Весь май неторопливо читала Чезаре Павезе — совершенно ничего (если честно, даже имени) о нем не знала, и докопалась только тогда, когда решила все же потихоньку восполнять пробелы в итальянской литературе, особенно литературе времен тоталитаризма. В Иркутск и Петербург возила с собой потрепанный томик 70-х. Потом я увлеклась сильнее, и заказала еще один сборник, но уже 2018 года — он почти повторяет первый, но дополнен рассказами и стихотворениями. Сборник называется «Самоубийцы», и, наверное, поэтому книга пришла в пункт выдачи Озона как яйцо кощея: замотанная в несколько десятков слоев пленки трех видов, видимо чтобы работник склада ненароком не захотел убить себя, увидев обложку. Павезе — чудовищно мрачный персонаж, больше похожий на героя Серебряного века, нежели на уроженца плодовитого Пьемонта. Он родился в провинции, но всю жизнь прожил в городе и вечно тянулся обратно — поэтому и проза его почти всегда посвящена деревенской жизни. Он пробыл 10 месяцев в заключении за антифашистскую деятельность, а после примкнул к компартии, хотя никогда не был активистом. Несчастливо складывались и его отношения с женщинами — его любовь почти всегда оставалась безответной. Жизнь Павезе оборвалась в гостиничном номере, он выпил горсть таблеток и лег рядом со сборником своих стихотворений. Хотя проза Павезе считается одним из образцов неореализма, в ней много поэтических мест. Например, не могу забыать, как в La Bella Estate герой говорит, что лето — сплошь похоть и смерть. Все эти сочащиеся вывернутые плоды, падающие с деревьев, и жужжащие пьяные осы на мертвой, выжженной траве. Другое дело — зима, единственное время года, когда природа наконец «погребена». Павезе мифологичен — причем его мифологичность считывается не только напрямую (у него есть целая книга «Диалоги с Леуко», представляющая собой разговоры античных героев), в каждом из его произведений скрыта знаковая мифологема вроде ритуальной жертвы или возвращения героя. Как раз о возвращении повествует главный и последний текст Павезе — роман «Луна и костры», история героя, вернувшегося из Америки в Италию после войны. И пусть там течет та же река и зреют те же инжиры, деревня и люди живут (если живы) другой жизнью, изломанной и нищей. День ото дня в оврагах находят новые трупы — военных и мирных, а каждое приятное воспоминание разрушается реальностью: дом стал чужим, а ангелоподобная соседка убита как доносчица. «Луна и костры» вдруг срифмовались с новинкой «Подписных изданий», которую мне посоветовал Арсений Гаврицков: автофикшн Натальи Гинзбург «Семейный лексикон». Гинзбург близко общалась с Павезе и к тому же работала вместе с ним в издательстве «Эйнауди» — ей же принадлежат обрывочные, но ценные воспоминания. К примеру, когда муж Натальи, Леоне Гинзбург, умер под пытками в фашистской тюрьме, Павезе сказал о смерти лучшего друга так: Когда кто-нибудь уезжает или умирает, я стараюсь о нем не думать, потому что не люблю страдать. «Луна и костры» и «Семейный лексикон» — это взгляд на фашистскую Италию двух совершенно разных людей: городской Гинзбург, жизнь любившей, и деревенского Павезе, жизнь презиравшего. Семья Гинзбург, вывороченная режимом и войной, до последнего шутит и придумывает нелепые стихи. Герои Павезе же, вернувшие себе свою же землю, тотально опустошены и деморализованы. Гинзбург и самого Павезе описывает не через мучительное отсутствие витальности, а через мелкие, но такие трогательные детали — например, как он любил черешню. Сьюзен Сонтаг в эссе «Художник как пример мученика» говорит, что особенность героев Павезе — неспособность и нежелание преодолеть кризис сознания. Сам Павезе, по утверждению Сонтаг, на самом деле жил творчеством и любовью, а значит осознанно искал страдание, пусть и говорил обратное. Думаю, в этом есть толика правды, но главное — это все же трагическая история человека, которого перемолола война и несвобода.