Совсем недавно ходили с К. в
Старую Третьяковку. Мне помнится, что в последний раз я была в этих залах
несколько лет назад – последние приезды в Москву оканчивались поиском
нового и, соответственно, попыткой преобразования его в
знакомое и обжитое.
Этот поход оказался совершенно отличным от всякого другого посещения музея. Впервые в жизни я ощутила, как физический опыт расширяет спектор чувственности относительно восприятия искусства. Моя любовь к Левитану
и компании трансформировалась в совершенно нежное, доселе неизведанное ощущение присутствия.
Последнее лето частенько забрасывало меня в лес, придавая ему
(то есть, лесу) все более отчетливо ощущение дома. Этот опыт буквально стал призмой, через которую все заиграло новыми красками. Пейзажная монохромность и живописность стали языком, на котором картина начала обращаться и к чувственному, и эмпирическому.
Удивительное экстатическое чувство, позволяющее трансгрессировать вовнутрь прочувствованного в жизни через массивные позолоченные багеты. Мы с К. разглядывали
"Заброшенную деревню" и думали про Скирино, про уже увиденное и услышанное; оставшееся в закоулках памяти воспоминанием, извлекаемым достаточно редко.
Почему-то сразу вспомнились выпуски с
Клейманом и
Норштейном, которые вспоминали первые посещения Третьяковки с внуками. Есть в этой эволюции восприятия что-то приятно (Человеческое)!