В рецензии на дебютную книгу Екатерины Вахрамеевой «Все котята и ребята» (2023) Анна Нуждина
говорит о сочетании
концептуалистской жестокости и
бахтинской карнавальности. Эта движущая сила во всей полноте раскрывается в более поздних текстах, которые, как
отмечает Алексей Масалов, осуществляют переход к неконвенциональной форме — вместе с отказом от регулярного стиха в пользу гибридного. Интересно в этом контексте взглянуть на новое стихотворение Кати: гибридный характер здесь доведён до предела, на котором рождается вихрь полистилистики и полифонии.
Перед нами сложная многосоставная композиция, части которой не только существуют в разных формах — от потоковых прозаических фрагментов до графически оформленных (как свободных, так и регулярных) — но и как бы выходят из-под контроля поэтического субъекта, уже не принадлежа ему. Появляются иные голоса, звучащие в определённом стилистическом регистре и тут же срывающиеся на смех над самими собой — как, например, во фрагменте
«Пошёл-нашёл наш муниципалитет…». Некий обобщённый фольклорный субъект сочиняет у нас на глазах уличную частушку, народную песенку всех времён — откуда-то из точки, куда катится яблочко и где сходятся разные эпохи, ошарашивая и прошивая насквозь, заставляя уронить
лорнетку в
метро. Яблочко, как нам хорошо известно, катится: 1) ко мне в рот; 2) к чёрту в лапы; 3) в Губчека. Поэтому на разворачивающемся многоголосом карнавале одновременно и смешно, и совсем не до смеха: всё очень серьёзно. Особенный саркастический тон сшивает слои иронии и горечи на живую нитку.
Говоря о «концептуалистской жестокости» и саркастичности, хочется взглянуть на эту поэтику с точки зрения специфического детского цинизма — той «бессердечности», что упоминается в финале «Питера Пэна». Детское — это всегда игра, и наивность, и жестокость, и неукротимое ученическое постижение мира, обрушивающегося всеми историческими датами и контурными картами. Как здорово этот парадокс воплощается здесь — и в общем на уровне гибридной структуры, и на уровне отдельных единиц:
«к следам белочки, не говоря уж о недропользовании». Вспоминается один из ранних текстов Бориса Поплавского, написанный ещё в Москве в 1917 году, когда автору только-только исполнилось 14:
ПРОСТАЯ ВЕСНА
На бульварах сонного Страстного
Улыбаюсь девушке публичной.
Все теперь я нахожу приличным,
Все избитое теперь остро и ново.
О весенний солнечный Кузнецкий,
Над твоей раскрашенной толпою
Я один, насмешливый и детский,
Зло смеюсь теперь моей весною.
Я живу без символов и стиля —
Ежегодный цикл стихов весенних.
Знаю всё — от фар автомобиля
До задач о трубах и бассейнах.
Детская «злая» насмешливость, одиночество в раскрашенной толпе, попытка переизобрести/переиначить пошлый взрослый мир, ученическое торжествующее «всезнание» — всё собралось здесь и исполняет, преодолевая тяжесть, такую простую чистую песню молодости и весеннего обновления.
Вернёмся к Катиным стихам: здесь сложное мучительное целое мира легко и играючи вскрывается хохочущей — валяющей дурочку — вечной девочкой, вечной ученицей, гимназисткой, филологической-девой-деконструирующей-академичность, альтушкой, кем угодно, всеми сразу. Они перемещаются, как компания Сейлор Мун, скача на одной ножке по классикам, по всем вечно рушащимся временам и мирам, и собирают конструктор из их языковых и понятийных обломков, зависших в пустоте космическим мусором. И главное — эта героиня бесконечно свободна в своих игре и полёте, детски-юродивой выдумке, иронии и постиронии. Всё это, создавая "
игривые точки таинственного маленького влияния", прорастает в щелях между могильно-неповоротливыми плитами косного взрослого мира, чтобы легко и отчаянно вывернуть их вверх тормашками — вспышкой карнавального смеха, силой молодости и жизни, несущими особенно живительный сейчас глоток свободы.
Как тут не вспомнить вечно семнадцатилетнего переизобретателя любви Артюра Рембо, отмечающего сегодня своё 170-летие и знающего, что поэт — вечный ребёнок и ученик —
постигает неизведанное, чтобы сделаться
самым проклятым — и Великим Учёным.#комментарий_Оли_Скорлупкиной
