к чему бездумные церемонии? вам из драмы не сделать сатиру. изобретательность это синоним агонии и она во мне давно победила. невозможно не вырасти, невозможно продолжить быть если все что осталось от крепости — ее история и ей приписанный быт.
о реальности тяжело говорить, по этому я никогда не хотела о ней писать все стихи ни о чем, если вы не заметили хотя что тут тогда замечать...
я буду говорить о том доме, о крышах о снеге, которого нет в прогнозе погоды, мои стихи никогда не покинет ключ со снесенного домом завода. моему голосу никогда не стать тише. пока я пишу и пока вы все это слышите.
на крыше снова ветренно, горящий пепел летит в глаза, но ты больше не боишься ослепнуть мама говорила, что сегодня не будет ругать холодильник пуст, оливье съедено, водка выпита, — а взгляд — метается от первой ко второму и обратно один-два, один-два. ветер по ногам, рукам, лопаткам один-два, один-два. как же соседи, блять, рады.
дрожащие ноги встречаются с петардой, кинутой каким-то ребенком. эпично отбегаешь под музыку в наушниках, которую час выбирал перед выходом. мама ещё попросила захватить мусор, прижавшийся к двери.
перманентно тепло, руки даже демонстрируют это красным холодно не бывает, мне не нужен шарф, ясно?
гуляя по редкостным крышам мне думалось, что не зря меня учили брать выше делать то, что нельзя. возможно, звучит не особо но погодите, я объясню: надо все выносить за скобки, от сора чистить избу.
однажды я буду жить недалеко от Лондона. (по нашим меркам, а они навсегда со мной): их страну можно уместить в два города, но я бы не стала. мне она нравится и такой.
я стану частью какого-то общества, буду призывать людей к вакцинации но сначала - пачка хлеба по акции, неясные сечения, какие-то тождества. два прогноза погоды; минус три от москвы я лучше ориентируюсь там, чем по дому помню все, особенно состав той земли.
мне тяжело смотреть на дома в моем окне. они кажутся мне опустошаюшими. в четыре утра там не горит свет. ни в одном из этих домов. мне не кажется, что там кто-то живёт иногда. ещё мне больно смотреть в небо. не из-за солнца, как летом, а от ненависти, как зимой. как всегда.
с тебя по строчке, идее и вздоху который не перейдет во второй абзац без идей пишут одни только лохи мильковский, макарова, кац. Максим Женя и Надя захотели спуститься в метро, но им помешала преграда — большое справочное табло. Надя ломала камеры, о любви к таблу пел мильковский, а Кац кричал "воры и скамеры" — он у нас парень жеский. в итоге домой не доехали Максим и Надя с Евгением столько потратили времени писали хуйню, но зато с каким рвением....
помнишь ли ты насколько приятно тебе было слышать те слова? как ты укрывался под одеялом, чтобы никто тебя не заметил, как ты вписывал их в свой дневник? ты помнишь. ты стыдишься каждой мысли, которая хоть немного отсылает тебя к ним и к тем воспоминаниям. ты стыдишься своего счастья.
вспомни, как это было. я даже могу подождать.
он или может она, а может быть, что и они, говорили тебе ровно *** этих слов. в том самом порядке, который ты всегда будешь в силах восстановить, выцарапать где угодно. тот самый, что мерещится тебе порой в случайно подслушанных обрывах речи прохожих. иногда ты ходишь по метро в наушниках с плохим шумоподавлением и сквозь него тебе слышны те слова. наушники оказываются снятыми, ты вслушиваешься в каждый шорох, но не слышишь ничего. голова начинает болеть.
повторив это несколько раз, а может и несколько десятков, если ты совсем отбитый, твои головные боли усиливаются и учащаются. невольно ты проводишь ассоциацию между ней и теми словами. ты вспоминаешь их чаще, пиная свой последний сгусток нервных окончаний. ты ноешь, стонешь от этой не искренней и заученной боли, ты, урод, привыкаешь.
в какой-то момент ты находишь себя за столом, рефлексирующим в мятую бумагу своей школьной ручкой. теперь тебе будет стыдно доставать ее на уроках. ты пишешь что-то типа вот этого и тебя, наконец, отпускает. ты признался им во всем.
ты не больше рисунка, который молит меня не убирать его с пробковой доски; не меньше чем порванные носки. я отворачиваюсь от её очерка в моем дневнике, игнорирую скидки в ларьке.
никогда не думала, что все окажется так: я продолжу врезаться, разгоняться выше положенного даже если поставить огромный знак - мне это не поможет.
мы не играли в страны, я не ошиблась, указывая на станции метро, которые я ненавижу, а ты прятала те карты в карманы, мы пытались гулять по крышам.
тарелки неизбежно летят в меня, разбивая вдребезги наши мечты о будущем, разбрасывают все мысли о силуэте напротив на просторах моего сознания. не в состоянии сказать и слова без запинки, а ты все ещё кричишь мне что-то, что уши отказываются слышать, а мозг просто перестает различать цвета твоих звуков.
а затем снова прекрасный ты, некто из моих полузабытых снов. приходишь ко мне, пища от некоторой безграничной любви к моей персоне. проницателен, хотя защищён от пуль. холоден, хотя способен отопить весь город.
невероятен где-то на 0,1-у. выгрызен пробегавшей мимо полевой мышью на моих ботинках.
моя воображаемая аудитория не рассмеется в глухое лицо. она не учит паронимы, не ходит на конкурс чтецов. часть людей спустилось к антракту: один - светлый мужчина лет сорока, жену подготовил к большому терракту, а сам, побоявшись, спрыгнул с окна.
профессорат распустился на нитки, давно не единый браслет мулине. и этот коктейль, отвратительно жидкий, предоставили совсем без почета мне.
я наблюдал как уходят собаки обречённые на смерть без меня и сам скулил за них на пороге ни рубля в тот день не собрав
