта всем желающим, особенно тем СМИ, которые не могли позволить себе иностранных корреспондентов (новости, конечно, были подобраны специфическим образом).

Во-вторых, Паркер обрабатывал американских, как мы бы сказали сейчас, опинион-мейкеров – рассылал им регулярно подборки новостей, аналитику, раследования, сопровождая это письмами от себя лично (ну вот патриот он, радеет за британское дело).

В-третьих, популярные британские интеллектуалы типа Герберта Уэллса и Арнольда Тойнби регулярно писали для американцев и приезжали с лекциями.
В-четвертых, памфлеты – нынче почивший жанр, а тогда очень модный; ими США были буквально затоплены.

До поры до времени Велингтон-хаус работал аккуратно: считалось, что совсем уж откровенные манипуляции американцев обидят. Но с 1916 сделалось не до нежностей. Восстали ирландцы – и подавление восстания мало кому в США понравилось (в т. ч. и из-за присутствия большой ирландской диаспоры). Ну и в целом война шла все тяжелее, Восточный фронт трещал по швам, хотелось скорее заполучить США в союзники.

Веллингтон-хаус пустился во все тяжкие. С ирландской проблемой решили бороться радикально: слили в американские газеты фрагменты дневника Роджера Кейсмента – одного из самых заметных тогда борцов за ирландскую независимость. Из фрагментов выяснялось, что Кейсмент был геем, и это, по меркам 1916, был серьезный репутационный удар (надеялись, понятно, что от Кейсмента отскочит во всех борцов за независимость).

Потом, радикально была усилена тема с "германскими зверствами", самый популярный пропагандистский сюжет того времени. Веллингтон-хаус огромными тиражами публиковал в США брошюры с рисунками художников из нейтральных стран (типа, больше доверия); а так же устроил газетную сенсацию с медалями, которыми награждали немецких подводников за потопленные корабли ("Лузитания" все-таки была больной темой).

Ну и, конечно, пошли в ход памфлеты о германском милитаризме: на Европе-то дело не закончится, вы там подумайте у себя на Иллинойщине, что делать станете против "гуннов" один на один.

Последствия у этой масштабной кампании были такие. Она изменила базовое отношение американцев к Германии – но вот отношение к войне изменить не смогла.
Правительство и президент Вильсон решили вступить в ПМВ не потому, что снизу на них как-то сильно давили.
Зато, когда США уже оказались в состоянии войны, у британской пропаганды сработал кумулятивный эффект – и общественность немедленно уверовала в то, о чем ей рассказывали последние три года.

Но самое интересное – другое. После ПМВ в американском обществе много обсуждали это "иностранное вмешательство", и активно сокрушались, что повелись на британскую пропаганду. Поэтому когда британцы стали рассказывать всякое о Германии в начале ВМВ – им, правильно, никто не поверил.