Пару недель назад Нил признался, что он умет взламывать замки даже с закрытыми глазами и с одной связанной рукой. — Долго. — Сухая интонация встретила вместе с ветром в лицо и Нил затаил дыхание. Одна секунда. — Мне нужно было поторопиться? — Джостен запер за собой дверь и не смел идти дальше. Выдох. — Лично мне от тебя ничего не нужно. — Эндрю Миньярд оторвал свой вечно неэмоциональный взор с красочного заката, чтобы медленно перевести взгляд на новоприбывшего. — Но я уверен, что есть пара человек, которым смертельно требуется что-то от твоей придуманной личности. Еще одна секунда. — Уверенность не может строиться на догадках, не думаешь? — Нил никогда не признает себе того, что он потерял весь фокус контроля над своим телом, слишком сосредоточенный на том, чтобы поймать то, чего он так ждал. Израненное десятками травм тело качалось из стороны в сторону с удивительно детской ребячливостью. Эндрю поднимает свой взгляд с смешно дергающихся ног, которым слишком трудно оставаться в вынужденном покое. Глубокий карий с крупицами золота и темной хвои встречается с ледяным голубым. Выдох. — А ты знаешь о чем я думаю? — Вратарь не звучит так, будто озвучивает вопрос, но Нил научился ставить необходимые знаки препинания. Вдох, выдох, вдох, выдох, секунды двинулись вперед, но никто не вел счета. Если бы была возможность пустить по венам ток, чтобы почувствовать тепло от первой взглядов вновь, то каждый бы готов встретить вспышку разряда в двести двадцать вольт. — Не могу быть уверен. — Нил подходил ближе быстрым шагом и садиться у края крыши в безопасной близости от горящего источника его персонального тепла. — Да или нет? Это был наглый прыжок веры, который мог закончился тем что об него пошутят сигарету. Эндрю приподнял одну бровь, тем отработанным движением, которое одновременно выражало его искреннее удивление и недовольство за раз. Нил не понимал, когда он научился разучивать каждое его выражение, когда он начал все их обожать, но он знал, что эти размышления приводят в кроличью ноту, шел слишком много витиеватых лестниц. Эндрю бросает не докуренную сигарету через край и врезается в губы так, словно жар от пепла никотина мог отпечататься на губах Нила. Если бы это было возможно, то нападающий бы позволил этому произойти. Дал бы отметиться на своей коже каждым горящим касанием губ, каждому новому касания рук в местах, где по идеи чувствительность кожи должна быть мертва, но почему-то под руками Эндрю она вся покрывается мурашками. Стыдный поиск в интернете с запросом «как правильно целоваться с языком» привел к худшим сайтам в жизни Нила, да и ответов он никаких не получил, но они не оказалось необходимым. Так как целовался Эндрю, наверное, не целовался никто. Это ощущалось как последнее прикосновение перед концом света. Это ощущалось как правда. Это ощущалось так, будто бы Нил Абрам Джостен становился настоящим человеком. Вздох на первой секунде, язык на второй, выдох на третей, они отрываются друг от друга на четвертой и на пятой они начинают сначала. Это был тот самый замкнутый круг, который имел стар и финиш, которые Нил видел максимально четко. Смотря вперед он видел прикрытые глаза, дрожащие веки с светлыми ресницами и бровями, а оборачиваясь назад он слышал нетерпеливое шипение, чтобы он вернул свою голову на место. Это место, где каждая молитва превращалась в озвученые слова между поцелуями и ответ никогда не заставлял себя долго ждать. Эндрю знал четкой адрес, место назначения и отравления — это ощущалось как конец всем тайнам, которые плел Нил годами. Это ощущалось как свобода. Если Нил Джостен умрет сегодня, что скажет Эндрю Миньярд? Что он вспомнит обо мне? Мне это важно. Всю жизнь бежал от того, чтобы меня кто-то узнал, всю жизнь боялся того, что меня кто-то запомнит. Почему мне так важно то, что он запомнит обо мне? Почему сердце так болит при мысли о том, что я не так важен для него, как он стал для меня? В заднем кармане раздалось жужжание от нового уведомления.