Иногда мы ездили в город — по делам. Дела заключались в том, что нужно было сесть на электричку, со всеми остановками доехать до красивого вокзала, погулять по парку или по площади, сходить в кино или на спектакль, съесть булочку со сливками и успеть на вечернюю электричку. В одну из таких поездок Нина рассказала нам с Варварой Фёдоровной о семье. Мы ехали на вечерней электричке — тусклые лампочки, деревянные скамейки и душно — домой, везли остальным свежие кроссворды и магазинное печенье с шоколадной крошкой, которое Женя всегда предпочитал домашнему. Так вот, семья Нины. Родители у Нины были слышащие — «слышащие чисто» сказала она. Они не знали жестового языка, и это меня удивило. Я спросил, как же они тогда общались дома, на что Нина пожала плечами: как-то общались. Живая, болтливая до ужаса Нина как-то общалась со своими родителями на их языке вместо собственноручного. Они были озабочены невозможным лечением Нины и учить жестовый язык не могли. Ещё у Нины был старший брат, но он с Ниной не общался совсем никак — он поначалу ждал итогов невозможного лечения Нины, а потом вырос и уехал на юг. — Ты начала говорить на жестах как же? — спросила Варвара Фёдоровна, а Нина снова пожала плечами. — Я много дружила, — ответила она спустя пару минут. За окном электрички густые сумерки подъедали сосны и редко белеющие берёзки. Мы полупрозрачно отражались в стекле, поэтому сумерки понемногу откусывали и от нас.