Начатую вчера тему хочется продолжить в контексте разговора о вечере памяти недавно ушедшего Шамшада Абдуллаева (1957-2024). Кажется, впервые я прочла его текст шесть лет назад, в десятом номере «Носорога». Это был рассказ «Дубль», не произведший на меня никакого впечатления. Я решила тогда, что с прозой поэтов так бывает и прочла несколько его стихотворений. Но ничего не изменилось. Тем не менее, имя Абдуллаева упоминалось моими знакомыми не единожды, и я все хотела вернуться к этому автору, попытаться понять то, что, как мне казалось, не поняла тогда. Думала, что вечер памяти может стать «точкой входа» в письмо Абдуллаева. Тем более что среди выступающих были люди, которых я знаю лично и которые мне симпатичны. К сожалению, этого так и не произошло. Но мне, во всяком случае, удалось понять почему. В начале мероприятия Скидан показал отрывок видеозаписи, на которой звучали стихотворения Абдуллаева в авторском исполнении и их перевод на английский. Удивительно, но на английском тексты звучали понятнее, чем на русском. Об этом потом сказала Варя, а еще заметила, на мой взгляд очень точно, что находясь внутри языка, Абдуллаев словно изъят из него. Он пишет на русском, но это не русский язык, или другой русский. Который я, например, не понимаю без переводчика. Слова Кевина Платта, переводившего Абдуллаева на той самой записи, «легитимировали» мое непонимание. Он говорил, что смерть Абдуллаева, потеря этого конкретного человека — аллегория уходящей эпохи транснациональной культурной взаимосвязанности. Однако хочется все же отметить, что «диалогичность» Абдуллаева парадоксальным образом соседствует с герметизмом. Понятно, что он говорит с кем-то. Иногда даже понятно с кем. Но всегда не со мной, не с читателем. Дистанция, которую он устанавливает между нами отстраненной манерой своего письма, непреодолима. Во всяком случае для меня. И в этом смысле это конечно другой, самый холодный юг.