Макс стоит на фишке. Точнее, сидит на коленях в окопе. Под ноги заботливо подстелен кусок туристического коврика. Голова ниже уровня бруствера, чтобы не подставиться снайперу. Макс очень живо представляет себе этого стрелка. Хохляцкий сучий сын, какой-нибудь Петро или Василь. Отродье пожилой шлюхи и вонючего ишака. Со здоровенной навороченной винтовкой, поверх которой прикручен подаренный юсовцами тепловизор стоимостью в крыло от сраного Боинга. Лежит вон на том холмике и пасет позиции. В холодном февральском лесу хорошо видно все теплое - дым от печных труб над блиндажами, остывающие воронки от снарядов, головы наблюдателей на позициях. Интересно, как это, когда пуля врезается в башку? Успеешь что-нибудь почувствовать, или просто внезапно выключат свет? Максу случалось валяться в нокауте и он хорошо помнит скорое падение из света в темноту, выплывать из которой долго и сладко. А тут вынырнешь, и здравствуй, апостол Петр. Куда мне, вон в те ворота? Или туда безголовому не положено? Раз в две минуты Макс вытаскивает из-за пазухи согретый телом тепловизор. Включает, заслонив ладонью окошко визора. Слабое свечение вполне способно выдать наблюдателя. Первое правило современной войны: спалился - умер. Он тихо поднимается на ноги и осматривает свой сектор леса. Слева направо, быстрым движением, справа налево - уже медленно, вцепляясь глазами в каждую деталь. Ничего. Переводит взгляд на соседей. Справа над окопом торчит голова. Кто-то из мобилизованных башкир. Эти парни стоят без приборов и в такие темные ночи они всегда на изжоге. Палят на любой шорох, будя соседей и демаскируя позиции вспышками длинных очередей. Слева видна красно-желтая фигура. Бородач из "Ахмата". Стоит в рост, да еще и курит. Сигарета в тепловизоре пылает как маленькое солнце. То ли бравирует презрением к опасности, то ли просто не очень соображает, куда попал. Макс садится обратно. Автомат прислонен к стопке снарядных ящиков. В длинном магазине сорок пять патронов, последние три - трассерные. Нащупывает в кармане пакет с табельными семечками. Настоящее спасение в "собачью вахту", когда веки тяжелеют и клонит в сон. Спать харам. Спать - подвести товарищей и себя. Увеличить шансы на досрочное возвращение домой. "Дети, ваш папа был долбоеб. Закемарил на посту, хохлы зашли на позицию пешком". Смотрит на часы. Светлячок секундной стрелки еле ползет по кругу. Еще сорок минут. Тридцать положенных и десять братских. Джентльмен не будит товарища минута-в-минуту. Джентльмен дает время продрать глаза, умыться, поссать, выпить кружечку чая, выкурить сигаретку и только потом заступать на фишку. Через сорок минут можно будет идти в жаркий прокуренный блиндаж, скидывать броню и шмот, заползать в спальник, аккуратно разворачиваться на бок на тесном от потных джентльменских тел лежаке и отбывать в волшебную страну сновидений. Макс встает. Слышит короткий шелест и разрыв в верхушках деревьев. Шшшших - БУМ. "Далеко", - понимает он, - и ленится пригнуться. Злой металлический шершень жалит в шею, чуть выше воротника бронежилета. Баллистический пакет второго класса, купленный на последние деньги, мог бы спасти. По шее течет. Плохо. Макс пропихивает руку под воротник и сильно нажимает. Варежка моментально намокает. Он пытается крикнуть "я триста", но выдает только какое-то сипение пополам с бульканием. Идет по окопу в блиндаж. Всего пятнадцать метров, сам копал. За несколько шагов от входа оседает на землю. Свободной рукой стягивает каску. На внутренней стороне приклеены две фотографии. Мальчик лет десяти и девочка детсадовского возраста. Смеющаяся девушка с каштановыми волосами. Картинки светятся в ночи, но плывут перед глазами. "Надо же", - думает Макс, - "надо же. А так все хорошо начиналось". Он видит перед собой самолетный трап, ведущий в багровую от фонарных вспышек темень аэропорта. Ему ужасно не хочется спускаться. Но Макс откуда-то знает, что сделать это нужно. Кивает стюардессе, натужно улыбается, и делает первый шаг по обледеневшим ступенькам.