Не раскалённо-бетонное лето, не осень, повсюду разносящая запах гнили, и не весна, дарящая надежду, а зима, — особенно мнёт мне сердце. Именно такая, как сегодня утром: морозом пробивающая ноздри, но безветренная. Ясная и темная, — только луна светит во мраке. Пустая. С самого детства это ощущение пустоты не отпускает меня. Кажется, — атмосферы нет: и я, и луна находимся в одном пространстве. В мертвом космосе. В вакууме.
Я ненавижу зиму, особенно — питерскую. Но, может быть, именно поэтому, каждый раз — я хватаюсь за эти чувства. Каждый раз, — вспоминаю.
Вспоминаю, как мама везла меня на санках в детский сад. Он был далеко, и я, сонный и недовольный, — не хотел туда. В руках у меня маленькая синяя фигурка собаки, — моя любимая. Как будто бы из киндер сюрприза, но в 98-ом я еще не знал, что это такое. По пути я разжал руку, — и собака затерялась в сугробах. Пропажу я обнаружил только в саду и закатил истерику. Моя 25-летняя мама успокоила меня и пообещала, что найдет её. Не знаю как, но она её нашла.
Вспоминаю, как в спортивном лагере тренер собрал нас перед жилым корпусом, чтобы отвести в магазин покупать "гостинцы". Так мы называли всякие вкусняшки, потому что в летнее время мы получали их только от родителей, навещающих нас. А нынешние дети, наверно, называют это "передачей". Пока мы ждали тренера, я начал задирать наших старшаков. Они окунули меня в сугроб. Выйдя к нам, тренер оглядел меня, мокрого с головы до пят, и запретил в таком виде куда то идти. Я остался один, трясясь от чувства вселенской несправедливости. Вернувшись, ребята закатили пир. Только я, как дурак, лежал на кровати, обездоленный. Потом зашёл тренер и передал мне целый мешок соков и сладостей. Я был счастлив, но "гордо" не подавал вида.
Через много лет после того, как я бросил тхэквондо, в такую же зиму, мы с девушкой приехали к нему. Уж я невысокий, но на моем фоне он был еще меньше и суше. Я запомнил его другим, — строгим исполином. Он был рад меня видеть. Я его тоже. Оглядев зал, детей, выполняющих упражнения, я понял, что хочу вернуться сюда. Владимир Ильич должно быть прочитал это в моем взгляде, потому что он сказал: "Приходи в любое время, Андрей. Будем тренировать их". Больше я там не появлялся.
Вспоминаю, как ранним утром мы стоим с возлюбленной на остановке. Не в своем районе. Уезжая непонятно откуда непонятно куда. Погода вот вот испортится. Будет вьюга. Я смотрю на неё, и понимаю, — я не один в этом мире. Это последний раз, когда я найду это чувство в женщине.
Вспоминаю, как мы отыграли концерт, а потом на районе меня били по лицу. Ничего личного и никакого бизнеса.
Вспоминаю, как я пьяный, в три часа ночи стою посреди незнакомого района. Я приехал на помощь той, кто пьяной шантажировала меня суицидом. Но она уснула. Три часа до начала смены. Мне некуда идти, и я стою и смотрю на луну, как безродный пёс.
Вспоминаю, как мы с другом возвращаемся с концерта Елизарова и во все горло орем его песни. Вижу, как люди смотрят из окон своих квартир на нас и пою еще громче.
Вспоминаю, наш последний новый год с друзьями. Еще до войны. Мы почему-то стоим среди мусорных контейнеров и пытаемся зажечь бенгальские огни. Илья пыхтит над ними несколько минут, пока я, ругаясь, не отбираю у него огонь. Зажглись. Мы пошли праздновать.
Я не очень люблю вспоминать.
И сейчас, я стою на улице, смотрю на пустой полумесяц. Чувствую, что атмосферы нет: и я, и луна находимся в одном пространстве. В мертвом космосе. В вакууме. Я отмахиваюсь от всех нахлынувших воспоминаний. Их нет, да и не было вовсе.
В 2000 году, в ходе исследования, заказанного компанией Guinness, было обнаружено, что ежегодно около 160 000 пинт пива Гиннесс теряется в усах потребителей.
