Деталь дня Победа Трампа вызывает в российском обществе умеренный оптимизм не потому, что вносит определенность в какие-то процессы, а ровно наоборот – потому что усиливает неопределенность. Заметим, что для российского «культурного кода» (выражение, которое уже, конечно, пора выводить из употребления, как ранее слово «токсичный») зона неопределенности гораздо комфортнее, чем для ряда других культур, вопреки стереотипу о стремлении к стабильности и устойчивости. Стабильность как фиксация текущего положения вещей чаще вызывает тоску, апатию, и только нацеленность на социально одобряемые ответы побуждает граждан уверять социологов в стремлении к стабильности. Гораздо глубже, на кромке между общественным сознанием и подсознанием (а коллективное подсознание тоже существует как область интенций, невербализируемых, из-за отсутствия адекватного языка описания или институтов) спрятано стремление к разрушению сложившихся форм, выход в пространство неизвестности, неопределенности, многосценарности. В нем, конечно, много разных опасностей, но сквозит и надежда на чудо. Про тягу к «позитивному саморазрушению» можно долго говорить, но вернемся к кейсу. Наделив американские выборы атрибутами мирового эпоса, российский человек намагничен теперь ожиданием очередного разлома, выхода к точке сингулярности, когда все прежние настройки будут сброшены. Как альтернатива слишком предсказуемой внутренней реальности распахнулась глобальная сцена. Конечно, оптимизм уже сдержан: все помнят обманутые ожидания от первого прихода Трампа – тогда ожидание перемен пьянило и завораживало, было почти эсхатологичным. Теперь все осторожнее, да и Трамп стал менее радикален. Но, тем не менее, на фоне тупиков и лабиринтов текущего конфликта появляется ощущение: нужно от региональной неустойчивости перейти к глобальной. В конце концов, социальный оптимизм гораздо сильнее зависит от ожиданий субъекта, чем от его текущего статуса.