До булочной – рукой подать: наискосок по газону, через дорогу и свернуть за угол «Сладкоежки». Наташка уже знала, что четыре буквы на вывеске означают слово ХЛЕБ, на телевизоре написано РУ-БИ-Н, а на холодильнике – СА-РА-ТО-В. Сжимая в ладошке 20-копеечную монету, она чинно переступила порог. Тетя в белом халате и кружевной короне шелестела бумажками на столе, а чья-то бабушка тыкала батон большой двурогой вилкой. За вилкой тянулся толстый серый шнурок и заканчивался растрепанным бантиком на шляпке гвоздя в хлебной полке. А полки в булочной чудные – наклонные, как горка во дворе: хлеб по ним скатывается и теснится у прозрачной крышки. Крышку следует держать рукой – только отпустишь, она падает и качается как шторка: «Ерунда какая-то, а не полка», – по-взрослому подумала Наташка. Она встала на цыпочки, левой рукой подняла крышку, а правой потянулась за вилкой – потыкать хлеб надо обязательно! Ухватить блестящую ручку, не разжимая кулака, никак не получалось, и Наташка шлепнула монету на узкий прилавок. Та подпрыгнула, скользнула в щелку и с тоненьким дзыньком укатилась по желто-коричневым клеткам вглубь магазина. Тетя продавец щелкала счетами, бабушка укладывала батон в красную авоську – на Наташку никто не смотрел. Она решительно схватила буханку, нырнула под железную трубу ограждения и выскочила за дверь. Наташка была худющей голенастой пятилеткой с бесцветными русыми волосами, подстриженными кружком ниже ушей, и прямой, по линейке, короткой челкой. Пышный капроновый бант на ее макушке моментально превращался в блин и сползал на бок. Карие с зелеными крапинами глаза глядели на мир с веселой щенячьей верой, а на выразительном и подвижном, как у обезьянки лице читалась каждая мысль. Дома ее прозвали Трандычихой – в Наташкиной компании никто не мог вставить ни слова. Она читала стихи со всех утренников сразу; пела, тарахтела скороговорки и травила анекдоты, среди которых попадаются такие, что взрослые краснели и пучали глаза в попытке сдержать смех, а папа притворно хмурил брови: «Вот ты у меня получишь!» Наташка – не сорви-голова, а сорви-все-сразу, носилась во дворе с утра до позднего вечера. Она падала и разбивала коленки; носы у новых туфель царапались и оббивались за утро, ремешки босоножек рвались, ключи терялись. Наташка все время попадала в дурацкие истории – вот и сегодня: она влетела в квартиру и еще не закрыв за собой дверь, выпалила: «Мама, я своровала хлеб! Меня теперь в милицию посадят?»