Грузовик прыгает по ухабам луганской грунтовки, по воронкам от снарядов, приклады автоматов стучат по полу кузова, бойцы курят и ржут над упустившим таки сигарету изо рта недотепой в зеленой балаклаве. В какой-то момент Алым перестает смеяться. Вдруг он трижды обстоятельно крестится и начинает бормотать себе под нос. Чего это ты, думает Макс. Чего это ты, старичок, зачем. Нормально же ехали, что за мистика-ебанистика, откуда. Правда веришь в доброго дедушку там, наверху, на облачке? Типа присматривает за нами, и тебя, вот тебя, лично тебя, защитит? Или всех нас, кто в этом кузове? Как эта магия работает? На кого распространяется силовое поле твоей молитвы, как далеко оно бьет? Что-то типа купольной РЭБ, километр во все стороны, или какая-то избирательная история? Макс представляет себе доброго дедушку в белых одеждах. Тот смотрит сквозь прореху в утренних низких облаках на скачущий по грунтовке, жирной брезентовой блохе подобный "Урал". Крупненькая такая неторопливая консервная банка, доверху набитая человечками, железячками и ящичками. Бронирования никакого, маскировки нет. Сладкий пирожочек с вкусной начинкой, да в тоненькой обертке. Медленно ползет, кое-как доползет, надолго встанет на точке ноль. Человечки засуетятся, примутся разгружать свое военное барахлишко, таскать под елочки, прятать под маскировочные сети. Не спешите, маленькие, не суетитесь. Ляп вам туда снарядиком, как ложечкой чайной по блюдечку, ляп вторым, третьим, пятым. На такую цель не пожалеют и 155-ых, накидают от души. Как начнете разбегаться - добавят. А дедушка скорректирует. Привяжется к первому разрыву, даст иксы-игреки, второй точнее положат, а третий совсем хорошо придется, в самую плепорцию. Приходит желание перекреститься вслед за Алымом. Сложить пальцы в щепоть, воткнуть их в лоб, живот, правое и левое плечо. Сами собой всплывают первые строчки "Отче наша", читанного еще в пятом классе, уцелевшие в памяти едва ли до половины, по "хлеб наш насущный" включительно. Пока Макс размышляет, стоит ли поддаться соблазну, "Урал" встает. Вещей и правда получилась изрядная куча. Цинки с патронами и гранатами, выстрелы к РПГ в брезентовых чехлах, пластиковые канистры с водой, спальники, рюкзаки, ящики консервов, сухпайки, масксети, шанцевый инструмент, бензопилы, личное оружие, прочий шмурдяк. "Урал" сразу после разгрузки уматывает с ноля обратно в тыл. Водила на опыте, ни единой лишней секунды задерживаться не желает. "Все это", - говорит Макс, - "похоже на какой-то хреново организованный турпоход. А мы, значит, туристы-первоходы. Зеленые совсем. Бывалые бы столько барахла не потащили". - Туристы-хуисты, - отзывается Саня Большой, - щас навьючимся и попрем, аки ишаки карабахские И вдруг падает навзничь. Макс тяжело шлепается рядом и недоуменно смотрит на товарища. Тот несколько секунд вжимает в землю прикрытую руками голову, потом очень медленно ее приподнимает. Встает на одно колено, на второе, на ноги. Кивает Максу за спину. Метрах в пяти из палой хвои торчит жопка артиллерийского снаряда. Грунт мягкий, песчаный, воткнулся без сработки. Повезло. Разбежавшиеся от прилета бойцы стягиваются обратно. Один из них расстегивает ширинку и обильно мочится на снаряд. Алым задирает голову и смотрит вверх. Пару раз кивает, будто старому знакомому. Навьючились. Поперли. Ишаки карабахские идут по тропинке медленно, смотрят под ноги и по сторонам. Вьюки тяжелы, но погода приятна и лес вокруг хорош. Деревья стоят ровными рядами, как гвардейцы на параде. Лиственички, сосенки, немного мелкого подлеска. Где-то одиноко высвистывает птичка. Фить-фить-фить. Тянет смолой и водой. Славно пахнет, хоть собирай ложечкой, да разливай во флаконы. Eau de Kremennaya, редкий парфюм, ограниченный тираж. Верхние ноты - первый снег и талая вода, средние - смола и хвоя, базовые - мужской пот, дым костра и табак.