Макс курит у печки. Мысли текут медленно, как перестоявшийся зимний мед по сотам. Он думает про Яна и его Просьбу. До сегодняшнего вечера Ян существовал совсем отдельно от Морозова, где-то на задворках начавшей уже седеть Максовой головы. Не давал поводов думать о себе, пока не подошел и, старательно пряча глаза, не озвучил Просьбу. Ян добрый. Добрый настолько, что единственный из всего подразделения ухитрился ни разу не поцапаться с насмерть заебавшим Юрой. Даже флегматичный Рысь докипел таки до фразы "я его обнулю, и рука не дрогнет", а Ян - нет. Он как-то уживается с любыми персонажами. Всехний друг, с вечной улыбкой на веснушчатом лице, набитым медициной рюкзаком и распиханными по карманам шоколадками, которыми он щедро угощает товарищей. Добрый - это хорошо, думает Макс. Еще один плюс - идейный. Идейные редкость. Морозов их уважает и слегка побаивается. У самого Макса с идейностью плохо и всегда было плохо. На каждое "да" его хитрокрученые мозги моментально выдают десять "но", позволяющие не лезть, не участвовать, пропетлять. Или запрыгнуть и соскочить, когда дело всерьез запахнет могилой. Ян же в 2014 году подхватил рюкзак и махнул в Донецк. "Здрасьте", - сказал он, - "где тут за Россию воевать?". Ну, ему и устроили воевать. Выдали карамультук, каску, отправили на блокпост, на лежащую посреди зимней степи трассу. Два часа беспокойного сна, не раздеваясь, три часа досмотров гражданских машин на ледяном ветру, и так по кругу. Сутками, неделями, месяцами. Бесконечные и почти всегда безуспешные поиски нелегального оружия, взрывчатки, наркотиков, диверсантов. Проверки документов. Обозленные усталые мужчины, склочные женщины, сонные дети. Несколько раз досмотры дали результат. За одну находку - четырех крепких парней с фальшивыми документами и профессионально спрятанным бесшумным оружием - Яна обещали представить к награде, но дальше слов дело так и не пошло. Именно там, на блокпосту, хронические усталость и недосып подарили Яну дивного цвета круги под глазами, за которые он получил свое прозвище, ставшее впоследствии позывным. Иногда блокпост обстреливали хохлы, и это становилось хоть каким-то развлечением в тягомотине бесконечных будней. Также Яну привозили раненых ополчей. Слишком тяжелых, чтобы дотянуть их до госпиталя и имеющих в лице Яна с его волшебным рюкзаком единственный шанс увернуться от финальных обнимашек с Черной Тетенькой. Донецкая эпопея Яна закончилась через год и две недели. Его товарищ по подразделению хлебнул с устатку храброй воды, вызвал по открытому каналу комбата, и сказал ему все, что накопилось. Редкостная сволочь был тот комбат. Все его ненавидели, и за дело, но молчали. До той самой ночи, когда бодрствующая на постах четверть подразделения услышала в эфире протяжные, южным "гэканием" приправленные выражения, самым мягким из которых было "блядопидор". Через два часа после огненного стендапа в помещения поста вломилась буцкоманда. Бузотера они опознали и вырубили сразу. Сноровисто запихали стонущее тело в багажник, дабы отвезти "на подвал" для дальнешей воспитательной работы. Остальных присуствовавших на посту бойцов тщательно и деловито избили. Для Яна сделали исключение из общего правила. Старший от прибывших лично перед ним извинился. Заявил о бесконечном уважении к идейному добровольцу, важности его докторской работы, полном отсутствии личных претензий, а также необходимости выполнить полученный приказ. После чего махнул рукой буцкоманде и отошел в сторону, сделать себе кофейку. Утром Ян смотрел на вялую красножелтую струйку, падающую с его члена на серый снег, и размышлял. Искал оправдания поступку комбата. Хотел понять его, понять и простить. Найти дальнейшие причины мерзнуть, не досыпать, прятаться от обстрелов, жрать раз в день, получать сраную пятнаху в месяц, и постоянно помнить про возможность повторения вчерашнего унизительного спектакля. Ян не торопился и дал себе две недели на подумать.